Микрокосм в океане
9.02.78. «Тигрис» вышел с внешнего рейда Карачи и направился в открытое море. Ночью подул ветер, а к утру стихия и вовсе разыгралась за завтраком волна выдала добрых двести килограммов воды прямо на стол. Следующие не менее полновесные волны ударили «Тигрису» поочередно в обе скулы.
Вахту несем попарно. Парус заполаскивается. Дважды за последние сутки объявлялся аврал.
Бежишь с юта на бак в кромешной тьме, шаришь ощупью, за что уцепиться. Раньше хватался за ящик, теперь его нет, зато под ногами канистра, исчезла привычная веревка справа и так далее. После берега все не так, а стихия не дает нам времени адаптироваться» разобраться с багажом, со здоровьем: Хейердал, к слову, трудный пациент. Любую таблетку пробует на зуб, выясняет, от чего но-шпа, от чего бускопан и как он взаимодействует с левомицетином. Температура 37,7. Если к завтрашнему дню не спадет — начну инъекции антибиотиков. Океан же не сочувствует — только ярится...
10.02.78. Свежая погода, крепкий ветер — отнюдь не попутный. Из тридцати двух румбов компасной картушки он разрешает нам лишь два — узкий сектор, для неуклюжей ладьи почти щелка. Но и в ней мы пытаемся маневрировать, ищем наивыгоднейшую щель в щели
Повернем чуть чуть, бросим с борта деревяшку, замерим по ней скорость, взглянем на буй за кормой, прикинем снос. И опять свернем, и опять... — пока не поймаем сочетание максимальной скорости и минимального дрейфа.
Этот метод разработал Тур. Он по-прежнему на постельном режиме, но чувствует себя лучше. Карло опутывает румпель веревочными тягами, чтобы не надрываться, выруливая. Детлеф укрепляет вдобавок к вертикальным килям два гребных весла. Насущные путевые заботы.
Впереди, чуть сбоку, висит над горизонтом Южный Крест. Если взять его в створ с левой ногой мачты и так держать, можно не сверяться с компасом.
Курс зюйд-зюйд-вест — подальше от материка, на простор. А потом куда? Вот и прозвучал главный вопрос, свидетельствующий, что экипаж «Тигриса» снова в форме.
11.02.78. Карло призывает посетить Красное море. Мне эта идея не нравится и вот почему.
1) Идти в Красное море — значит продолжать каботажное плаванье. Сам по себе каботаж — занятие достойное любой моряк понимает, что у берегов плыть опаснее, чем в открытом море, однако наши «болельщики» иного мнения, и нам, увы, надо их уважить.
2) Вход в Красное море фактически закончит экспедицию, так как выйти назад в океан мы уже не сможем. А резервы живучести судна далеко не исчерпаны.
Куда заманчивей другое. Править к Экваториальной Африке, например к Кении. Аргументы таковы:
а) До Кении около двух тысяч миль, дойдем за пятьдесят дней. Неплохое автономное плаванье, выигрышное в смысле престижа,
б) Пересечь экватор — этап, событие Путешествие сразу станет как бы трансокеанским. Снимем бортовой праздник Нептуна — наш фильм нуждается в веселых кадрах,
в) В Кении сможем запечатлеть пейзажи, интересных животных — также немаловажно,
г) Красное море отменяет Кению, но Кения не отменяет Красного моря. Останется лодка на плаву — а она наверняка останется, — пойдем из Кении куда угодно.
Дискутировали за едой Тур к столу не вышел, покорно скучал в хижине. Я явился к нему с новостями. Из двух точек зрения шеф выбрал и одобрил мою, заметив, что спорить-то пока рано. От Карачи мы не удалились пока что и на двести миль. Курс, который держим, равно годится для обоих финишей, а позже посмотрим.
11.02.78. Без четверти десять вечера. Одеваюсь, бужу Германа. Звезд не видно, блеснула в тучах ущербная луна и скрылась.
Управлять сначала несложно, однако вскоре ветер усиливается и начинает накрапывать дождь. Посылаю Германа проверите все ли укрыто на кухне, и надеть непромокаемый костюм. Герман ушел и пропал.
Дождь уже не капает, а льет. Мой ветрозащитный костюм хоть выжимай. Герман, ты заснул?!
