В июне 1667 года молодой король-солнце отправился на войну во Фландрию. Удача ему улыбалась, при первом же появлении французских войск испанцы торопились открыть ворота своих городов.
Королева, принцессы, двор следовали за королем, в то время как «официальной» фаворитке Луизе де Лавальер было приказано оставаться во дворце на улице Ла Помре в Версале. Титул герцогини, дарованный ей в мае 1667 года, больше походил на прощальный дар при отставке. Луи XIV к тому же причастился перед походом, что говорило о многом. Безусловно, Его Величество, будучи истинным христианином, стремился к искуплению грехов. Со слезами на глазах Луиза отправила Луи сонет, наполнив его горечью расставания. Король ответил ей в той же манере и теми же рифмами, сетуя, что долг призывает его отказаться от любви.
Но Луиза не удовлетворилась ответом короля и отправилась вслед за ним во Фландрию, где высочайший любовник встретил ее прохладно. Двор тут же стал подражать королю. И можно было видеть, как в Фере бедная герцогиня стоит, склонившись в поклоне перед дверцей кареты королевы, и Мария-Терезия даже не соизволит взглянуть на нее, а фрейлины — и мадемуазель де Монпансье, и принцесса Бада, и мадам де Монтозье, и де Монтеспан — подражают королеве.
Очаровательная Франсуаза — Атенаис де Монтеспан, подруга покинутой фаворитки, не прочь была унизить бывшую подругу, чье место она мечтала занять.
— Я преклоняюсь перед ее смелостью предстать перед королевой, приехав вопреки воле короля, — замечала она Марии-Терезии. И пока королева проливала слезы, мадам де Монтеспан осмелилась добавить, с состраданием глядя на нее: — Бог сохранил меня от счастья быть любовницей короля. Но если бы я ею и была, мне было бы стыдно являться перед королевой.
Но еще до окончания кампании Луи XIV обратил свое внимание на прекрасную Франсуазу-Атенаис. Броская красота этой полнотелой блондинки с голубыми глазами не могла не привлечь его.
— Она была прекрасной собеседницей, — замечал граф Сен-Симон, который знал в этом толк, — ее прелести превосходили ее высокомерие и ими же уравновешивались...
Со своей стороны другой придворный уточняет: «Ее шарм в остроте ума и особой манере шутить».
Именно своим остроумием в свое время она понравилась мадам де Лавальер, и до такой степени, что та не могла без нее обходиться. Мадам де Лавальер совершила большую ошибку, расхваливая перед королем свою новую подругу. Поначалу короля утомляли явные усилия Франсуазы-Атенаис ему понравиться.
— Она делала все, что могла, чтобы меня очаровать, но я не желал, — высокомерно заметил король.
Но, как писала мадам де Савинье, «ее драгоценности были достойны ее красоты, а ее живость — драгоценностей». Поэтому Луи очень скоро сдался и нашел это прекрасным. Столь прекрасным, что король не появлялся в супружеской спальне раньше четырех часов утра.
— Я читал срочные депеши и отвечал на них, — объяснял он Марии-Терезии.
— Но вы могли найти и другое время для этого, — притворно удивлялась покинутая королева.
Без сомнения, муж Атенаис был не так слеп и не скрывал своего несчастья. Он так гневался, что его объявили «более сумасшедшим, чем когда-либо». Однако он никак не мог смириться со своим бесчестьем. И 13 января 1668 года, присутствуя на премьере пьесы Мольера «Амфитрион», при словах: «Дележ жены с Юпитером не есть потеря чести» — стал так громко и зло комментировать эту фразу, что его арестовали. Но пребывание в тюрьме не охладило его. Вернувшись к себе в поместье, де Монтеспан приказал задрапировать карету траурными лентами и пригласил родственников и друзей на «похороны» своей жены. Начиная церемонию, он предупреждал, что входить в церковь все будут через главный вход: «Мои рога столь высоки, что не пройти в низенькую дверь».
