Таким уникальным маршрутом (ведь обычно кругосветные экспедиции огибали земной шар по параллелям) решили двигаться англичанин Ранульф Файнес и пестрая команда его компаньонов-добровольцев.
Их путь, начавшийся из Гринвича, пролегал по пустыне Сахаре, болотам и джунглям Мали и Кот-д'Ивуара, по неисследованным, крайне опасным районам Антарктиды. Тихим океаном путешественники прошли до побережья Аляски и далее — Северо-Западным проходом в Северный Ледовитый океан и к полюсу.
О том, как возникла идея необычного путешествия и как она была воплощена в жизнь, какие опасности и неожиданные сюрпризы поджидали энтузиастов во время их четырехлетнего путешествия, вы узнаете из книги Ранульфа Файнеса «Вокруг света по меридиану». В этом году она выходит в издательстве «Прогресс». Мы предлагаем вниманию наших читателей отдельные ее главы.
Идея, родившаяся в голове Джинни
1972—1976
В феврале 1972 года моя жена предложила отправиться в кругосветное путешествие.
— Джинни, ведь мы не справляемся даже с оплатой по закладной. Ты в своем уме? Ляпнуть такое!
— А ты заключи контракт с какой-нибудь газетой, издательством, наконец, с телевизионной компанией.
— Неинтересно. Сейчас все путешествуют вокруг света, — ответил я.
— Но все делают это по широте.
Я в недоумении уставился на нее.
— Нельзя же, в самом деле, идти через полюса, ведь там Ледовитый океан и ледяной щит Антарктиды.
Она взглянула на меня.
— Ты так думаешь?
Ее бледно-голубые глаза, не мигая, сосредоточились на моей персоне.
— Ни один здравомыслящий человек даже не попытается сделать это.
Если бы такое было возможно, то давно бы осуществилось. Все океаны давно пройдены с запада на восток и с севера на юг, вдоль и поперек, даже одиночками на плотах. Покорены все главные вершины, по всем рекам тоже прошли вверх и вниз по течению.
Люди объехали земной шар верхом, на велосипеде и бог знает на чем еще, может быть, даже на метле. Люди прыгали с парашютом с высоты 10 километров и плескались на дне самых глубоких морей. Не говоря уже о прогулках по Луне.
Однако мои слова не произвели на жену должного впечатления.
— Ты утверждаешь, что такое нельзя сделать, потому что за это никто не брался. Но это не доказательство.
— Может быть, но факт остается фактом. Месяцы уйдут только на то, чтобы изучить проблему. Мы не знаем ничего о путешествиях в Заполярье. Как оплатить счета за газ, если мы станем проводить время в библиотеках и полярных институтах в поисках истины? Ответь лучше на это.
Может показаться странным, что в двадцатом столетии приходится планировать и осуществлять экспедиции, чтобы заработать на жизнь.
Я остался бы в армии, если бы это было возможно, однако я и так уже продлил срок своего трехгодичного контракта до восьми лет, а это был предел.
Чем заняться на гражданке — в этой обширной пустыне, простирающейся вне оазиса военной службы, который был моим домом и пределом моих мечтаний со школьной скамьи? Оказавшись без деловых связей, без профессии и какой-либо финансовой поддержки, я не мог занимать выжидательную позицию. Мне всегда нравилось планировать и организовывать всевозможные тренировочные сборы. Однако в армии деньги, а также транспорт и партнеры обеспечивались за счет налогоплательщиков.
Я начал с короткого путешествия в Норвегию на ледник, затем последовали: плавание вверх по Нилу на судне на воздушной подушке, пересечение Британской Колумбии по рекам, после чего мне удалось заручиться некоторой поддержкой примерно пятидесяти компаний, которые ставили на меня из альтруистических соображений или за рекламу. В 1970 году я женился на Джинни. Мы хорошо понимали друг друга, но мечтали о чем-то более значимом, чем путешествия по рекам и горные восхождения.