Наконец-то явился. Передаю ему румпель, а сам бегу переодеваться.
Ливень хлестал, когда я вернулся. Герман фыркал и отдувался, как морж. Засвистели снасти — значит, ветер штормовой. Рулевое весло заскрипело в набухших веревках.
Господи, что за ночка! Руль скрежещет. Лодка тяжело уходит вправо, затем, перевалив на 240°, срывается в запретные 270°, возвращай ее назад, но не дай уйти за 210° — слаломная гонка, бешеные качели. Море являет собой зрелище фантастическое, кажется, что оно горит. Причудливые светящиеся змеи на гребнях валов ползут на судно и разбиваются миллиардами искр. Гигантские тусклые пятна возникают в глубине, меняют форму, мерцают, движутся. Шлепанье, ворчанье, урчанье — «Тигрис» ворочается, как кит.
Я держу руку на румпеле: 240°, 250°, 270°... — пора! Жму рукоятку, и вдруг она проваливается, как в воздушную яму. Ветер изменил направление...
Взгляд на компас — стремительно катимся к 210°. Рукоятка свернута до отказа — бесполезно! 200°, 195°, 190°... Бегу к страховочному веслу, налегаю: 180°, 175°...
— Все наверх! Парус вниз! Парус ползет не вниз, а вперед и вправо, сейчас он вырвется, улетит. Страшный треск!
— Рей?!
Нет, обломилась верхушка мачты, самый кончик, стеньга, трехметровый кусок.
Грот мечется перед лодкой, как сумасшедший непогашенный парашют. Кое-как прижимаем его к борту, комкаем, втаскиваем на крышу хижины. Все это в кромешной тьме.
Бросили плавучий якорь. Приладили на форштаг брезентовое подобие аварийного стакселя. Сели и пригорюнились. Теперь мы беспомощны до утра.
12.02.78. Тур кивнул на мою тетрадку:
— Не забудь записать — вчера полночи сражались за 210°, мучились, сломали мачту, а на рассвете, когда никого не было на мостике и лодка дрейфовала, компас показывал точно 210°.
Да, смешно, но именно таков океан, и неизвестно, что он преподнесет через десять минут.
В данную минуту океан тих. И молчалив. И бескраен. Ни самолета в небе, ни корабля на горизонте, мир состоит из воды, и мы в его центре. Занялись ремонтом — освободили стеньгу из путаницы канатов, опустили на палубу и увидели вблизи хозяйство верхолаза Нормана: блоки, скобы, коуши, подъемные устройства грота и топселя.
Блоки снимем с обломка и переставим на здоровую часть мачты, поменяем на рее парус — вместо основного привяжем запасной. Глаза боятся — руки делают.
За трапезой, мудрые и могущественные, мы решали судьбу мыши. На борту обнаружилась мышь, Эйч-Пи уверяет, что встретился с ней нос к носу и уже смастерил было на ее погибель мышеловку. Однако Тур очень серьезно вынес мышке оправдательный вердикт: она нужна и полезна, так как подъедает за нами крошки, а тростник и веревки наверняка по сытости не грызет. Кто-то спросил: «Что же она пьет?» После долгой дискуссии решили, что мышка пьет росу.
Приятно с высоты своего величия даровать благо.
Подобно персонажу «Маленького принца», мы следим за тем, чтобы наша крошечная планетка, утлый наш, отсыревший насквозь «микрокосм» содержался в разумном порядке. Обметаем его вениками, заботимся о нем — всякий на свой лад.
13.02.78. Вдали показалась странная алая полоса. Она медленно приближалась. Запахло гнилью.
В воде, зачерпнутой с борта, плавали красновато-оранжевые частички.
— Мертвый планктон, — определил Тур. — Гибнет и от природных причин, однако чаще от загрязнения.
Мы плыли словно в море крови. На рули, на корпус налипали нефтяные комки — точно такие же, что наблюдались в экспедиции «Ра».
14.02.78. Норман без конца вызывает Бахрейн. Удивительна особенность рации, предоставленной нам Би-би-си. Прием устойчив, обратная связь отсутствует. В каком-то смысле это символично. Мир жужжит нам в уши о вооруженных конфликтах, о расовой розни, мы всем своим лодочным бытием протестуем, взываем, декларируем, доказываем жизненность идей сосуществования — и как в вату.
