В Уэльс я поехал, не имея никаких адресов. Планов в полном понимании этого слова тоже не было. Вся поездка произошла несколько случайно: в университетском городе Эксетер подвернулась небольшая работа, которую там и тогда мог выполнить только я. Срочно готовили в Ленинград материалы на телевидение, и меня попросили отредактировать перевод. Полученных за это полутора сотен фунтов должно было с избытком хватить на небольшое путешествие, если, конечно, не жить в гостинице и тем более не ехать по железной дороге, безобразно дорогой в Великобритании — по мнению даже самих британцев.
От Эксетера — столицы юго-западного английского графства Девоншир — рукой подать до Уэльса: всего двумя автобусами — а автобус в стране недорог и комфортабелен — с пересадкой в Бристоле. Последнее обстоятельство меня очень устраивало: можно было посмотреть город, который, очевидно, очень хорош, не зря же в городах континентальной Европы, не исключая Российскую империю, лучшие гостиницы в свое время носили имя «Бристоль». Кроме того, мне уже приходилось проезжать через этот город, но ограниченный четвертью часа стоянки, я прошелся лишь вокруг автовокзала и сразу же наткнулся на здание церковного вида, у входа которого висела табличка «Аnnibynnwyr» и так далее. Надпись была на валлийском языке — а это и есть язык уэльсцев — и, как следовало из английского перевода, обозначала «Уэльскую часовню».
Попасть в места, где говорят на одном из кельтских языков, мне хотелось очень давно. Я много о них читал, но никогда в жизни не слышал звуков живой кельтской речи. На Британских островах, если верить литературе, сохранились три кельтских языка: гэльский шотландский и гэльский ирландский, а также валлийский, более схожий с бретонским во Франции. Был еще четвертый — корнуоллский, но — опять же по литературе — он окончательно исчез, вытесненный английским.
У каждого человека есть какое-то любимое занятие, что-то вроде ниши, где можно отгородиться от окружающего и утомляющего мира. Страсть эта глубоко интимная, камерная, но именно она придает вашему существованию свою и очень неповторимую окраску. Если это занятие — не коллекционирование скальпов врагов, оно никому не мешает, хотя и вызывает у других чаще всего улыбку. Иногда — насмешку.
Должен признаться, что у меня таким занятием всегда были языки. Чтение грамматики, сколько себя помню, было мне интереснее «Тайны двух океанов» (хотя и ее лет в двенадцать я прочитал с удовольствием). Даже в пятом классе я ждал уроков по грамматике — наиболее ненавистному предмету для пятиклассников всех времен и народов — с затаенным восторгом. Затаенным потому, что признаться в этом ровесникам никогда бы не решился. Меня бы просто не поняли. С течением времени я обзавелся кучей разных грамматик и словарей. Заполняя полки и столы, они, конечно, создают в квартире некоторый беспорядок, зато вид их — а также содержание — приносит в душу радость и умиротворение.
Человек, интересующийся языками, как правило, не многие из них знает хорошо, зато имеет о большом количестве достаточно ясное представление. И этим отличается от человека, относящегося к языкам чисто практически: тот знает один язык, реже два, но превосходно — ему это нужно для дела. Сейчас чаще всего английский. Оттого-то так трудно устроить в Москве или Питере ребенка в английскую спецшколу, но совсем не трудно, скажем, в индийскую. Если же место английского в международном общении, науке, технике почему-либо займет, к примеру, хинди, повсюду появятся хинди-спецшколы, и практичные родители поведут детей туда, сколько бы их ни заманивали оставшиеся вдруг без работы английские педагоги.
Это небольшое отступление сделано с единственной целью: объяснить, почему я решил истратить случайно появившиеся деньги именно таким, а не другим способом, и никоим образом не означает, что я отношусь с предубеждением к людям, смотрящим на языки с практической точки зрения. Совсем наоборот: я признаю их правоту, а поскольку их большинство, такое мнение и остается решающим. Впрочем, об этом мы еще поговорим несколько позже.
Так вот, среди учебников, загромоздивших мою тесную квартиру, весьма достойное место занимают три: гэльского ирландского, гэльского шотландского и валлийского. Каждый из них представляет собою изысканнейшее блюдо на пиршестве гурманов: чудовищные (для непосвященных) сочетания букв, невероятное произношение, немыслимая длина слов. «Поздравляем Вас, — начиналось предисловие к валлийскому, — Вы взялись за родной язык. Ведь Вы, несомненно, уэльсец. Теперь Вы перестанете быть странноватой разновидностью англичанина, а возьмете в руки ключ к собственной древней и богатой культуре!»
Далее сообщалось, что валлийский язык — не только благозвучен (в нем есть лишь один недоступный англоязыким звук «темное и»), но и достаточно прост. В нем слова не меняют окончания по падежам, как в латыни, древнегерманском или славянских языках. Правда, замечал автор, как бы извиняясь, слова в нем меняют начало, но к этому можно привыкнуть.