Летом 1972 года после трехмесячного корпения в географических отделах библиотек мы преподнесли трансполярную идею Джинни моему литературному агенту Джорджу Гринфилду. Благодаря своему дару заинтересовывать книжных и газетных издателей в приобретении прав освещения предполагаемых экспедиций ему удалось обеспечить финансами такие крупные предприятия, как пересечение Антарктиды Фуксом, Ледовитого океана — Гербертом Уолли и одиночное кругосветное плавание Фрэнсиса Чичестера.
Джордж Гринфилд дал нам ясно понять, что без благословения британского правительства мы не смеем даже надеяться на помощь научных станций в Антарктиде. Поэтому следующий визит мы нанесли в министерство иностранных дел, в так называемый Полярный отдел. Джентльмен, которого мне предстояло увидеть, следил фактически по собственному усмотрению за соблюдением британских интересов к северу и югу от обоих полярных кругов. Некогда он был биологом и, независимо от своего дипломатического поста, являлся ведущей фигурой в антарктических кругах благодаря своей прошлой деятельности в «Топографической службе зависимой территории Фолклендских островов» (ныне — Британская антарктическая экспедиция). Он прямо заявил, что я могу попасть в Антарктиду, а тем более пересечь ее, только через его труп.
Как выяснилось впоследствии, кроме вышеупомянутого господина, многие ученые мужи, имевшие отношение к моей проблеме, блокировали наши усилия на каждом повороте дороги.
В течение последующих четырех лет мы были вынуждены биться головой о каменную стену бюрократии. Упомянутый джентльмен из министерства умер через пять лет после нашего разговора.
Когда стараешься заболтать собеседника, лучше иметь в виду твердо обозначенные сроки. Тогда спонсоры перестают думать, что вы строите воздушные замки. Конечно, мы не могли сдвинуться с места через год. Однако через два — вполне возможно. Поэтому к началу 1973 года у нас уже имелись планы на сентябрь 1975 года. В этом году Королевская Гринвичская обсерватория отмечала свое трехсотлетие, и мы, понимая, что это хороший повод, посетили ее. Из-за сильного загрязнения воздуха небеса над Гринвичем не пригодны больше для наблюдения за светилами, поэтому обсерватория переехала вместе со всем своим имуществом, включая телескоп Ньютона, под чистый небосвод Суссекса, в просторные помещения замка Херстмонсе.
Мое полное имя Твислтон — Уайкхэм — Файнес, и я считаю его довольно неуклюжим, но, когда речь пошла о встрече с директором обсерватории, я понял, что генеалогия не принесет тут вреда, потому что этот человек живо интересовался местной историей. Еще в 1066 году мой предок, граф Эсташ де Булонь, был назначен перед атакой вторым номером к Вильгельму Завоевателю. Король Гарольд, защищавший позицию под Гастингсом, был выведен из строя норманнской стрелой, поразившей его в глаз, и кузен Эсташ не упустил своего шанса — согласно сюжету на гобелене Байе он снес с плеч королевскую голову мощным взмахом своего топора. Вильгельм был очень благодарен, и семейство финнов (Файнесов) стало процветать. Позднее, пять столетий спустя, Файнесы выстроили замок Херстмонсе.
Теперь, я думаю, понятно, почему нынешний обитатель замка согласился связать деятельность своей обсерватории с нашей экспедицией.
Сколько же времени займет кругосветное путешествие протяженностью 37 000 миль? Ведь достичь обоих полюсов можно, только когда там будет лето, а провести лодку Северо-Западным проходом возможно лишь в середине июля, когда взламывается паковый лед, вот почему эти три фактора, так сказать, регулировали наше расписание.
Если мы отправимся на юг в сентябре, то достигнем Антарктиды в январе, то есть как раз в самое удобное время, чтобы создать базовый лагерь для зимовки (конец первого года) и, таким образом, быть готовыми выступить в ноябре, когда станет заметно теплее. В случае удачи мы вышли бы к Тихому океану и добрались до устья Юкона к середине июля, чтобы провести вторую зиму уже в Канаде (конец второго года). Затем, в марте, как только потеплеет, мы начали бы пересекать Арктику. Если удача будет с нами и далее, в первых числах сентября мы вернемся в Англию. Так завершится третий год экспедиции.