О нас в эфире самые немыслимые враки. Болтают, например, что «Тигрис» переломлен пополам (шутка Тура: «Наверное, газета со снимком «Тигриса» была сложена пополам»). И ни слова о научной программе о сплоченности экипажа, об антивоенном пафосе путешествия.
Ветер хороший, ровный, видимо, поймали муссон, вернее, он поймал нас. Правим 180° на юг. Идем под запасным гротом и восстанавливаем мачту.
Высверлили из гнезда остаток сломанной стеньги, сняли с гнезда пластилиновый слепок. Стесываем по нему конец обломка, чтобы посадить его на клей. На лице каждого выражение: «Какие мы молодцы!..»
Мы на самом деле молодцы, Никто не сачкует, не отлынивает. Простуженный Герман весь в работе. Хейердал, едва оправившись, самовольно вымыл посуду и выторговал себе полчаса дневной вахты.
Мы очень разные, но мы ладим друг с другом, нет, зря я сомневался, наш эксперимент общественно значим и поучителен.
15.02.78. Любопытный диалог идет у нас с Карло. Снова и снова говорим с ним о варианте захода в Красное море. Он горячится, я помалкиваю и порой дипломатически поддакиваю. Но сегодня поймал себя на том, что доводы Карло меня понемногу убеждают. Капля камень точит. Может, и впрямь в Аденский залив идти логичнее, чем вдоль африканского берега неведомо куда?
Как нарочно, Тур кличет меня к себе на мостик.
— Ну и что ты думаешь о наших дальнейших планах?
— Ты о чем?
— Вдоль Африки или в Красное море?
Пауза.
— А что думает лидер?
— Лидер хочет выслушать врача (рассмеялся).
— Мне кажется сейчас, что Карло прав. Оба предложения не идеальны, но из двух зол я бы выбрал меньшее.
— Какое же меньшее?
— Рассуди сам. С одной стороны, идти к экватору, зарабатывать престиж, побивать рекорды дальности, а с другой — отказаться от рекордов, но зато завершить круг Месопотамия — Бахрейн — Оман — долина Инда — Египет. Подчинить маршрут логике научной, а не рекламной.
— Второй вариант мне нравится больше.
Вот и гадай: только что перерешил? Или раньше? Или всегда был на стороне Карло и ждал, пока я образумлюсь? Так или иначе, мне урок: не торопись, оценивай позицию оппонента объективно и тщательно.
22.02.78. Брошены в тесто для блинов последние яйца. Не сегодня-завтра съедим последний картофель. Арахисовому маслу, столь любимому нами, тоже приходит конец.
Явные признаки того, что путешествие завершается.
Еще признак: у всех появилось желание менять напарников по вахтам. За ночное дежурство о чем только не поговоришь, а мы вдруг спохватились, что не все еще узнали друг о друге.
Да, что бы нас впереди ни ждало, плаванье состоялось. Лодка испытана, научная добыча хорошая. Единственное, что огорчает: топчемся на месте. И все-таки скоро финиш. Опасно думать о нем. Нужно, наоборот, настроить себя на бесчисленные дни и ночи впереди.
Пока писал эту страницу, несколько раз приходилось подниматься и подбирать с палубы трепещущую летучую рыбку. Бросаю их в кастрюлю с водой, чтобы сохранить до завтра. Вокруг полно рыбы, за кормой лодки буквально толпой идут корифены: куда ни направишь фонарь, всюду блестят продолговатые серебристые «капли».
23.02.78. Совершаем обычный ритуал вставания — выползаем, кто быстро, кто медленно, из хижины. Завтрак, мытье посуды, уборка на кухне — и все расходятся кто куда: читать, писать, чистить или чинить что-либо. Причем стараемся, когда работа позволяет, заниматься ею в одиночестве.
Одиночество на «Тигрисе» вполне возможно. Тур как-то начертил схему: один член экипажа на носу, двое по бокам носовой хижины, четвертый на крыше, пятый за обеденным столом и так далее — действительно, не будем видны друг другу, ежели станем сидеть неподвижно.
Самое же лучшее — уплыть на «Зодиаке» метров за двести и провести там полчаса-час.
Тяга к уединению, которую мы испытываем, вовсе не означает, что становимся нелюдимыми. Когда дневная доза самоизоляции принята, взаимный интерес возобновляется.