Увы, в каждом из учебников подчеркивалось, что объяснить все особенности произношения не представляется возможным. Но и это оказывалось не страшным: достаточно поехать в ирландское графство Корк, а в Уэльсе — на север, чтобы овладеть произношением, слушая местных жителей.
К сожалению, для меня легче было бы выдолбить падежные окончания...
Итак, мне очень хотелось услышать недоступное британцам «темное и»!
«Вы говорите по-гэльски!»
Но была и другая причина — интерес к кельтам. Когда-то они населяли изрядную часть Европы. Знаете ли вы, что географические названия Галиция, Галисия и Галата (в Турции) восходят к имени кельтского племени галатов? Что в названии Чехии — Богемия и Баварии — Байерн сохранилась память о кельтском племени боев; племя же раков осталось лишь в чешском названии Австрии — Ракоуско. Под натиском народов, обладавших лучшей государственной и военной организацией, кельты — тоже прекрасные мастера и воины (об этом писали еще римские авторы) — утеряли обширные пространства Европы, смешались с другими племенами, вошли как составная часть в этногенез новых народов — французов и немцев, турок и англичан, австрийцев и чехов. Однако как зачастую похожи их потомки, например, славяне — чехи и германцы — австрийцы, мелодикой речи, жестами и даже внешностью!
Но и там, где кельты сохранились, их языки выходили из употребления, все больше людей переходило на английский. Факт этот общеизвестен, и я сам имел возможность в том убедиться. Один раз на собственном опыте, о втором же мне рассказала красивая молодая дама-лингвист. Она по книгам и пластинкам отлично выучила ирландский гэльский, стала большой патриоткой Ирландии и пропагандисткой ее языка. Конечно, рассчитывать на широкий интерес московской общественности ей не приходилось, но все же кружок в Институте языкознания она организовала. И еще один — совсем маленький — при обществе СССР — Ирландия. Правда, ей никогда не доводилось воочию узреть живого ирландца — а этого очень хотелось, — но она твердо верила, что это произойдет, и они всласть наговорятся на гэльском языке.
И встреча произошла. Не могла не произойти: посольство Республики Эйре, услышав о ней в обществе дружбы, прислало приглашение на прием по случаю дня Св. Патрика, покровителя Ирландии.
Надо ли говорить, как готовилась специалистка к этому вечеру! Как гладила шерстяную клетчатую юбку, зеленую — ирландских цветов — блузку; с каким волнением переступила порог посольства.
На площадке за невысокой лестницей стоял рыжеватый голубоглазый человек — классический ирландец. Он улыбался и протягивал руку.
Патриотка гэльского языка тоже улыбнулась и молвила:
— Дёготь!
По-гэльски это означает: «Бог с тобой!» в смысле «Здравствуйте!».
Человек, которого приветствуют этим словом, должен ответить:
— Дёсготь н'Мыр н'Пыдраг! И с тобой Бог, и Святая Мария, и Св. Патрик!..
И тут можно переходить к беседе, и слушать, и отмечать про себя особенности произношения и тонкости построения фраз.
Но человек на лестнице удивленно поднял брови и спросил по-английски с твердым «р»:
— Сорри? Простите, не понял? Собрав волю в кулак, наша героиня повторила:
— Дёготь!
Тут дипломат облегченно рассмеялся и радостно сказал по-русски:
— Ах, вы — та русская, которая так хорошо говорит на нашем языке? Извините, я понимаю только по-английски и по-русски. Очень рад вас видеть.
И это в посольстве страны, объявившей гэльский первым государственным языком, доплачивающей чиновникам за его знание и вернувшей столице Дублину исконное имя Го-го-Ого-Блиох, Город Над Черной Водой! (Впрочем, все это происходило лет десять назад, а с тех пор, говорят, положение в посольстве в Москве изменилось — в языковом плане — к лучшему).
Но и мой личный опыт был не более утешительным. Мне довелось провести четыре дня в Эдинбурге, столице Шотландии, красивейшем городе, одновременно похожем (как мне показалось) на Санкт-Петербург, Будапешт и Таллинн. Шотландская самобытность проявляется тут на каждом шагу. Таксистская клеточка на околышах полицейских фуражек, обязательный манекен в клетчатой юбке в витрине любого магазина мужской одежды, непривычный говор горожан — с очень твердым «р» и странным — не по нашим учебникам — произношением. Но это — диалект английского, на нем писал Берне и говорят англо-шотландцы, «сассанах», жители равнин. Гэльский же шотландский на него даже не похож. А Эдинбург как-никак — столица Шотландии. И я решил найти хоть газету на гэльском языке. Кроме всего, поиски придавали некую осмысленность шатанию по городу и позволяли пройти и увидеть больше.
В первой же газетной лавке я спросил гэльскую газету. Вокруг лежали и торчали газеты на английском и французском, арабском и японском, итальянском и хинди.