До того, как Луиза де Лавальер укрылась в монастыре кармелиток, Луи XIV был причиной еще одного скандала. По словам Сен-Симона, «выставляя напоказ сразу двух любовниц, король прогуливался с ними по лагерю, а во время движения войск вез их в карете королевы».
Конечно, прекрасная Франсуаза-Атенаис, вопреки тому, что она говорила, отнюдь не чувствовала в присутствии королевы угрызений совести.
По возвращении в Версаль она тут же заняла на первом этаже королевской резиденции двадцать комнат, тогда как королева занимала лишь одиннадцать на втором этаже.
Годы спустя все семеро детей, подаренных ей королем, были признаны парламентом и получили должности и титулы. Так появился, к всеобщему удивлению, герцог де Майн — полковник в пять лет, губернатор провинции Лангедок — в двенадцать и генерал флота — в восемнадцать лет. В Версале только и говорили о триумфе великолепной маркизы, о ее роскоши, о ее беспредельной надменности, о ее «тысяче кудряшек», о ее брильянтовых подвесках, платьях и золоте. Особенно о золоте. «Золото на золоте: сверху кудрявое золото, затем вышитое золотом, золотом тканное золото» — так злословили придворные.
Время от времени она устраивала скандалы своему сиятельному любовнику, если он оказывал внимание какой-нибудь красотке. Так было с мадам де Людр. Как только король покинул эту кокетку, весь двор бросился поздравлять мадам де Монтеспан.
«Ах, моя милая, — писала мадам де Савинье в письме к дочери, — какой триумф в Версале! Какая гордыня! Какая вновь обретенная власть! Я пробыла целый час в ее комнате. Она была в постели, причесанная, расфуфыренная — отдыхала перед «разговеньем в полночь». Как она перемывала косточки бедной де Людр!»
Однако в один прекрасный день 1679 года тема придворных разговоров резко изменилась. Уже не придавали значения тому, вышла ли фаворитка с опущенными глазами или с гордо поднятой головой; приливам и отливам влюбленностей короля-солнца. Все были взволнованы и ловили малейшие слухи. Открывалось дело о ядах. И какое дело!
Драма выплыла на свет во время веселого ужина, данного мадам Лавигуре, женой модного дамского портного. Одна из приглашенных, Мари Боссе, вдова торговца лошадьми, знахарка и гадалка, выпила лишку. Давясь от смеха, она восклицала между двумя бокалами: «Какие прекрасные кавалеры! Какая клиентура! Только графини, маркизы, принцессы и вельможи! Еще три отравления, и я покину это блестящее общество с хорошеньким состоянием».
Один из присутствующих, адвокат мэтр Перрен, передал странное признание знахарки своему другу капитану полиции Дезгрэ. Тот отправил свою осведомительницу к Мари Боссе с заданием пожаловаться на своего мужа. Незадачливая гадалка легко попалась в эту ловушку. Она не стала раскладывать карты, а предложила новой клиентке флакон с ядом, который «помог бы ей избавиться от злого мужа». Отравительницу схватили. Заключили в тюрьму и мадам Лавигуре, которая промышляла тем же. На следующий день арестовали жену месье Монвуазен, знаменитую Лавуазен. При обыске у этих дам нашли мышьяк, сильнейший яд в любых модификациях, порошок из панцирей раков, обрезки ногтей и, конечно, шпанских мух.
Стоило только потянуть ниточку, и целая шайка отравительниц, колдуний, предсказательниц, мастериц тайных абортов оказалась в тюрьме. За ними последовали алхимики, искатели философского камня, чародеи, совершающие черные мессы...
«Дела этих злодеев приводят в ужас — так скажет Ларейни, лейтенант полиции, который вел следствие. — Трудно даже допустить, что подобные преступления возможны. Однако эти люди совершили их и подтверждают это сами. Злодеи говорят о своих преступлениях, приводя столько подробностей, что сомнений не остается. Служа демону, чтобы узнавать будущее, эта когорта, извергнутая из ада, прибегала к колдовству, проклятиям и черным мессам, для которых необходимы жертвоприношения младенцев».