Частенько беседуем с Карло, вспоминаем с ним старое доброе время на «Ра». Воспоминания, естественно, окрашены в розовый цвет. Будем, однако, справедливыми: нам и на «Тигрис» грех жаловаться. Живем, в общем, дружно, последний отрезок маршрута нас особенно сблизил. Может быть, помогает предчувствие скорого окончания экспедиции, а может, легче оттого, что точно знаем, куда идем. Да и быт наш наладился, стереотип поведения определился. Впрочем, до Красного моря еще полторы тысячи миль.
Сегодня ровно три месяца с момента нашего старта. Повод? Повод! Карло готовит дивные спагетти. Хейердал лезет в личные закрома за икрой. В центре стола блюдо с пудингом. Эйч-Пи объявил: конечно, пудинг для одиннадцати человек маловат, но если добавить в него коньяк, он вырастет. Взял бутылку и полил пудинг. Тот начал приподниматься, рос, рос, стал огромным и лопнул со страшным треском. Эти разбойники, как выяснилось, просверлили в столе дыру, пропустили через нее трубку, соединенную с баллончиком со сжатым воздухом, и надули внутри пудинга воздушный шарик.
24.02.78. Поднялся попутный ветер. Он гонит нас к югу. Мы на шестнадцатом градусе северной широты с минутами, а вход в Аденский залив — на пятнадцатом. Пора сворачивать к юго-западу, срезать угол, а то не пришлось бы потом ползти вполветра.
Покончив с обедом, все остались за столом. Норман и Детлеф принесли навигационные карты, Норрис — кинокамеру. Тур открыл совещание и попросил штурманов изложить свои соображения.
Слово взял Норман. Он сказал, что мы движемся по кривой, которая выведет прямо к цели: течение у берегов Африки поднимет лодку в более высокие широты, а потому сейчас надо зайти пониже — запастись пространством для маневра.
Тотчас обнаружилось, что единства взглядов у наших навигаторов нет. Детлеф доложил: на немецких картах течение, на которое надеется Норман, не показано.
Спор шел о том, что заботило и меня и Карло, — пора или не пора закруглять дугу. Тур старался примирить спорщиков, говоря, что разница между 240° и 250° (именно о десяти градусах шла речь) не так уж велика. И тут Норман, неуступчивый Норман, догматик Норман, доказал, что жизнь на «Тигрисе» его чему-то научила.
— Если курс 250° поможет моим оппонентам стать счастливее, то не возражаю.
25.02.78. Разговаривал сегодня с Туром. Он удивлялся покладистости Нормана и признался, что никак не ожидал этого, думал — штурман настоит на своем. И Карло, со своей стороны, вел себя деликатно. Мы определенно добреем.
Я согласился: у нас сейчас неплохой микроклимат.
— Ты, конечно, заметил — мы перестали нервничать по мелочам, прекратились подначки и насмешки. Теперь уже не бывает так, что вахтенный ждет по часу, пока подменят, и приходит к пустому столу. И, прежде чем взять добавку, каждый предлагает поделиться.
Тур радостно кивал: модель мирного сосуществования оказалась жизнеспособной...
«Тигрис» горит
...Мы услышали шум мотора. По правому борту — очень низко и на большой скорости — к «Тигрису» приближался самолет. Он прошел бреющим полетом над самой мачтой. Все мгновенно бросились за камерами. «Снимайте незаметно!» — кричал Хейердал: самолет был противолодочным разведчиком с французскими опознавательными знаками. Он трижды облетел нас и скрылся в направлении Джибути.
Прострекотал вертолет — военный, американский, за ним другой — французский, тоже военный.
Выскочил из-за горизонта «мираж», спикировал на «Тигрис», взвыл форсажем на высоте трехсот метров и взмыл свечой. Норман, бывший летчик, не удержался от аплодисментов: «Великолепно, браво, пилот!»
Особой радости, конечно, мы не испытывали.
Конкретная политическая обстановка была нам неизвестна. Ясно одно: несмотря на напряженность, нам надо где-то пристать.
