Харбин — один из самых молодых городов Китая, его история не насчитывает и ста лет. По китайским временным меркам это ничто.
Да и собственно своего, китайского исторического прошлого у него, пожалуй, маловато, зато на каждом шагу ощущаешь богатые культурные пласты нашей отечественной истории.
Здесь до сих пор можно услышать русскую речь, а хлеб по-прежнему называют по-русски и выпекают дедовским способом...
Зарубежная Россия... Понятие это сложилось в XX веке — столетии, на долю которого выпали невиданные испытания и потрясения. От 5 до 10 миллионов людей, русских по происхождению, проживает сегодня вне пределов России. Это размер населения некоторых суверенных государств. Но, говоря о зарубежной России, мы чаще обращаем взор на Запад, нежели на Восток. А между тем проникновение русских, например в Китай, началось задолго до революции и объясняется не только тем, что издавна мы имеем огромную по своей протяженности общую границу и устойчивые экономические связи, но и тем, что Китай всегда был интересен и загадочен для России удивительной крепостью своих жизненных, духовных основ.
Поэтому для нас, представителей Российского фонда культуры, особенно был важен нравственно-философский аспект сближения наших культур, а целью поездки делегации стало изучение культурного наследия русской эмиграции в Китае и, в частности, в Харбине.
Как начинался город
Харбин — один из самых молодых городов Китая, его история не насчитывает и 100 лет. По китайским временным меркам, это ничто. Да и собственно своего, китайского, исторического прошлого у него, пожалуй, маловато, зато на каждом шагу ощущаешь богатейший культурный пласт нашей отечественной истории. Здесь еще можно услышать русскую речь, а хлеб по-прежнему называют по-русски и выпекают как в России...
По ночам, когда затихает жизнь современного Харбина, не перестают гудеть, перекликаясь между собой, локомотивы, как бы напоминая о главном предназначении этого города — быть крупным железнодорожным узлом. Этим «узлом» еще сто лет назад задумал Александр III связать Россию и Китай. В 1897 году русское правительство заключило договор с китайским о строительстве железной дороги между Маньчжурией и Владивостоком, названной Китайско-Восточной железной дорогой (КВЖД). Тогда-то и возник на пересечении реки Сунгари и этой магистрали сначала железнодорожный поселок, а затем и город Харбин — удивительно похожий на многих своих собратьев на Руси: с добротной каменной кладкой домов, знакомым силуэтом православных церквей, просторными торговыми рядами. Возник с размахом и уверенностью в своем вечно русском существовании, словно сроки концессии не ограничивались столетием, а были рассчитаны мудрым С.Ю. Витте на века. Изначальная уникальность его положения (и географического, и экономического, и политического) стала притягивать людей неординарных и предприимчивых. Здесь обосновались русские, украинцы, поляки, евреи, татары, армяне, грузины. Один из районов был китайским, назывался Фунзидяном. За несколько десятков лет город стремительно вырос в многотысячный торговый, культурный и образовательный центр Маньчжурии.
Прошли годы, но до сих пор поражают полнота и разнообразие духовной жизни первых насельников у берегов Сунгари, их мужество в борьбе с природными и социальными невзгодами. Наводнения, чума и холера, боксерское нашествие, бесчинства хунхузов, смена властей и режимов, войны и революции — и все это на протяжении одной человеческой жизни, одного поколения харбинцев! Тем не менее в городе царил дух созидания, его не покидала атмосфера русского быта.
Даже в том, как застраивался Харбин, ощущается типично русская провинциальная традиция. Начинался город с прибрежной части. Впоследствии этот район так и называли Пристанью. Улицы именовались: Артиллерийская, Казачья, Китайская, Полицейская, Аптекарская, Коммерческая. С весны 1899 года Управление КВЖД приступило к застройке центрального района, получившего название Нового города. Именно здесь закладывается Свято-Николаевский собор — некогда один из крупнейших в мире деревянных храмов. Судьба собора трагична, его уже давно нет. А вот стоявший напротив «Торговый дом И.Я.Чурин и К°» по-прежнему радует глаз своим откровенно российским обличьем. Сейчас здесь располагается самый крупный в Харбине универмаг, недавно ему возвращено имя русского купца-основателя, которое по-китайски звучит как «Цюлинь». Все другие русские названия Харбина канули в Лету...