Колдуны предпочитали жертв-сироток. А таких всегда много: неосторожные девицы, нищенки, проститутки снабжали злодеев плодами незаконной любви...
Чтобы сбежать с любовником, прекрасная мадам Полайон, клиентка Лавигуре, решила избавиться от своего очень богатого и очень старого, по ее мнению, мужа. Пользуясь советами Мари Боссе и Лавигуре, мадам начала стирать рубашки мужа с мышьяком. Несмотря на преклонный возраст, месье Полайон не поддался «лечению». Тогда жена решила прописать упрямцу купание с мышьяком. Но вовремя предупрежденный муж успел остановить жену-отравительницу.
Знахарка Лавуазен использовала многие яды и практиковала тайные аборты. Она также поставляла аббату Гибуру детей для приношения в жертву.
Узнав об этих злодеяниях, Луи XIV учредил в апреле 1679 года специальную комиссию — «Огненную палату», по названию средневекового суда, который вершил суд над еретиками при зловещем свете факелов в комнатах, задрапированных черной тканью. «Огненная палата» осудила 367 преступников, но только 36 из них были приговорены к смерти. Остальные колдуны назвали своими клиентами столь высокородных дворян, что их не решились судить. Луи XIV оберегал от неприятностей верных ему дворян.
«На приемах только и говорят о деле с ядами, — писала мадам де Савинье дочери, — но ни при одном христианском дворе не случалось подобного скандала».
Герцогиня де Буйон явилась в суд в сопровождении родственников, детей, мужа и любовника. Держа ее под руки с двух сторон, они довели ее до дверей суда. Герцогиня отвечала судьям заносчивым и смешливым тоном.
— Знаете ли вы мадам Лавуазен?
— Да.
— Почему вы хотели избавиться от своего мужа?
— Я? Избавиться от мужа? Спросите, верит ли он этому? Я шла сюда, опираясь на его руку.
— Тогда зачем вы так часто посещали дом Лавуазен?
— Я хотела встретиться с предсказательницами, это так интересно, что стоит риска. А она мне обещала устроить такую встречу.
Герцогиня не признала своей вины, что не помешало суду отправить ее в ссылку.
Каждый день расследования раскрывал все новые имена людей из высшего дворянства, замешанных в этом деле. Военный министр Лувуа доложил королю: «Лавуазен слишком много говорит. Вчера она назвала имена мадам Вивон (двоюродная сестра мадам де Монтеспан) и мадам де Ламот, они искали средство избавиться от мужей».
Король и его двор почувствовали себя застигнутыми волной бесчестья. Скомпрометированными оказались и мадам Ойе, и мадемуазель Лакато — камеристки мадам Монтеспан, причем первая когда-то была удостоена внимания короля и родила ему дочь. Подследственный знахарь Лезаж без устали обвинял их. По его словам, «коллега» Лавуазен утвердилась при дворе в Сен-Жермен и поставляла обеим камеристкам разные снадобья.
Луи XIV мужественно решил вскрыть нарыв. «Его Величество, — отмечал лейтенант Ларейни, — порекомендовал нам воздать по справедливости, от нас требуется для общественного блага проникнуть в самую глубину торговли ядами, чтобы вырубить ее корни. Справедливость нам приказывает вершить суд строго, без снисхождения к полу или общественному положению...»