— На гэльском? — спросили меня участливо. — К сожалению, у нас их нет. Может быть, есть в магазине мистера Мак-Кенны, вперед по этой стороне, за вторым светофором.
За вторым светофором повторилось то же самое.
— Может быть, мистер Мак-Кенна их получает. Три светофора вперед и налево.
За три дня, как мне показалось, я обошел всех мистеров Мак-Кенна в городе. На четвертый надо было уезжать. По дороге на автовокзал меня завезли в самый большой газетный магазин.
— На гэльском? — изумился последний Мак-Кенна. — А что, такие газеты вообще существуют?
От неожиданности я отреагировал совершенно по-русски и на русском языке.
— О-о!— восхитился мистер Мак-Кенна. — Вы говорите по-гэльски?!
Дом на набережной
Как я уже говорил, экспедиция моя серьезной подготовки не имела. Правда, я пытался выяснить что-нибудь заранее, но среди моих британских знакомых не оказалось никого, кто хоть раз побывал бы в местах, где говорят по-валлийски. Может быть, они и говорят по-валлийски, объясняли мне, но с нами-то они говорят по-английски, а слушать, о чем и как говорят между собой незнакомые люди, не принято. А потом — вдруг бы они застеснялись? Чего застеснялись? — недоумевал я. Как — чего? Того, что не говорят по-английски. Спорить и переубеждать смысла не имело: святая и глубоко невинная вера в то, что цивилизованный человек должен говорить по-английски, крепко засела в британских душах.
Жена моего друга даже позвонила своей подруге: та учились в школе в уэльском городе Суонси и могла бы что-то посоветовать. Но увы — оказалось, что в районе Суонси все говорили по-английски с ливерпульским акцентом. По крайней мере те, с кем общалась подруга.
Поэтому я решил прервать путешествие в Бристоле, зайти в часовню, побеседовать со священником и — может быть, даже — получить от него адреса в Уэльсе.
И тут же у бристольского автовокзала меня ждал первый удар: часовня уже год как прекратила деятельность. То ли прихожане разъехались, то ли совсем мало их было. В городском информационном центре ни о чем валлийском в Бристоле мне сообщить не смогли, зато выяснилось, что самый дешевый ночлег в городе слишком дорог для меня.
— Что делать, — вздохнула служащая центра, — Бристоль — очень дорогой город. В Кардиффе все будет дешевле, да и там-то уж вы найдете валлийские организации.
Через узкий, как река, Бристольский залив автобус въехал в город Ньюпорт и двинулся далее в глубь Уэльса. Окружающая местность ничем еще не отличалась от Англии, но вот нас обогнал двухэтажный автобус. На левом его боку красовалась надпись: «Cardiff Bus», a на правом — «Bws Caerdydd».
Мы, безусловно, были в Уэльсе...
От автостанции я прошел через мост, свернул направо и пошел вдоль речной набережной мимо домов, сросшихся боками в один длинный извилистый сплошной фасад. Дома были аккуратные, но довольно ветхие. Смеркалось, надо было поторопиться с поисками ночлега, и у первой же вывески «ВЕВ» — «Ночлег и завтрак» я позвонил.
Дверь сразу открылась, словно моего звонка ждали. На пороге стоял пожилой невысокий человек с голубыми глазами.
— Могу ли я остановиться у вас? — спросил я.
Человек не сразу ответил, как бы оценивая мой акцент, и сам задал вопрос:
— Откуда вы?
— Из Советского Союза.
Он окинул меня взором.
— Откуда точно?
— Из Москвы.
Он помедлил, потом, решившись, распахнул дверь, пропуская.
— Заходите. Я — латыш.
Господин Фрисс показал мне мою комнату.
— Есть хотите? За углом, недалеко, купите в лавке жареной рыбы с картошкой. Недорого. Вы же не англичанин, есть руками не будете? Я вам дам тарелку и вилку. Чаю хотите?
Сразу за углом, за фасадом набережной начиналась Азия. Глухие заборы, мусор, вывеска мусульманского мясника, резкие запахи из распахнутых дверей харчевен, старцы ортодоксально магометанского вида в рубахах до колен. Чернявые юнцы на перекрестке показали мне, где купить рыбу, но посоветовали приобрести лучше кебаб — это гораздо вкуснее.
Становилось ясно, что в этом районе с валлийским языком мои дела худы, тут я скорее мог бы заняться пенджабским или пушту.
Господин Фрисс подтвердил мои опасения.
— Да, есть у них свой забавный язык. Мне-то он зачем? Мне английского достаточно.
Он покрутил ручку старого телевизора. На экране два молодых человека говорили на незнакомом языке. Он звучал странно: то что-то скандинавское сменялось похожей на испанскую фразой, а потом вдруг все это перебивалось каскадом взрывных гортанных звуков.
Было всего восемь вечера.