В 1904 году, когда разразилась русско-японская война, Харбин становится военной базой. Здесь активно развивается индустрия для нужд армии, поскольку фронт находился далеко от центров русской промышленности. Через некоторое время Харбин объявляют международным портом. Появляются различные иностранные фирмы, население города становится еще более многонациональным, его деловая и культурная жизнь поражает своим размахом и основательностью.
«Надменный, как откормленный буржуй, Харбин вас встретил холодно и грубо»,— напишет несколько лет спустя поэт-эмигрант Арсений Несмелов, оказавшийся в Харбине после Октябрьской революции. Тогда пришли иные времена для Харбина, город становился центром русской эмиграции на Дальнем Востоке, ему было уготовано сыграть выдающуюся роль уже не только в истории двух великих держав, но и в жизни многих тысяч людей, которых волны революций и репрессий прибивали к берегам беспокойной Сунгари.
«Как мы оказались в Харбине...»
В маленькой, опрятной комнатке Тамары Николаевны Федоровой есть то, что мы не видели у других русских в Харбине,— телевизор, холодильник, магнитофон и великое множество книг. Хозяйка постоянно смотрит программу «Новости» и следит за российскими книжными и журнальными публикациями.
Тамара Николаевна много рассказывала нам о своих родителях, показала семейный архив, где на почетном месте — грамота о потомственном дворянстве. Ее отец, Николай Яковлевич Селигеев, действительный статский советник, до революции был начальником Управления путей сообщения Амурского бассейна. Жили в Хабаровске. На вопрос, как семья оказалась в Харбине, Тамара Николаевна поведала историю, типичную для эмигрантского исхода.
«Только я поступила в гимназию, как в Хабаровске началась политическая борьба. Рабочие стали проводить митинги и собрания. Руководил ими при Управлении путей сообщения старый большевик по фамилии Берднев, который очень ценил отца, его честность и справедливость. И вот после одного бурного собрания он пришел к нам и сказал, что сейчас такое время, когда лучше всего отцу сейчас же уйти на китайскую сторону. Завтра будет уже поздно, и семья не должна ночевать дома. А на следующий день на улицах началась перестрелка. Шальной пулей был убит наш знакомый. У нас на крыше поставили пулемет и стреляли, не знаю кто и в кого.
А еще через несколько дней нам позвонили по телефону и сказали, что в городе начинается резня. Проход на китайскую сторону по мосту, как говорили, «через рогатку», был уже закрыт. И вот мы в шубах и ботах, кое-как передвигая ноги, побежали по льду через Амур. Я и старшая сестра бежали сами, а младших мама тащила за руки. Ведь им было всего 5 — 6 лет. С берега стреляли, и пули пробивали лед вокруг нас. Когда кто-нибудь падал, а падали мы, скользя по льду, часто, то мама думала, что убили. Мы не сознавали опасности, а мама, конечно, страшно боялась.
Все-таки добежали благополучно, только потеряли по дороге боты. Для беженцев отвели бараки, для каждой семьи было предусмотрено место на нарах. Бараки были переполнены, здесь жили все вместе — семьи и интеллигенции, и рабочих. Все прибежали переждать беспорядок. Мы тоже думали вернуться через несколько дней. Но вышло по-другому.
На следующий день прибежала наша горничная, вся в слезах, и сказала маме: «Хорошо, что вас не было, приходили и искали вас, кричали, что убьют».
Папа был уже в Харбине, и мама решила как можно скорее ехать к нему. Железной дороги до Цицикары не было, мы ехали на арбах в сильный мороз. Нашелся один русский попутчик, который помогал закутывать нас в толстые одеяла и, как кукол, переносил на арбы. В Цицикаре мы впервые за много дней поели горячей пищи, как сейчас помню, это были большие пельмени. Так я попробовала впервые китайское блюдо. В Харбине папа уже снял для нас комнату и заказал двухъярусные деревянные кровати, на которых мы разместились по двое. И началась наша эмигрантская жизнь со всеми ее бедами и невзгодами...»