Мадам Лавуазен была осуждена на сожжение на костре. Перед казнью ее подвергли допросу с «пристрастьем», где она призналась во всех преступлениях, но умолкала, как только речь заходила о дворе. Однако она не отрицала своего знакомства с Лакато. «У меня не было с ней никаких дел, кроме того, что я ей погадала по руке в Пале-Рояль и. предсказала любовь очень знатного вельможи. Лакато попросила меня помочь ей войти в доверие к мадам де Монтеспан. Для этого я попросила у нее рубашку, которую мне переслали через ее тетушку. Я начала девятидневный молитвенный обет в церкви Сен-Эспри, но не успела закончить». Но прежде чем взойти на костер, для «облегчения души» она еще призналась, что многие люди разных сословий и достояний обращались к ней, чтобы найти средство избавиться от неугодных им.
«В Нотр-Дам она не хотела произнести публичное покаяние, — писала мадам де Савинье. — На Гревской площади она сопротивлялась изо всех сил, не желая сходить с телеги. Ее стащили силой, закованную в цепи подняли на костер, завалили соломой. Колдунья сыпала проклятьями, скидывала пуки соломы пять или шесть раз. Но вот огонь поднялся к небу, и она исчезла из виду. Такова была смерть мадам Лавуазен. Откроется еще множество деталей из этого дела, которые нас потрясут. Мой сын, на следующий день после ее казни, в разговоре с одним из судей, ужасался тому, что женщину, пусть и преступницу, сожгли на медленном огне. Судья ответил ему:
— Ах, месье, есть послабления для слабого пола.
— Какие? Их душат перед сожжением?
— Нет, но их оглушают поленом, а помощники палача отрывают им головы стальными крюками.
— Вы видите, моя дорогая, — заключает маркиза де Савинье, — это не так страшно, как говорят».
Безусловно, лейтенант Ларейни 20 августа 1680 года и не думал брать шутливый тон, как мадам де Савинье в своем письме. В этот день перед следствием предстала Маргарита Мовуазен, дочь колдуньи, которая заявила:
— Моя мать казнена, мне некого больше щадить, и я хочу, чтобы узнали правду.
Показания, данные дочерью колдуньи, ужаснули даже лейтенанта полиции. Судите сами. Маргарита признала, что присутствовала на черных мессах, проводимых дома у ее матери ужасным аббатом Гибуром. Черные мессы всегда сопровождались убийством младенца.
— Однажды я увидела обнаженную женщину, лежащую на тюфяке. На животе у нее лежала салфетка, на ней крест и чаша. Это было несколько лет назад.
И Ларейни, с выступившим от ужаса потом на лбу, услышал имя «дамы» — мадам де Монтеспан.
Впрочем, в ходе следствия лейтенанту уже приходилось слышать имя любовницы короля-солнца.
Маргарита уточняла:
— Когда мадам де Монтеспан начинала сомневаться в расположении короля, она давала знать матери, и та посылала ей какие-то снадобья, вызывала священника для служения черной мессы и давала порошки для короля. Обычно мать сама относила снадобья. А я первый раз встретилась с ней два с половиной года назад. Маркиза пришла к матери, долго беседовала с ней с глазу на глаз, потом позвали меня. Это было в четверг. Мы договорились встретиться в понедельник в условленном месте, где я должна быть в маске, которую я сниму, увидев маркизу. Я все выполнила. И проходя мимо Монтеспан, я сунула ей в руку маленький пакетик с порошком, приготовленным матерью.
Маргарита Мовуазен добавила:
— В другой раз мы встретились на дороге в Виль-д'Аврей. Увидев меня, дама остановила карету, и я передала ей в руки чашу, ко дну которой был прикреплен маленький пакетик с порошком, приготовленным знахарем Лапортом. Когда мадам де Монтеспан не могла сама приехать, она присылала камеристку мадемуазель Ойе.
Но бездна разверзлась, когда дочь колдуньи рассказала лейтенанту Ларейни о священнике Гибуре.
— Гибур принес, по приказу моей матери, на мессу для мадам Монтеспан ребенка, явно родившегося раньше срока. На другое утро мать отнесла к Дюмеснель склянку с кровью и просфирой, которую потом забрала мадам Монтеспан.