Пустыня, джунгли и ревущие сороковые
Сентябрь — декабрь 1979-го
...Адмирал Отто предстал перед ними в белом кителе, с моноклем в глазу и бородкой конкистадора. Он произвел сильное впечатление на наших алчных посетителей — алжирских портовых чиновников, и заставил их отказаться, хотя бы частично, от привычки клянчить продукты и прочие вещи за свои услуги. Через час, когда объемистые кипы бумаг были подписаны и проштампованы, Отто отделался от этой банды полудюжиной бутылок виски и чаем.
— Вам лучше выгрузиться, пока эта братия не явилась с повторным визитом,— сказал он. Без лишней суеты Терри и палубная команда переправили наши машины на причал, в то время как Джинни упаковала для нас аппетитную баранью ножку.
Итак, мы остались на причале, наблюдая, как «Бенджи Би» растворяется в липкой темноте. Теперь мы не увидим наше судно до тех пор, пока не пересечем Сахару.
Прибыл британский атташе, чтобы забрать Джинни, Симона и Чарли на ночлег; он предупредил нас, что воры снуют повсюду, поэтому Олли и я решили устроиться на ночь в машинах. Для того чтобы обеспечить максимальную безопасность всем трем автомобилям и трейлерам, Олли обнес бечевкой весь наш лагерь и местами привязал пустые консервные банки.
Ближе к рассвету началась вдруг неописуемая какофония — казалось, подали голос все местные псы. Я выскочил из кабины, порезал ухо об одну из консервных банок, навешанных Олли, и чуть было не задушил самого себя, запутавшись в бечевке. Олли с выпученными глазами выпутался из спального мешка и москитной сетки.
— Боже правый! Собаки Баскервилей при полной луне! — воскликнул он.
Однако никаких собак не было и в помине. Вместо них мы увидели огромную мечеть, нависавшую над оградой порта, с минаретов которой хор муэдзинов взывал к правоверным. Местный церковный служитель, должно быть, включил громкоговорители на полную мощность. Ужасающие звуки, совсем непохожие на те, что мне доводилось слышать в Аравии, словно хлестали влажный воздух. Разлетелись даже комары.
Затем мы поехали на юг по хорошему шоссе в компании с тяжелыми грузовиками-цистернами. Какая-то гора маячила сквозь придорожную дымку. В полдень было сорок три градуса по Цельсию в тени. Я ехал вместе с Симоном, за нами в одиночку Джинни, а остальные сзади на «рейнджровере», заморским путешествием и не пахло. Не считая жары, все выглядело, как на автопрогулке в пригороде Лондона. И все же было приятно ощущать вокруг себя необъятность земного пространства.
В сумерках мы остановились неподалеку от волнистых песчаных дюн Эль-Голеа, которые Олли немедленно окрестил «Эль-гонорея». Несколькими милями южнее лежал Ханем, куда и был направлен Олли, чтобы ловить песчаных ящериц для Национального исторического музея. Пока мы разбивали лагерь, Олли отправился ставить свои ловушки с кусками солонины в качестве приманки.
На следующее утро солнце выглядело как огромный розовый шар, а все ловушки оказались пустыми. Тучи мух, мошек, которые сильно кусались, не оставляли нас весь день: пот катил с нас ручьями. Мы ехали почти нагишом. В полдень Олли отметил 50 градусов Цельсия в тени. Трудно было определить, где лучше — внутри палатки или снаружи.
После двух «безъящерных» дней Олли решил, что надо быть более настойчивыми. Поэтому мы побрели в барханы, нагрузившись мешками с водой, компасом и ловушками.
После двухчасового блуждания по барханам Олли так и не отловил ничего, хотя уверял нас в том, что пятидюймовая ящерица оставляет характерные следы, и потому решил, что день все же прошел удачно.
Все были готовы завестись с пол-оборота, когда, словно по приказу, на закате дня начали зудеть комары.