Я допил чай и вышел в город в поисках кельтов.
Маленькое воспоминание о мистере Джонсе
Первого уэльсца, встреченного в моей жизни, звали мистер Джонс. Точнее было бы сказать «естественно, звали Джонс», однако это не всем понятно и нуждается в объяснении.
В отличие от ирландцев с их типичными «О» и «Мак» в начале фамилии и шотландцев с «Мак» уэльсцы носят фамилии английские. То есть это нам они кажутся английскими, потому что сотворены по правилам английского языка, а в англосаксонском мире воспринимаются как четко валлийские. (Для примера: для иностранца фамилии Ачильдиев или Юхананов тоже звучат по-русски, благодаря окончанию на «в», но мы-то с вами сразу определяем их иначе).
Так вот, гигантский процент уэльсцев носит фамилию Джонс — такой, что в сельской местности, где все могут быть поголовно Джонсами, их различают по профессиям: Джонс-почтарь, Джонс-молочник, Джонс-плотник. Следующая по распространенности фамилия Дэвис, от уэльского Дави — Давид.
Мой Джонс был Джонсом-венгрове-дом и приехал в Будапешт, где мы с ним и встретились, усовершенствоваться в венгерском языке. Может быть, его привели туда слухи о трудности этого языка, и ему приятно было сравнивать его с родным, который тоже не эсперанто.
Мы познакомились на обеде в интеллигентной семье. Джонс-венгровед был на этом обеде коронным блюдом, но не потому, что владел венгерским, а потому что был британцем. А хозяева и гости были людьми практичными. Они владели русским и трудолюбиво осваивали английский, а их дети — все привели с собой детей — еще учили русский, но уже заметно отдавали предпочтение английскому.
Всем хотелось говорить с Джонсом по-английски. А Джонс как раз хотел каждую минуту пребывания на берегах Дуная упражняться в венгерском. Все, конечно, восхищались, что он говорит по-венгерски, но тут же переходили на английский, хотя и-с сильным венгерским акцентом. Ко всему еще влез я, со своими расспросами о его природном языке — мистер Джонс, как выяснилось, до десяти лет английского не знал.
— А что, — спрашивал я, — сейчас есть у вас места, где не знают английского?
— К сожалению, — грустно отвечал Джонс-венгровед, — таких мест уже не осталось. Очень жаль, — добавил он искренне.
Публика заулыбалась, полагая, что Джонс шутит — без всяких спецшкол и частных преподавателей ты владеешь таким языком! А тут — «к сожалению».
Кто-то попросил его произнести «Ваше здоровье» или, что там у них говорят, когда чокаются?
— Я'хъхэда, — сказал Джонс.
И всем стало ясно, что Джонс, конечно же, шутил: уж больно не по-английски звучал его родной язык.
Первый адрес
Итак, я вышел в город в поисках кельтов. Или — для начала — хотя бы валлийской надписи, вывески, чего угодно, за что можно зацепиться. И на пятом доме увидел вывеску «Bwrl Сrое Cymru». Слово «Cymru» я знал — «Уэльс», но не знал, как его читать. Вынул блокнот и стал записывать, причем так, чтобы видно было, что я записываю. На крылечко вышла женщина.
— Вы что-то ищете? Могу я помочь вам?
— Да нет, — отвечал я, — ничего не ищу. Просто меня интересует, как это прочесть.
Женщина рассмеялась.
— Ну уж нет. Я вам вряд ли помогу.
Я — шотландка и даже не знаю, что это такое. Какая-то контора на втором этаже, да там уж месяц никого нет.
Хотя первая попытка не увенчалась успехом, но метод действий прояснялся. Я перешел мост и пошел по Замковой улице «Castle street», а ниже «Неоl у Castell».
Двуязычные надписи стали появляться все чаще и чаще. Зато полил дождь.
Согласитесь, что дурацкое — или, скажем мягче, — странное зрелище представляет собой человек, просящий под дождем у редких прохожих прочитать ему вывеску. Скорее всего он производит впечатление надоедливого чудака. Но оба моих увлечения — журналистика и этнография — подразумевают некоторую способность быть странноватым и не всегда вежливым. Прохожие же, наоборот, будучи по-британски воспитанными, никак не выказывали удивления, а терпеливо ждали вопросов.
Этих людей сразу можно было разделить на две примерно равные группы. Одни — это были, очевидно, англичане — отвечали:
— Извините, по-валлийски читать не умею.
Другие — несомненные англоязычные уэльсцы — отвечали иначе:
— Вот беда, сам, знаете ли, уэльсец, а читать по-нашему не умею. Надо бы, да вот...
И они уходили, с каким-то, как мне казалось, стеснением. Результат был, впрочем, тот же самый.
Но тут подошел рослый парень. Я еще не успел его спросить, как он пустился в объяснения.