На следующий день Ларейни получил подтверждение этих показаний. Аббат Гибур признал, что совершал черную мессу с жертвоприношением ребенка для мадам Монтеспан...
«Священник-расстрига купил младенца для этой мессы всего лишь за экю, — писал Ларейни в своем дневнике, — проткнув горло младенца ножом, он налил кровь в чашу, после чего тельце унесли»...
Трудно представить себе состав гнусного зелья, приготовленного Гибуром. Это приворотное зелье король выпил вместо микстуры от кашля, благодаря пособничеству одного из офицеров охраны. Тошнота подступает к горлу при чтении записок Ларейни, когда понимаешь, что довелось выпить Луи XIV. Неудивительно, что он много болел, а врачи не могли определить причину его недомоганий.
Гибур как-то нашел листок, где были записаны мольбы, которые мадам Монтеспан произносила сама во время мессы:
«Я прошу дружбы короля и дофина, и чтобы она не кончалась. Пусть королева будет бесплодна, пусть король покинет ее постель и стол для меня, пусть я получу от него все, что попрошу для себя или для родственников, пусть мои друзья и слуги будут ему приятны; пусть я буду уважаема вельможами; чтобы меня призывали на королевский совет, чтобы я знала, что там происходит; пусть дружба и любовь короля ко мне удвоится; пусть король покинет и даже не взглянет на Лавальер; пусть король разведется с женой, и я стану королевой».
Эта мольба относится по времени к самому началу «карьеры» Монтеспан. Дальнейшие события утвердили ее веру в колдовство, так как Лавальер была окончательно покинута королем, а сама она родила королю семерых детей.
По свидетельству обвиняемых, Монтеспан продолжала пользоваться услугами знахарки Лавуазен, когда король вдруг стал оказывать внимание мадемуазель Фонтанж. Маркиза тут же отправилась к колдунье. С помощью порошков, присланных Лавуазен, мадам Монтеспан попыталась устранить соперницу, отправив ей пару отравленных перчаток. Очаровательная глупышка Фонтанж отдала богу душу в 1681 году, и не было никаких доказательств причастности к этому маркизы Монтеспан.
Дочь Лавуазен и другие подследственные утверждали также, что мадам Монтеспан хотела отравить и самого короля с помощью прошения, написанного на отравленной бумаге. Возможно ли это? Не был ли король-солнце единственным хранителем маркизы? На это Маргарита Мовуазен ответила так: «Я поняла, что что-то замышляется против короля, из разговоров моей матери. Она мне сказала, что дама хочет довести дело до конца и нуждается в ее помощи».
Другая колдунья, Латрианон, подтвердила слова Маргариты: «Да, было решено отнести отравленное прошение в Версаль».
— Вы уверены, что бумагой, пропитанной ядом, можно отравить? — поразился Ларейни.
Наивный вопрос. Искусство обращения с ядами достигло в ту эпоху таких высот, что просто счастье, что оно было утеряно позднее.
Чего только не придумывали, чтобы достичь своей цели. Отравляли духами. Вам могли предложить половинку яблока, разрезанного на ваших глазах ножом, одна сторона которого была смазана ядом. Гибур мог так подготовить цветок, что понюхавший его умирал от приступа смеха (с отеком легких). Были ключи, на концах которых выступал яд, когда их вставляли в скважину. Также и прикосновение к отравленной бумаге несло смерть.
— Но охрана не подпустила бы и близко знахарку к королю, — возражал Ларейни.
Латрианон не считала это трудным делом, она бросилась бы королю в ноги с мольбой о милости в церкви или около нее и нашла бы возможность вручить королю бумагу.
«История не имеет права принимать без сомнения ужасные обвинения против мадам Монтеспан, матери законных принцев, — так замечает в своей книге «Дело о ядах» Жорж Монгредьен. — Личности отравителей и колдунов не заслуживают доверия. Надо по крайней мере очень осторожно принимать их показания.