Упорство в конце концов привело нас к глинобитному домику некоего местного «гида». Внутри рядом с цветным телевизором стоял холодильник, набитый бутылками кока-колы — мы не могли оторвать от него глаз. Но начались переговоры. Хаму заверил нас, что он и есть местный ловец ящериц, но (он обязан предупредить нас) это — опасная и потому высокооплачиваемая работа. Понимаем ли мы, что скорпионы и змеи, живущие в тех же самых песках, где нужно искать ящериц, водятся в изобилии? Только в прошлом году, по его словам, 128 человек в городе обращались за врачебной помощью после укусов скорпионов и трое из них умерли. А змеи здесь смертельно ядовиты.
Затем он добавил, что дважды во время охоты ему доводилось вынимать из песка змей, заглатывавших ящериц.
Я был рад, что Олли не присутствовал при этом. В тот же день Хаму (Олли пристально наблюдал за его действиями, а трое мальчишек-бедуинов вызвались помогать ему) повел нас в глубь высоченных барханов и, не пройдя и мили, в считанные минуты поймал двух великолепных ящериц. К вечеру попалась и третья, и мы пригласили Хаму к нам полакомиться консервированными фруктами и томатным пюре, что и означало оплату его трудов.
Затем два дня Олли применял тактику Хаму и увеличил свою коллекцию замаринованных ящериц. Всякий раз, опуская свой новый улов в бутылку с формалином, он вздыхал и говорил, что никогда больше не позволит вовлечь себя в такое жестокое дело. Позднее Олли получил из Национального исторического музея письмо с благодарностью за работу: «Раньше считалось, что два самых распространенных вида песчаных ящериц обитают на расстоянии нескольких сот километров друг от друга... ваши образцы уменьшают это расстояние до двадцати пяти километров, и, поскольку тенденция сходства с другим видом ящериц из Эль-Голеа не проявляется, весьма вероятно, что мы имеем дело с двумя отдельными видами, а не подвидами. Нельзя быть уверенным на все сто процентов, но ваши образцы почти убеждают в вероятности этого. Благодарим вас за помощь в разгадке тайны песчаных ящериц».
Мы были только рады покинуть наконец сауну — размером с пустыню и поехали дальше на юг, в Айн-Салах, что означает «соленый колодец», где мы пополнили свои запасы пресной воды тамошней действительно солоноватой водой. Теплые ветры с вершин западных барханов обдували в ту ночь наш лагерь в горах Муйдир. Забавные грызуны, напоминающие мышей Уолта Диснея, называемые здесь земляными зайчиками, скакали вокруг, а в воздухе над нашими головами бесшумно патрулировал сокол.
А затем дальше — в Таманрассет, своеобразный туристский центр нагорья Ахаггар. Южнее этого беспорядочно растянувшегося городка мы свернули с гравийного шоссе неподалеку от горы Тагат к источнику Джо-джо. Владелец источника, выглядевший скорее итальянцем, чем арабом, был представлен нам немецким туристом, расположившимся здесь, как синьор Спагетти.
«Три дикаря за жестянку воды»,— сказал Спагетти на сносном французском. Мы наполнили канистры и расплатились медом. Ниже источника находилась вади (Сухое русло, наполняющееся водой лишь во время дождей. — Прим. ред.), где, как рассказал нам турист-немец, всего неделю назад ревел водный поток метров пятьдесят шириной. Поэтому мы разбили лагерь с краю этой долины.
Нашим следующим шагом на юг был переход через засушливые просторы плато Тэнезруфт. В нашу программу входил отлов летучих мышей по обе стороны от границы Мали. Бумаги, разрешающие такое путешествие, подписываются вали Таманрас-сета и шефом полиции, что заняло несколько часов. В конце концов я отыскал гида, который говорил по-французски. Он сказал: «На запад к Вордж-Моктар... Этим трактом не пользовались уже пять лет. Много плохой песок, нет караванных троп». На моей же карте было обозначено хорошее шоссе до Вордж-Моктара, но, вероятно, гид располагал более свежими данными: в конце концов, пески перемещаются.
— Лучше поезжайте в Гао через Тимеявин,— сказал гид, — тогда я проведу вас.
Я объяснил, что мы можем расплатиться с ним только продовольствием. Это ему не понравилось — по-видимому, это был урбанизированный бедуин, привыкший совершать сделки с дикарями. «Вы пойдете без гида. Вы можете и не заблудиться». Эти слова ободрения, казалось, освободили его от угрызений совести. Затем я спросил, где найти колонии летучих мышей.