Две страны соглашались дать нам приют. В Народно-Демократическую Республику Йемен мы могли идти хоть сейчас, но это был бы крайний вариант: Аравия нам все же не годилась, для завершения путешествия требовалась Африка. Значит, в соответствии с планом — Джибути. Во всяком случае, как промежуточная остановка, на которой сможем оглядеться и что-то решить. ...Зажгли на мачте мигалку: надвигалась ночь. Под крупным дождем «Тигрис» медленно втягивался в залив Таджура (на карте Аденского залива он как щербинка). Слева вдали сиял огнями Джибути, справа — фонари города Обок. Они ближе, чем им полагалось быть: зюйд-ост, пусть и слабый, прижимал нас к противоположному берегу.
Скользнули мимо тенями эсминцы: один, второй, третий... Не обратили на штатскую букашку ни малейшего внимания.
В шесть утра показалась яхта. Мы подали на нее канат, подаренный «Славском», спустили грот — на диво четко, со щегольством бывалых мореходов: даже сами поразились своей сноровке.
Открылся порт, и мы поняли, что попали не куда-нибудь, а на военно-морскую базу. Корабли, рассыльные катера и десантные боты, плавучие доки... Все серое, стальное, устрашающее.
Официальных торжеств по поводу нашего визита никто не устраивал. Пришвартовались у стенки, где нам указали, и гостеприимный норвежский консул забрал нас к себе. Вымылись у него по очереди в ванне. Стали размещаться на постой.
Фешенебельные отели нам были не по карману. Трое — Хейердал, Карло и Герман — поселились в небольшой гостинице, шестеро — в местном спортклубе, в кирпичных одноэтажных домиках-бунгало.
Меня с Норманом Бейкером пригласил в свой дом Петрос Рейсян, армянин по национальности, здешний старожил и коммерсант. Он торгует запасными частями к автомобилям, а душу отводит в радиолюбительстве.
Рейсян давно знаком нам по эфиру. Едва курс «Тигриса» лег на Джибути, он вызвался представлять здесь наши интересы. Посредничал между нами и Би-би-си, помогал фрахтовать яхту.
Нам было хорошо у Петроса. До того хорошо, что мучила совесть: катаемся как сыр в масле, а ребята, обделенные, на отшибе. На следующий день мы попытались во имя солидарности перебраться в бунгало, но темпераментный Петрос устроил скандал: «Обижаете, да? Обижаете?!!» Кроме того, обнаружилось, что не так уж ребята мыкаются в своих домиках — у них там и кондиционеры есть, — и мы перенесли вещички обратно.
То, что мы с Норманом оказались вместе, обоих радовало. Я в который раз убедился: Норман наедине совсем не тот, что в лодке, — крикливый, упрямый, амбициозный, когда в его адрес трудно не злословить. Он обезоруживающе искренен, наивен и незащищен.
За исключением Хейердала нет, пожалуй, в экспедиции человека, для которого плавание значило бы больше, чем для Нормана Бейкера.
Ради «Тигриса» он круто изменил жизнь, на полгода бросил свою строительную контору, поставил на карту благосостояние семьи и, естественно, хотел крупно выиграть. Думал о паблисити, о бестселлере, о лекционном турне. И дабы все это блестяще осуществилось, усиленно старался обеспечить путешествию успех.
Карло как-то сказал: «Норман из тех, на ком можно вешать бирку: «Made in USA». На нем прямо-таки написано: «Мы — американцы, мы всемогущи, а если ветер дует не с той стороны, так это не мы виноваты, а он, ветер».
Излишнее старание порой вредит. Тот, кто стремился выверить каждый шаг, неминуемо спотыкается чаще. Впрочем, так ли часто Норман спотыкался? Да, неудачи с парусом... — но ведь радиосвязь, главное, держалась надежно, и в любую намеченную точку мы приходили, в общем, точно и в срок. Я, например, горжусь умением — своим и Карло — вязать узлы, но идет ли это в сравнение с работой Нормана, сложной и повседневной?
А характер — что ж... Характер есть у каждого...
Утром 30 марта я пришел на «Тигрис». Залез в хижину и увидел Эйч-Пи. Он сидел и о чем-то размышлял.
— С чего начнем? С проверки веревок?
— Вряд ли мы в этом теперь нуждаемся. Похоже, что завершили экспедицию здесь.
Я не понял. Как это «завершили»?
— Ни один порт нас не принимает. Не могут гарантировать безопасность.