Одна из колдуний, Лафиластр, давшая показания против мадам Монтеспан, перед казнью отказалась от своих обвинений.
Надо учесть, что обвиняемые, чтобы избежать смертной казни, были заинтересованы в том, чтобы скомпрометировать самых высокопоставленных людей королевства, и в первую очередь — любовницу короля. Это давало шанс превратить простое уголовное дело об убийстве в «государственное» и сделать невозможным дальнейшее расследование. Кто же выносит сор из «государственной» избы.
Не могло быть и речи о вызове маркизы Монтеспан в суд для дачи показаний перед «Огненной палатой», и колдуньи прекрасно это знали. Впутать в дело фаворитку короля и ее фрейлин — означало смутить гражданские и судебные власти, затянуть следствие или даже сделать суд и час расплаты невозможными».
Правая рука короля, генеральный контролер финансов Кольбер, чья третья дочь вышла замуж за племянника мадам Монтеспан, во что бы то ни стало хотела спасти маркизу, и для него показания знахарок были «мерзкой ложью».
«Маргарита Мовуазен, — утверждал он, — своими показаниями со всеми этими громкими именами и титулами явно хотела превратить процесс в «государственное» дело».
По мнению министра, это было верное средство избежать суда.
Однако защита мадам Монтеспан разваливается при упоминании одного старого дела. В 1667 году, когда маркиза де Монтеспан только еще надеялась занять место своей подруги Лавальер, она, бесспорно, имела контакты с двумя осужденными по делу о ядах — знахарем Лезажем и аббатом Мариэттом. Последний был арестован в 1668 году. А Лезаж подтвердил, что встречал мадам Монтеспан у мадам Трианг и что она в беседе с ним выражала желание стать любовницей короля, и об этом молилась во время мессы. Здесь не идет еще речь о черных мессах с жертвоприношением младенцев, но уже в 1667 году мадам Монтеспан заказала у него приворотное зелье, чтобы заполучить любовь короля.
Аббат Мариэтт был приговорен лишь к девяти годам каторги. Председателем суда в Латурнель, где его судили, был месье де Меем, отец невестки мадам Монтеспан, чем и объясняется столь легкое наказание.
Лейтенант Ларейни затребовал документы процесса 1668 года, и после прочтения их пришел к выводу, — мы это знаем благодаря его дневникам, ранее неизвестным и найденным в архивах Жоржем Монгредьеном, — что эти документы заслуживают внимания, так как свидетельские показания были даны в те времена, когда никто не обвинял именно мадам де Монтеспан.
Луи XIV в конце концов принял решение. Была задета королевская честь. И он приказал закрыть следствие. Ларейни был в отчаянии: «В Бастилии и Венсенне содержится сто сорок семь обвиняемых по этому делу. Против каждого из них есть веские доказательства вины в отравлениях или продаже ядов, обвинения в кощунстве и безбожии. Приказ короля оставляет этих негодяев без заслуженного наказания».
Чтобы как-то успокоить общественное мнение, провели суд и приговорили к смертной казни двух обвиняемых — из тех, кто меньше был виновен и никогда не произносил имя мадам Монтеспан. Затем, секретным письмом от 21 июля 1682 года, была распущена «Огненная палата». Заключенные, которые слишком много знали, были переведены в разные тюрьмы. Военный министр Лувуа приказал приковать их цепями к стенам камер. Так они и провели остаток своей жизни. Некоторые просидели по 40 лет, наблюдая, как умирают один за другим их «коллеги». Лувуа запретил тюремщикам слушать «клевету», выдуманную этими безбожниками. «В особенности порекомендуйте этим господам воздержаться от громких выкриков всяких глупостей в адрес мадам Монтеспан, которые не имеют никаких оснований. Пригрозите им таким наказанием при малейшем шуме, чтоб ни один из них не осмелился бы даже громко вздохнуть».