Он присел, нахмурился, немного поразмышлял. «Они на западе. Может быть, вам стоит заглянуть в колодцы Силета».
С этим он отпустил меня.
Джинни и Симон желали осмотреть келью местной знаменитости — французского монаха-отшельника отца Шарля. У нас был в запасе один день, и, пока Чарли и Олли оттачивали в местных пещерах технику отлова летучих мышей, мы проехали миль пятьдесят по великолепному шоссе, ведущему буквально к самым вершинам Ахаггара. На высоте 2400 метров мы достигли прохода Асекрем, а дальше пошли пешком по хорошо утоптанной многими ногами горной тропе к маленькой часовне в скале, единственным хранителем которой был пожилой монах-француз — Маленький Брат, которому, по обычаю, мы принесли воды и пищи. Монах жил там уже двадцать лет. На плато, раскинувшемся выше часовни, была устроена метеорологическая площадка, где монах ежедневно проводил тщательные наблюдения. Вид оттуда был великолепен. Прохладный ветерок теребил редкие крошечные горные цветы, а за пределами немой, словно висящей в воздухе пустоты, вписывались в небо могучие горы и хребты.
Из Таманрассета мы покатили на запад по дороге, которая становилась все хуже, до местечка, которое называлось Тит. Здесь была развилка дорог, не указанная на моей карте. Там не было дорожного указателя, однако я все же нашел его метрах в трехстах от дороги. Абелеса и Силет были налево. Машины, как горошины в решете, с грохотом подпрыгивали на дороге, которая проходила то по зазубренным базальтовым ступеням, то по заполненным песком бороздам. Темные, массивные грозовые облака громоздились позади, над невидимыми горами Ахаггара. Мы проносились, поднимая клубы пыли, по вади, вдоль которой зеленели кустарники и пальмы. Пыль была настолько прозрачной и тонкой, что преломляла каждый солнечный лучик, а само солнце было просто оранжевым шаром. Грязные, как вурдалаки, мы вылезли из автомобилей у колодца Силет, чтобы утолить жажду.
Симон, наш хранитель влаги, швырнул брезентовое ведро на веревке в обложенное камнем жерло колодца и вытянул около галлона воды. Затем он вылил содержимое ведра через воронку с фильтром в канистру.
— Подонки,— пробормотал он, продувая марлю.
Я заглянул ему через плечо, что было нетрудно, потому что Симон был одного роста с Джинни. Дюжина миниатюрных головастиков с крючковатыми хвостами корчились в панике, покуда горячий воздух обдувал их безобразные тельца.
— Какой только нечисти нет на свете, каких только источников заразы, и это только то, что видно невооруженным глазом.— Симон сиял от восторга.— Только вообрази, как может выглядеть капля этой воды под микроскопом. Наверное, все эти твари пожирают изнутри местных жителей.
Я наблюдал за тем, как Симон опускает стерилизующие таблетки в наши бутылки после того, как он разлил туда воду через известковые фильтры, и, если бы не жажда, ни за что не стал бы пить эту гадость.
У одной из машин забарахлил стартер. Часов пять при температуре воздуха 40 градусов Цельсия Симон старался исправить его. Он обжигал пальцы о горячий металл, но безуспешно. Олли, не одобривший методы Симона, кончил тем, что наорал на него и выпустил пар, излив наконец гнев в своем дневнике — сделал то, чему все мы научились еще в Гренландии. В тот вечер он записал: «С. заклинился на самом себе. Он не желает слушать никого».
Олли решил, что Силет выглядиг подходящим местом для обитания летучих мышей. Я пошел с Олли в качестве переводчика. Мы нашли старейшину деревни, который говорил на языке, похожем на французский. При упоминании летучих мышей он явно забеспокоился. «Нет их в этой деревне. У нас мышей нет. Но там, в колодцах, может быть много».