— Это по-валлийски написано. А вот смотрите — английский перевод. Сейчас разберемся. Я-то сам не уэльсец, я ирландец. Преподаю в университете гэльский. А вы кто такой? О-о! Что — у вас там знают о кельтах?
Он был приятно поражен. Он стал вспоминать правила валлийского правописания. Он спросил: не был ли я в Северной Ирландии, и, узнав, что я там не был, недружелюбно отозвался о лондонских властях. Потом порылся в записной книжке и просиял:
— Вот что вам нужно, — он взял мой блокнот и записал крупными буквами «Clwb Ifor Bach», Вумэнбай-стрит, — это клуб —«Клуб Ивор Бах», там все говорят по-валлийски. Зайдите туда завтра.
Первый шаг, как считал я, был сделан.
Хью Дэвис
Положительно, мне везло в этом городе на ирландцев с кельтским самосознанием! Когда на следующее утро я заблудился и спросил водителя машины, стоявшей у тротуара, дорогу, он немедленно предложил отвезти меня по нужному адресу. Машина оказалась такси, и я хотел было вылезти из нее, но шофер, узнав, откуда я и чем интересуюсь, заверил, что отвезет бесплатно. Ему, кстати, почти по пути.
— Я ирландец, — сказал он, как бы объясняя причину собственной щедрости. — А что, у вас знают, что мы — не англичане? Что язык совсем не похож? Интересно. А, кстати, за чем вам «Клуб Ивор Бах»? Там же джентльмены только пьют и при этом говорят по-уэльски. Вам не это нужно. Вам другое нужно, как раз там, где вы ко мне обратились. Вот что.
Меж тем мы приближались к месту расположения «Клуба». Я прикидывал, что за полчаса доберусь назад, но водитель развернул машину.
— Я вас отвезу назад и представлю. А там уж сами разбирайтесь. О'кей?
В обширной комнате, где царил беспорядок, обязательно свойственный любым общественным организациям, если они действительно общественные, сидел за столом темный шатен. При нашем входе он поднял руку и произнес что-то гортанное.
— Это джентльмен из России, интересуется уэльским языком и вообще друг кельтов, — представил меня шофер. — А я — водитель такси О'Ши. Джентльмены, я вас оставлю. Договоритесь?
Мы договорились. Мы очень быстро договорились. Я узнал, что молодого человека зовут Хью Дэвис, а их организация занимается уэльским воспитанием молодежи, но не только, спортом они тоже занимаются и устраивают фольклорные фестивали. Вот вам буклет. Видеокассеты у вас есть на чем посмотреть? Это вот кассета о летней школе для подростков. Что вас еще интересует? В уэльскую школу поехать хотите? Мне только созвониться надо. Давайте через час. Потом еще в одну школу, смешанную, а вечером приходите на курсы языка для взрослых.
Так стремительно обрушивалось все это на меня — к моему, надо сказать, удовольствию, что мне нужно было чем-то перебить заданный Хью темп.
— Не могли бы вы прочитать мне в диктофон какой-нибудь валлийский текст? Мне хочется услышать живой язык. Вот у вас над входом написано «Urdd Gobaith Cymru». Скажите медленно.
— Конечно, — вскричал Хью, — скажу. Это так просто и красиво!
Лицо его стало торжественным. Чеканя каждый слог, он произнес: «Ирзз говайт кымру». Я не могу передать некоторые звуки нашими буками. Помните, как на уроках английского нас обучали произносить определенный артикль? Тот самый звук, который нам не давался и не дается, а потому одни из нас произносят «дзэ», а другие — «вэ», в то время, как он ни то и ни другое. Так вот, если, рискуя вывихнуть язык, вы произнесете его так, как вас учили, но только сильнее и длиннее, вы сможете правильно сказать «Ирзз». Затем он медленно, как учитель начальной школы при диктанте, прочел абзац из детской книги. Потом показал мне некоторые буквосочетания. Два «л», самые распространенные в языке — Ллойд Джордж, Лландудно — оказались совсем не «л», а чем-то вроде «хьхьл»; латинское «u» читалось как «и», а «b» как «в».
А игрек, английское «уай», оказался тем самым недоступным англичанам «темным и», вполне доступным нам — «ы». Но не таким «ы», как в слове «столы», где оно ударное, а как в слове «быки».
Одной маленькой тайной загадочного языка стало для меня меньше.
Маленькое любительское отступление о звуке «ы»
Кто и каким образом может объяснить, почему одни звуки представляются нам приятными и, так сказать, культурными, а другие — грубыми и дикими? Боюсь, что никакого рационального объяснения тут нет. Все мы еще помним пожилых полуинтеллигентов, злоупотреблявших звуком «э»: «инженЭр», «пенсионЭр», «пионЭр»; очевидно, это казалось им культурнее, чем то же самое, но через нормальное «е». Но звук «ы» и изображающая его буква почему-то пользуется если не дурной, то странной славой. Особенно, «Ы» большое, в русском языке не встречающееся, в то время как на обширных пространствах от Эстонии до Якутии слова, начинающиеся с «Ы» — явление обыденное.