Позже, вспоминая, я спрашивал себя: было ли услышанное мною неожиданностью? Нет, не было. Изумление, растерянность длились секунды. В сущности, мы ждали того, что произошло.
Мы отправились в гостиницу, где остановился Тур: там он назначил команде встречу. Прошел условленный час, но капитан не появлялся: он был на приеме у президента Джибути.
Наконец часов в одиннадцать утра показался Хейердал. Нашли удобное место в тени под тентом, уселись вокруг стола, и Тур сказал нам такое...
Впрочем, сейчас лучше не передавать его слова, а сразу привести текст «Открытого письма Тура Хейердала Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму», ибо речь капитана «Тигриса» перед нами в тот утренний час и «Открытое письмо...» суть одно и то же:
«Поскольку многонациональная команда экспериментального камышового судна «Тигрис» сегодня заканчивает испытательное плавание, мы благодарим Генерального секретаря за разрешение плыть под флагом ООН и с гордостью докладываем, что двойная задача экспедиции выполнена к нашему полному удовлетворению.
Мы предприняли путешествие в прошлое, чтобы изучить мореходные качества судна, построенного по древнешумерским образцам. Но это было также путешествие в будущее с целью показать, что люди, стремящиеся к общему выживанию, могут мирно сосуществовать даже на самом тесном пространстве. Нас одиннадцать человек, представляющих страны с разными политическими системами. Вместе мы прошли на маленьком судне-плоте из хрупких стеблей и веревок более шести тысяч километров от республики Ирак, с заходами в Бахрейнский эмират, Оманский султанат и республику Пакистан, до недавно родившегося африканского государства Джибути. Рады доложить, что, несмотря на разные политические взгляды, мы, живя в стесненных условиях, в полном взаимопонимании и дружбе, плечом к плечу боролись с штормами и штилями, постоянно сохраняя верность идеалам Объединенных Наций сотрудничество во имя совместного выживания.
Ступая в ноябре прошлого года на борт нашего камышового судна «Тигрис», мы знали, что вместе утонем или вместе выживем, и это сознание скрепило нашу дружбу. Разъезжаясь ныне, в апреле, по домам, мы испытываем глубокое уважение и симпатию к странам каждого из членов экипажа, и наше послание обращено не к какой-либо одной стране, а к современному человеку вообще. Мы показали, что в создании ранних цивилизаций земного шара древним жителям Двуречья, Индской долины и Египта, вероятно, помогали взаимные контакты на примитивных судах, которыми они располагали пять тысяч лет назад. Культура развивалась благодаря разумному и полезному обмену идеями и товарами.
Сегодня мы с_ж_и_г_а_е_м (разрядка моя. — Ю. С.) наше гордое суденышко с абсолютно целыми парусами, такелажем и корпусом в знак протеста против проявлений бесчеловечности в мире 1978 года, в который мы возвратились из открытого моря. Нам пришлось остановиться у входа в Красное море. В окружении военных самолетов и кораблей наиболее цивилизованных и развитых стран мира, не получив разрешения на заход от дружественных правительств, руководствующихся соображениями безопасности, мы были вынуждены высадиться в маленькой, еще нейтральной республике Джибути, потому что кругом соседи и братья уничтожают друг друга, пользуясь средствами, предоставленными теми, кто возглавляет движение человечества по пути в третье тысячелетие.
Мы обращаемся к простым людям всех индустриальных стран. Необходимо осознать безумные реальности нашего времени, которые для всех нас сводятся к неприятным заголовкам в новостях. С нашей стороны будет безответственным не требовать от тех, кто принимает ответственные решения, чтобы современное оружие не предоставлялось народам, которых наши деды корили за секиры и мечи.
Наша планета больше камышовых бунтов, которые пронесли нас через моря, и все же достаточно мала, чтобы подвергнуться такому же риску, если живущие на ней люди не осознают неотложной необходимости в разумном сотрудничестве, чтобы нас и нашу общую цивилизацию не постигла участь тонущего корабля. Республика Джибути, 3 апреля 1978 года».
Мы забрали с лодки свои личные вещи, выгрузили оборудование, предназначенное для музея «Кон-Тики». День отдыхали, катались на яхте, купались. О «Тигрисе», как по уговору, не вспоминали.