Он попытался объяснить нам, где находягся эти колодцы, однако без карты это было бесполезно. Весьма неохотно он все же согласился пойти с нами и в четырех милях от Силета показал несколько ям глубиной от двадцати до пятидесяти футов. Мы опустили вниз Олли на веревке там, где указал старейшина. Мы попробовали четыре ямы, но не нашли ничего, кроме голубиных перьев, и надышались ароматом дохлых животных. В одном из колодцев была вода и слизь. Как завороженные, наблюдали мы, как тонкая зеленая змея длиной метра полтора выползла на поверхность, подняла голову и уставилась на нас. Когда Олли приблизился к ней, она исчезла с невероятной скоростью.
Аллаху, видимо, было угодно, чтобы мы не искали здесь мышей, а попробовали на западе; там, в пустынной местности, мы найдем бесчисленное количество летучих мышей в колодцах Тим-Миссао — старик был уверен в этом.
Отдали ему за труды по меньшей мере годовой запас томатного пюре. Через несколько недель я узнал от одного француза, что летучих мышей считают здесь сатанинским отродьем, главная цель которого — выкрасть души у молодых жителей селений в Сахаре. Никто не хотел связываться с мышами и выдавать их иностранным ловцам, поэтому лучше всего было двигаться дальше и искать «пастбища» этих тварей подальше от тех мест, где мы сейчас находились.
Три дня Симон выдавал воду порциями, покуда мы осторожно пробирались по бесцветной пустыне то в южном, то в западном направлении. Бушевали неистовые бури, засыпавшие дорогу. Час за часом мы продирались сквозь желгые сумерки с включенными фарами, выбирая направление только по компасу, стараясь держаться старой, почти исчезнувшей колеи. Часто приходилось вылезать из машин, чтобы удостовериться, что мы на правильном пути.
15 октября мы набрели на три одиноких седла, лежавших в неглубокой вади вдалеке от каких бы то ни было дорог, рядом с погребальными холмиками из черного камня. Тут же громоздилась аккуратно сложенная кучка всевозможной утвари: литые чугунные кухонные горшки, резные деревянные ложки, металлические щипцы для углей и тяжелые длинные бутылки. Зачем они здесь? Нам оставалось только гадагь.
Я пошел вместе с Джинни разведать местность — отыскать древнюю «пиоте» двойных верблюжьих следов. Они вели на юг и на запад, а к вечеру мы вышли к тому месту, где были отчетливо видны следы автомобильных шин, идущие с севера. Всю ночь ветер шевелил песок, который покрыл наши палатки словно слой мокрого снега.
Когда мы пересекли вади, машины буксовали в рыхлом песке. Однажды нашим глазам открылось видение — словно кадры из сюрреалистического фильма: это были две колесницы, перегруженные скарбом и людьми — они показались мельком в перерыве между порывами пыльной бури. Телеги провалились в песок по самые ступицы колес, увязли в нем по колено и мы. Какой-то мужчина, настоящий гигант, с тюрбаном на голове, одетый в белое, жестикулировал властно, по-царски, покуда другие фигуры, сгрудившиеся вокруг повозок, дружно толкали их. Одетые в синее туареги из Мали трудились, не разгибая спин, по воле бородатого Моисея,— их одеяния развевались в порывах насыщенного песком воющего ветра. Мы молча наблюдали за этой картиной из наших уютных автомобилей.
Мы разбили лагерь в ста милях севернее малийской границы. Обсыпанные пылью с ног до головы и пропитанные собственным потом, мы сильно устали и страдали от жажды.
На следующий день мы выехали в Тимеявин, где наняли проводника, чтобы тот провел нас через ничем не обозначенную границу после наступления сумерек. Затем он покинул нас, не вымолвив ни слова.
Севернее тропы, которая ведет от Буреса до Теассале, мы достигли более спокойной земли, где уже не было ни вегра, ни песка и не мучала жара.
Иногда наш «тракт» исчезал на каменистых участках, но ненадолго. Мы карабкались по высоким холмам, усеянным булыжниками, — северный отрог плато Ифорас, — где под неусыпным оком жилистых туарегов бродили стада коз и верблюдов. По ночам мотыльки бились о москитные сетки, а небо было усеяно сверкающими звездами. Мы ощущали, как хорошо жить на свете среди первозданного простора...