А ведь на свете существует множество разных «ы». «Ы», окрашенное, как «о», и «ы» близкое к «у», очень короткое «ы», обозначаемое у болгар твердым знаком, которое даже и не «ы», а что-то среднее между «ы» и «э».
Есть «ы» у славян, есть — да еще какое! — у тюрков, есть у романцев: румын и португальцев. И очень широко представлено оно у угро-финнов (за исключением разве угров-венгров и финнов-финнов).
Но вот почему-то обилие «ы» в языке рассматривается многими из нас как нечто его принижающее. И даже сами носители языка тоже воспринимают эти ошибочные взгляды и такого обстоятельства стесняются.
Как-то давным-давно, в армии, лежа на учебном огневом рубеже, я спросил у своего удмуртского товарища по оружию сержанта Жигалова:
— Петя, а как по-удмуртски будет «стрелять»?
— Ыбылыны, — ответил Петя и покраснел.
Уэльсцы нашего взгляда на подобные вещи не знают, звука этого не стесняются, но, я бы сказал, ценят его как совершенно непреодолимый для надменного английского соседа и доказывающий глубокую древность языка.
Правда, я не могу сказать, что они им гордятся потому, что им, живущим в условиях двуязычия, как мне показалось, свойствен достаточно широкий взгляд на мир, где есть место самым разным языкам и звукам. Вообще чрезмерная гордость иной раз происходит от невежества.
Как-то обратился ко мне в метро южный человек, одетый в великолепный светлый костюм и украшенный заботливо ухоженными усами. Ему нужен был Спасоголенищевский переулок — это было написано на бумажке латинскими буквами, — но он никак не мог прочитать это название ни вслух, ни про себя. Я шел как раз в ту сторону и взялся его проводить. Он оказался португальцем и всю дорогу жаловался, что, зная много языков (он их перечислил), с таким названием сталкивается впервые. Это очень трудно, это чересчур трудно, повторял он.
— У вас, наверное, тоже есть трудные слова, — миролюбиво заметил я.
Португалец расцвел.
— А как же! Можете ли вы произнести по-нашему слово «парикмахер»? — И он продекламировал, — «КабЫлЫейру!»
Я сделал вид, что никак не могу осилить этого слова:
— Кабюлюейру? Нет? Кабилиейру?
Мой спутник снисходительно прервал мои попытки:
— Не старайтесь, не получится. Это очень трудный звук, и он есть только в португальском языке!
Увы, наши соотечественники, которым я давал послушать свои валлийские диктофонные записи, очень удивлялись тому, что так могут говорить к западу от Лондона.
Добрые советы миссис Модхав
По пути в школу мы разговорились с Хью о ситуации с уэльским языком.
— Конечно, в отличие от наших родственников ирландцев и шотландцев, дела у нас куда лучше. В сельских районах, в маленьких городках язык всегда жил, никогда не исчезал. Ирландский запрещали, наш — нет. Потом мы всегда ставили язык на первое место. Наши предки за это поплатились: за язык и за свою доверчивость! Вы знаете, почему наследный принц Великобритании носит титул принца Уэльского? Именно поэтому!
В самый первый год XIV века англичане вторглись в Уэльс. Но силы оказались почти равными, и, чтобы уладить дело, начались переговоры. Наши предки были людьми храбрыми, но миролюбивыми. Они заявили королю Эдуарду III, что согласятся на государя, назначенного им. Но при условии, что и король примет их требования. И ему пришлось согласиться. Тут наши предки и говорят: этот человек должен быть рожденным на нашей земле и не знать ни французского языка, ни саксонского. Английского-то еще и в природе не было: норманнская знать и сам король говорили по-французски, а простонародье — по-саксонски. Не говоря на этих двух языках, рассуждали наши гордые, но доверчивые предки, человек обязательно должен говорить по-валлийскй, не мычать же ему? Поэтому об этом требовании даже не упомянули.
Я слушал как прилежный ученик, это вдохновляло Хью.
— Эдуард III сразу соглашается, и обе стороны клянутся на Библии — на латинской, хотя у нас уже была на своем языке, зато у них никакой другой не было — быть посему. Тут хитрый норманн заходит в свой шатер и выносит своего сына-младенца, двух дней от роду. И все оказывается точным: родился в Уэльсе, по-французски и по-саксонски — ни слова. Так наследник престола стал принцем Уэльским, и родной язык его по сей день — не французский, и не саксонский, правда, и нашего не знает.
Я сказал, что пока не добрался до их организации, мне не довелось встретить в столичном городе Уэльсе людей, говорящих по-валлийски.