Вечером мы бродили с Норманом по улицам Джибути. Возле нас вился мальчишка, предлагал что-то купить, куда-то сходить. «Вот еще американец гуляет!» — он показал на верзилу в высоком белом кепи, похожем на котелок, затем сбегал и привел его.
— Из Штатов, парни?
— Кто из Штатов, кто из России.
— Очень приятно. А я из легиона. Моя кличка — Лорд.
Лорду тридцать три года. Семнадцать лет из них он в армии. Сперва служил в Америке, надоело. Завербовался и поехал в Африку, в Родезию. Воевал. Надоело.
Надо было придумать что-то новенькое, однако никакого иного ремесла, кроме ремесла наемника, он не знал. Вкратце монолог Лорда можно передать так:
«Если ты силен и здоров и не знаешь, куда податься, зайди в любой полицейский участок на территории Франции и произнеси слово «легион».
Тебя поведут в особую комнату, накормят, вдоволь напоят. Отберут документы, и ты лишишься имени, фамилии, прошлого. Взамен поручишь карточку, где обозначено: «Лорд, капрал Французского иностранного легиона», а рядом — на фото, смахивающем на тюремное, — ты сам, бритый наголо, на шее дощечка с кличкой.
Вместе с кличкой у тебя появится номер счета в банке — швейцарском или в том, какой назовешь.
Платить будут на ранг или на два ранга выше, чем в обычной армии: ефрейтору — по-сержантски, лейтенанту — по-капитански.
Контракт заключается на пять лет. Затем имеешь возможность продлить его еще на пять лет. И еще на пять. Выдержишь — значит, обеспечил себя на всю оставшуюся жизнь.
Легионер может безнаказанно убить, угнать машину, изнасиловать — в пределах лагерной ограды никакой прокурор его не достанет. Это, как вы понимаете, плюс.
Легионера муштруют нещадно, испытывают на выносливость, добиваются беспрекословного послушания, учат всем существующим способам ведения боя. Тоже плюс, но с натяжкой. Муштра и головорезам не мед.
Воспитательных бесед с легионером не ведут. При малейшем нарушении дисциплины отправляют в каменоломню махать киркой от зари до зари, с перерывом на полуденное пекло. На ночь запирают в карцер с бетонным полом, бросают на пол одеяло и напускают сантиметра на три воды. Это уже несомненный минус. Два месяца карцера человек выдерживает редко.
Задача легионера — поддерживать порядок в той стране, где он расквартирован. В чем суть порядка, знает начальство. Легионер этого знать не обязан.
Он обязан ехать, куда скажут, и стрелять, в кого прикажут. В экстремистов. В забастовщиков. В бандитов. В безработных.
Легионеры не выясняют, кто прав, кто виноват, а уничтожают правых и виноватых разом. Там, где они побывали, всеобщая тишина и пустота...»
— Скоро сбегу, — сказал Лорд, которому в легионе и за три года надоело.
— И что будет тогда?
— Будет погоня. Если не повезет и настигнут, то преградят дорогу и скомандуют: «Руки вверх!» Подниму руки — два месяца карцера. Не подниму — убьют...
В понедельник, 3 апреля, на речи Тура о сожжении «Тигриса» присутствовали представители Би-би-си. Они поставили условие: все до последнего момента должно остаться тайной. Наши финансисты не желали конкуренции. Закабалив «Тигрис» при жизни, они намеревались стричь купоны и с его похорон.
Надо было бы заупрямиться: путешествие кончилось, договор утратил силу, дальше действуем, как хотим, но мы даже не роптали. Слишком были подавлены...
Я радировал в Москву: «Пожалуйста, будьте внимательны. Завтра передадим очень важное сообщение». И не имел права намекнуть, о чем.
Ясно глядя в глаза Петросу, мы сказали: «Идем на киносъемку». Подняли парус, отдали швартовы и пошли. Недалеко, за пять миль, к островам Аль-Муша.
Выбрали в заливчике место, поставили лодку на два якоря. На берег сошли кинооператоры: Норрис, Герман и Тору. Каждый занял свою позицию, изготовились. За фотографии отвечал Карло. Остальным Хейердал запретил заниматься съемкой.
Мы облили палубу горючим, разложили на ней тряпки, одеяла, полотенца. Долго возились — не хотелось спешить. Солнце садилось, когда мы переправились на островок и встали на самом краешке берега.