22 декабря мы покинули Южную Африку и направились в Санаэ: на борту было двадцать девять человек, мужчин и женщин, собака и несколько мышей. Мэр Кейптауна и толпа доброжелателей провожали нас.
До Санаэ 2 400 миль, но, чтобы подойти туда с востока, придется пройти еще больше. В прошлом году южноафриканский ледокол «Агульяс» попытался выйти к Санаэ наррямик, однако был вынужден отойти назад из-за повреждений, вызванных льдами в море Уэдделла. Не забывайте, что именно в море Уэдделла примерно шестьдесят лет назад было раздавлено и затонуло судно Шеклтона.
Когда мы стали врезаться носом в крупные волны, адмирал Отто обратился ко всем нам:
— Мы предвидели шторм силой 8 баллов с порывами до 9. Будет очень трудно, но еще хуже в Ревущих сороковых, куда мы входим под Рождество.
Судно, раскачиваясь с борта на борт, купалось чуть ли не с головой в темно-серых волнах. Рождественская елка, привязанная к мачте, была сорвана мощным порывом ветра. Среди хаоса на камбузе маленькая Джилл и массивный Дейв Хикс изо всех сил старались приготовить рождественское угощение для страждущей команды, в то время как стены зеленоватой воды курчавились пеной над глубоко погрузившимся в море носом судна, а затем погребали полубак под массой воды, сотрясая могучим ударом все судно.
Круглые сутки мы держали на вахте пятерых — впередсмотрящими на мостике или у радара,— они высматривали плавающие льдины, полупогруженные айсберги, подобные тем, что угробили «Титаник», а остальные члены экипажа в это время спали или просто бродили по помещениям судна. Примерно четырнадцать человек обычно собирались к обеду, устраиваясь поуютней вокруг крошечного стола в салоне. Теперь же, на Рождество, мы, казалось, все могли лопнуть по швам: двадцать четыре человека собрались одновременно в крохотном салоне, где гитарист и мастер-исполнитель Мик Харт руководил пиршеством. Стюард Дейв Хикс подал «ирландский кофе» и сладкие пирожки. Мандарины, орехи и прочие яства время от времени перелетали со стола на стол. Подпрыгивали в своих гнездах тарелки и чашки. Короткие спичи прерывались кошачьими воплями и взрывами смеха. Бози пребывал на небесах — он непрерывно лаял, подчищая дареные куски индейки.
В центральной части судна, неподалеку от каюты капитана, Антон повесил латунный инклинометр (Географический прибор для определения направления бурения скважины, — Прим. ред.), тот самый, что принадлежал капитану Скотту на борту «Дискавери» — единственная наша реликвия, доставшаяся нам от прежних южных путешествий.
Сайрус стоял на руле в тот день, когда огромный вал повалил «Бенджи Би» под углом 47 градусов сначала на один, а потом на другой борт. Рождественские дары рассыпались по палубе. Бози протащило на боку добрых шесть ярдов, а адмирал чуть было не проглотил свою трубку. Все хором воскликнули с укоризной: «Сайрус!» — и еще целых три дня, всякий раз, когда «Бенджи Би» встречался с волной крупнее обычного или кто-нибудь проливал кофе при сильном крене или толчке, всплывало имя Сайруса, неважно, был ли бедняга действительно на руле или мирно храпел в своей норе.
Мне казалось, что судно не выдержит такого обращения и рано или поздно развалится на части. Выдержит ли его тридцатилетний корпус неимоверную тяжесть нашего груза и немилосердное избиение волнами? Будучи плохим моряком, я порой, не признаваясь в этом самому себе, искал утешения в общении с истинным морским волком Антоном.
— Садись, прими глоток,— сказал он.
Я отказался, глубоко сожалея о количестве рождественской пищи и спиртного, которые уже потребил.
— Все о'кей? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Судно. Его корпус... сам понимаешь.
Черные глаза Антона блеснули. «Нет ничего на свете, что можно было бы предугадать. Все может случиться. А может и нет. Нам повезет, если мы дешево отделаемся».
Продолжение следует
Ранульф Файнес английский путешественник | Перевел с английского В.Кондранов