— Это верно, — вздохнул Хью. — В больших городах всегда полно народу отовсюду. Да и наши селяне, переселяясь в города, старались переходить на английский. Что ни говори, а мировой язык есть мировой язык, и с ним нигде не пропадешь. А родной — что ж, он оставался связанным с детством, с родительским домом. Вообще-то мы относимся к этому спокойно, и английский у нас свой, но вот иной раз случается такое, что и заденет.
И Хью рассказал мне историю о том, как он с приятелем, тоже, естественно, Дэвисом, тоже темным шатеном, зашел в гастрономический магазин миссис Модхав. Разговаривали они, конечно же, по-уэльски и тем привлекли внимание и разожгли любознательность восседавшей за кассой миссис Модхав, свежеиспеченной британки прямо из индийского штата Гуджарат.
Поскольку миссис Модхав стала британкой лишь год назад, она не смогла совладать со своим любопытством и, послушав речь покупателей, спросила с сильным гуджаратским акцентом:
— Простите, джентльмены, на каком это языке вы разговариваете?
Дэвис-второй хотел уже осадить иммигрантку, но Дэвис-первый его опередил:
— А как вы думаете?
— Поговорите еще, — попросила миссис Модхав, чтобы сделать заключение, и, вежливо качая головой, сосредоточенно вслушалась. — Это, очевидно, азиатский язык, — заключила она и, чтобы смягчить приговор, добавила: — Очень красивый.
Сделав это умозаключение, миссис Модхав окончательно решила, что имеет дело с такими же пришельцами, как она сама, и назидательно подняла палец.
— Но вам обязательно надо хорошо знать английский, без английского здесь никуда. Мне было легче, у нас в Индии все говорят по-английски. А откуда вы приехали?
Но этого оба Дэвиса уже не выдержали и, буркнув: «Из Китая, естественно!» — ринулись к выходу.
... Отдадим должное интуиции миссис Модхав, не имевшей филологического образования. Уже в Москве я получил от Хью Дэвиса кассеты с лингафонным курсом уэльского языка. Среди людей, которым я давал их послушать, был филолог из Йемена, по имени Абд-аль-Азиз. Когда его попросили определить, что за язык, он, вслушавшись, сказал:
— Кажется, азиатский.
Послушал еще и спросил:
— Не семитский ли? Нет, это не иврит, ни слова не понятно...
Но тут диктофон стал считать по-валлийски: «Ин, ду, три, пыдвар, пимп», и Абд-аль-Азиз с облегчением заключил:
— Индоевропейский.
И был прав. В отличие от миссис Модхав он — квалифицированный филолог.
Джентльмен из страны Рыйтал
Школа была как школа, и то, что дети в ней говорили по-валлийски, было столь же естественным, как японский язык в токийской школе или русский в московской. С той лишь поправкой, что в Токио или Москве никто не спросит, что это за язык, когда на нем заговорят на улице или в магазине. И, конечно же, все дети говорили на двух языках, английский для них не менее родной, чем наречие предков.
В одном классе учитель представил меня, не упустив при этом возможности проверить знания и развитие обучаемых:
— Дети, — сказал он, — этот джентльмен приехал из очень большой страны. Как вы думаете, откуда?
Взметнулся лес рук.
— Америка! — кричали дети. — Африка!
Все-таки они были еще маленькие — семи-восьмилетки.
— Бразилия!
Нужное, однако, не пришло на ум никому, что можно отнести на счет редкости появления наших земляков в долинах Уэльса. Я решил помочь.
— Можно я подскажу по-английски? — спросил я учителя. — Ребята, название этой страны начинается на Р.
И тут одна девочка просто рванулась с вытянутой рукой из-за парты так; что блузка выскочила из юбчонки. Она была в восторге от того, что догадалась первой, и боялась, что ее не заметят.
— Рыйтал! — крикнула она.
Учитель и Хью засмеялись:
— Нет, Рушья.
Дети загалдели, повторяя на разные лады «Рушья», «Рушья», а один мальчик поднял руку. Он сказал мне по-английски:
— У вас столица — Москва.
Это был умный мальчик. Я с благодарностью потрепал его по затылку.
Педагог счел нужным внести ясность:
— Они ведь еще не учат географии.
И, пожалуйста, не обращайте внимания на это «Рыйтал».
— О чем разговор, а что это за страна такая?
— Да Италия, но «Рыйтал» выговаривают дети и малограмотные. Надо говорить: ыр Итал. Это бы вы сразу поняли.
И все-таки оказалась в этой школе одна весьма необычная вещь. Когда, мы уходили, во дворе толпились родители, приехавшие за детьми, и до нашей машины мы шли рядом с двумя мамами и двумя мальчиками. Что-то задело мне ухо, и, вслушиваясь, я вдруг сообразил: мамы говорили между собой по-английски, а оба парнишки болтали по-валлийски.
И вот, что я сказал
— Заметили? — спросил Хью в машине. — Такое здесь встречается часто. Старшие не знают языка. Иногда это даже просто англичане. Смешанная семья, например. Интеллигенция старается возродить язык. А у многих интеллигентных англичан есть какой-то комплекс вины за то, что уэльский язык оказался в загоне. Особенно у тех англичан, у которых жена или муж — уэльсцы.