Последним на «Зодиаке» приплыл Эйч-Пи. Он выполнял обязанности пиротехника — закладывал в хижине взрывное устройство с таймером — часовой машинкой вроде будильника. Рычаг таймера, срываясь со взвода, замыкал контакты батарейки. Тот сжигал спирали лампочек с расколотыми колбами. Искры воспламеняли пары бензина.
Мы стояли и ждали.
Через пятнадцать минут вспыхнуло. Грохнуло. Поднялся огненный столб. «Тигрис» запылал.
Он горел долго, долго, долго. Горел мостик, где мы сражались с веслами и компасом. Горела хижина, где мы обедали, отмечали праздники и порой незло ругались. Горела корма — обиталище маленьких крабиков, которых мы прозвали Федей и Машей.
Долго держалась мачта — непонятно на чем. Она рухнула, когда «Тигрис» начал светиться изнутри.
И вот уже нет ни мостика, ни хижин, ни мачты. На водной глади залива Таджура горел стог сена — ярко и жарко, как способна гореть сухая трава.
Мелькнула мысль: боже мой, ведь за все плавание и не подумали ни разу, что на судне может случиться пожар!
Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. И к лучшему. Нам всем в эти минуты нужна была темнота...
Мы сели на яхту, сопровождавшую нас, и вернулись в порт. По пирсу метался Петрос. Он был вне себя.
— Юрий, что вы со мной делаете? Я чуть не получил инфаркт! Это же ужасно! Почему вы мне ничего не сказали? Я сидел возле дома, любовался закатом и вдруг увидел этот огромный столб дыма, и взрыв какой-то, и пламя... Сразу же радио Джибути передало, что «Тигрис» горит и судьба экипажа неизвестна. Представляете, что я пережил?!
Что я мог ему сказать?
— Петрос, прости...
Сели в машину, поехали к нему.
Немедленно вышли в эфир. Я сообщил о событиях, которые произошли, диктовал Открытое письмо Тура Хейердала Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму, и Валерий Аганбеков в Ессентуках все это записывал, и записывали в Москве.
...Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость. Нам надо было послать Би-би-си к чертям и широко разрекламировать сожжение. Созвать газетчиков, журналистов, трубить во все трубы: «Мы против войны. В знак протеста мы сжигаем «Тигрис». Приезжайте, смотрите!» Вот тогда мир воспринял бы случившееся иначе. Но мы, повторяю, были настолько усталые, растерянные, настолько потрясены прощаньем с «Тигрисом»...
Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я позже приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: «Сенкевич прибыл защищать Хейердала» — и допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: «Об этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где ваша свобода печати?..»
Как мог выразить свое отрицание милитаризма Тур Хейердал, не государственный деятель, не официальное лицо, а всего лишь руководитель маленькой экспедиции?
Он выразил его единственным доступным ему способом: не оставил «Тигрис» гнить в окружении дредноутов на военно-морской базе. Это был «протест по Хейердалу»...
Охрана аэропорта в Джибути была поручена сослуживцам Лорда. Сдаешь багаж, оформляешь билет, едешь в автобусе на посадку. Недалеко от самолета автобус останавливается. Просят выйти. Перед тобой гора чемоданов. Вокруг — кольцом — легионеры в шортах, камуфлированных куртках, касках с сеточкой. Стоят, расставив ноги, глядят поверх тебя, пальцы — на спусковых крючках автоматов.
Каждому предлагают опознать свои вещи. Опознанное грузят на тележку и в самолет. Гора уменьшается. Чиновник ждет: не окажется ли чемодана, хозяин которого раздумал лететь. Предосторожность против воздушного терроризма.
Так мы расставались с Джибути: камуфляж, каски, каменные легионерские лица, стволы, направленные тебе в живот.
На высоте зрение обостряется — странный эффект, его первыми заметили космонавты. По линейкам автострад ползли танки. Из шахт высовывались остроносое головки ракет. Клубились пробные облачка ядовитого газа.
Но я видел в иллюминатор и другое. Танкам преграждали путь демонстранты. Стаи голубей сбивали ракетам прицел.
Человечество смыкало ряды. Где-то в общем строю на краю горизонта крошечной яркой звездочкой пылал наш «Тигрис».