Когда арестовывали мадам Вильледье, она воскликнула: «Почему арестовали меня, всего лишь раз посетившую Лавуазен, тогда как мадемуазель де Ойе побывала раз 50 у нее и она на свободе!»
— Король не будет страдать, потеряв вас, — заметила той мадемуазель Ойе.
Мадемуазель де Ойе не была вызвана в суд на очную ставку с главными обвиняемыми. Луи XIV удовлетворился тем, что упрятал ее в госпиталь в Туре, где она и умерла 8 сентября 1686 года.
А мадам Монтеспан? Если обвинения в желании отравить короля могли быть сняты, то обвинения в участии в черных мессах и жертвоприношениях младенцев остались. Луи XIV оберег себя от публичного признания ее связи с колдунами. Все министры и советники объединили свои усилия, чтобы смягчить слишком быстрое падение фаворитки и избежать скандала. Мать детей короля не могла быть отлучена от королевского двора, она должна лишь покинуть свой огромные апартаменты на первом этаже и переселиться в более дальние и скромные. Король продолжал принимать ее и наносить ей официальные визиты в присутствии придворных, но все свидетели этой трагикомедии в Версале отмечали глубокие изменения в отношении короля к маркизе де Монтеспан. Мадам Савинье писала дочери, что Луи XIV обходится с маркизой довольно грубо. Другой придворный, Бюсси-Рабютен, утверждал, что король смотрит на нее с неприязнью. В 1691 году бывшая фаворитка удалилась в общину Сен-Жозеф. Она не смела даже вернуться ко двору, чтобы присутствовать на брачных церемониях своих детей. Она много путешествовала, но это не помогло ей найти душевный покой. Понемногу мадам Монтеспан раздала бедным почти все свое состояние, работала в монастырях и богадельнях, выполняя самую грязную работу. Скудно питалась, соблюдала все посты и церковные запреты. Носила грубое белье и железный пояс, от которого у нее были раны на теле. Ее преследовал страх смерти. «Она ложилась спать с не зашторенными окнами, со множеством горящих свечей, — рассказывал граф Сен-Симон, — вокруг нее должны были бодрствовать служанки. Когда бы она ни проснулась, они должны были разговаривать, есть, прихорашиваться, но только не спать».
Наконец 27 мая 1707 года, в Бурбон Л'Аршамболь, маркиза почувствовала приближение смерти. Она призвала всех своих слуг и покаялась перед ними в грехах, прося прощения за свой позор. Она благодарила Бога за то, что он дал ей умереть в месте, далеком от детей, не виноватых в ее грехах.
Прослышав о ее смерти, Луи XIV остался безразличен, заметив лишь герцогине Бургундской: «С тех пор как я дал ей отставку, — объяснял старый король, — я не рассчитывал когда-либо с ней встретиться. Она уже давно мертва для меня».
Он вспомнил, однако, о ней 13 июля 1709 года. Через месяц после смерти лейтенанта Ларейни, который вел расследование «дела о ядах», Луи XIV приказал принести ему шкатулку черной кожи, у которой, по словам секретарей суда Саго и Годена, «был свой охранник и в которой находились документы следствия за 1679-1680 годы, хранимые по специальному приказу Его Величества».
Это были записи свидетельских показаний, касающиеся мадам Монтеспан.
В присутствии короля и хранителя печати содержимое шкатулки было сожжено. Но дневники Ларейни, детальный анализ хода следствия, более важные, чем даже документы суда, сохранились. Луи XIV не знал о них и надеялся, что огонь уничтожил навсегда свидетельства преступлений его любовницы, матери «детей Франции». Он так и не простил ей никогда позорной связи с колдунами.
Невозможно не отметить странный парадокс. Как в этот блестящий XIV век, век расцвета культуры и искусств, европейской славы Франции, мог существовать совсем другой мир, наполненный преступлениями, которые ужасают до сих пор. Мир колдунов и отравителей.
Андре Костелло, французский историк | Перевод Н.Малиничева