— А кто всего меньше ценит ваш язык? — спросил я с возникшим к этому нюансу интересом, ибо кое с чем подобным я встречался у нас. — Я имею в виду местных.
— А! — махнул рукой Хью. — К сожалению, рабочие и служащие в первом поколении из деревни. Помнят, как им мешало в городской карьере скверное знание языка Шекспира, и боятся за будущее детей. Хотя сами предпочитают с женами говорить по-валлийски, но стоит им услышать, что дети говорят на том же языке, могут и наказать за это. Сейчас мы начинаем их пропагандировать в доступной форме. Прежде всего говорим: английский у детей уже родной, за него уже бояться не надо, позаботимся теперь о нашем...
... Каждый раз, когда я сталкивался с подобным, мне вспоминался знакомый селянин, переселившийся в республиканский столичный город. На вопрос, отчего это он з ридною мамою говорит по-русски, отвечал:
— Та знаете, оно какси культурнее...
Это и еще много чего рассказал я на вечерних курсах уэльского языка, где меня попросили выступить. Я не готовился, и доклада не было, но, очутившись в близком для меня обществе местных любителей языка и народной культуры, говорил свободно. Был просто разговор с милыми и знающими людьми: давно замечено, что тот, кто интересуется своей культурой, хорошо и подробно знает и о чужой. Или, по крайней мере, искренне интересуется. А здесь всех интересовало сожительство мирового, развитого, богатого языка и языков, имеющих, так сказать, локальное значение.
Об удушении всех других — кроме русского — языков у нас обожают сейчас писать освоившие модную тему публицисты из яростного племени впервые открывающих для себя отчие горы и долы. «Где он, этот язык, — тоскливо спрашивают они, заранее зная ответ, — язык, на котором писал великий (Проставить имя и место)?»
Решусь сказать, что душения не было.
В сущности, не нужна никакая государственная политика удушения языков. Сложные вопросы престижности одних языков и непрестижности других решают сами люди, руководствуясь неписаными, но всем понятными соображениями. Дело не в одной пресловутой командно-административной системе, она виновата — в данном случае — лишь в том, что держала все в одной — своей — руке и раздавала всем сестрам по серьгам, в соответствии с ею же утвержденными размерами уха и качеством серег.
Меняется и расширяется мир. Меняется и сужается сфера применения языка, такого домашнего и надежного в родном селении, районе или даже республике. И практичные люди отправляли своих детей в русские школы, чтобы облегчить им дальнейшую карьеру, — свой язык и так будут знать.
Другое дело, когда люди понимают ценность для себя родного языка. Есть в Дагестане селение Уркарах, где говорят по-уркарахски.^Язык этот вряд ли станет когда-нибудь языком межнационального общения, скорее его не будут употреблять даже для межаульного. Но он имеет не меньше прав на существование, чем русский, английский или китайский.
Кому он нужен? — спросят, боюсь, многие. Да самим уркарахцам. Разве этого не достаточно?
Но сберечь его могут только сами ур-карахцы. И никто больше.
И так же любые другие языки.
...Поиски кельтов. Каких бы кельтов мы ни искали, мы ищем самих себя и свои заботы. И всегда их находим...
Потом я остался на занятия. Группа была маленькая — пенсионеры супруги Фишер, Джонс-журналист и Джонс-инженер. Преподавательница сразу включила меня в учебный процесс, и я вместе с Фишерами и Джонсами с аппетитом повторял фразы типа: «Мне нужно идти на работу».
Джонс-журналист собирался в командировку в Нюрнберг.
— А по-нашему? — спросила учительница.
— А Мхурнберг, — отвечал Джонс, изменив согласно грамматике начало слова, и все посмотрели на меня с сочувствием. Все-таки они все были уэльсцами.
Зато я проявил завидное умение, почти с ходу прочитав слово Llwyrymmwrthodwr. На нем уже споткнулись Джонс-инженер и миссис Фишер. Пока в нем барахтался Джонс-журналист, я прикинул план чтения и, когда меня вызвали, произнес на одном дыхании: «ХЬЛЮЕРЫМАДУЕР». Наверное, мне помог год, проведенный в молодости в Дагестане. (Слово это означает «совсем непьющий». Впоследствии знатоки кельтских народов удивлялись, что в уэльском языке вообще есть такое слово...)
Джонс-инженер предложил подбросить меня. Он, оказалось, отдал дочь в уэльскую школу, а теперь решил подзаняться сам: а то приходит дочка, рассказывает что-то смешное, а ты не понимаешь...
Он затормозил у паба.
— Попрощаться надо все-таки по-кельтски. Как вы насчет пинты пива? Надеюсь, вы не хьлюерымадуер?
Кардифф
Лев Минц, наш спец корр.