Тамара Николаевна закончила в Харбине гимназию, затем — иностранное отделение Харбинского филиала Пражского университета. Долгое время преподавала китайский язык в коммерческом училище. С конца 50-х годов — на пенсии. Еще живы ее сестры, разбросала их жизнь по разным концам света, одна в Челябинске, другая — в Аргентине, зовут к себе, но не хочет она бросать родные могилы. Вот так и живет одна — вся в воспоминаниях, пишет мемуары...
О Харбине первых лет эмиграции много написано, и почти все отмечают удивительную его особенность: в самой России уже все перевернулось, здесь же словно сохранился островок российского быта с его разгульно-купеческим размахом, сытостью, соревновательной предприимчивостью и какой-то уверенной, несмотря ни на что, неколебимостью образа жизни. «Перечитайте «Лето Господне» И.Шмелева, и вы представите, как жили россияне в Харбине»,— пишет один из мемуаристов. Жизнь эта шла под знаком неукоснительного следования религиозным правилам и обычаям. Например, светлая Седмица проходила под трехдневный благовест малинового звона всех 22 церквей, и каждый харбинец мог пойти на колокольню поиграть на колоколах. Непременным было освящение фруктов на Преображение, торжественное празднование Николина дня 19 декабря и 22 мая. Ведь Никола-Угодник был покровителем Харбина...
И хотя со временем много перемен произошло здесь, но «ядро духа», настоящего русского духа, уничтожить было невозможно. Казалось, плывет русский Харбин по реке времени вспять, как форель в горном потоке...
Можно представить себе, как шалели в Харбине на первых порах и теряли чувство реальности от счастья и покоя, словно от вновь обретенной Родины, те, кто сумел вырваться из России уже на самом излете страшной и бессмысленной гражданской войны...
Город разрастался, становился почти полумиллионным, но по-прежнему большую часть его населения составляли выходцы из России. Эмиграционные волны в начале 20-х годов всколыхнули жизнь Харбина — забурлили политические страсти, стали создаваться различные партии, организации. Возникло много кружков и объединений — литературных, научных, художественных. Появилась сеть библиотек — общественных и частных — с тысячами томов книг и журналов на разных языках. Самым большим книгохранилищем города считалась Центральная библиотека КВЖД, директором которой многие годы был известный политический деятель «сменовеховец» Н.В. Устрялов. И здесь харбинцы не изменили российской традиции, назначив на этот пост одного из самых образованных и известных людей. Увы, сегодня от сказочных богатств этой библиотеки остались лишь воспоминания. Мы побывали в ее фондах и увидели довольно печальную картину: ценнейшие издания хранятся в сыром, очевидно, пораженном грибком помещении. Книги стоят на полках бессистемно, а порой и просто свалены кучей на пол, и, судя по толстому слою на них сажи и пыли, ими мало кто пользуется.
А вот в Харбинском краеведческом музее нам так и не удалось побывать — был закрыт на ремонт, жаль, потому как заведомо знали, что созданное КВЖД Общество изучения Маньчжурского края имело богатейшую коллекцию и издавало свой журнал. В этом же музее хранятся и некоторые работы русских художников, живших в Китае.
В 20-х годах в Харбине собираются лучшие артистические силы России, создается своя балетная школа. Репертуару местной оперы мог позавидовать любой столичный театр, в разные годы на ее сцене пели Ф.Шаляпин, С.Лемешев, И.Козловский. А самым первым музыкальным коллективом Харбина был — ни много ни мало — симфонический оркестр, который появился здесь чуть ли не с момента закладки города и просуществовал до 1946 года.
По воспоминаниям старожилов, культурный уровень русского населения Харбина был чрезвычайно высок. Здесь насчитывались десятки школ, гимназий, реальных училищ, где, случалось, преподавали даже профессора. Молодежь стремилась учиться, почти не было юношей и девушек, которые не имели бы среднего образования. Встретившись с бывшими, увы, уже последними гимназистами Харбина, я поинтересовался, какие предметы были обязательны для учеников. Каждый изучал, кроме физики, химии и математики, непременно гигиену и космографию, всего же предметов было около тридцати. Особое внимание уделялось литературе, истории и русскому языку. Выпускники харбинских гимназий, как когда-то лицеисты, обязаны были знать и теорию стихосложения...
Все это, очевидно, во многом обусловило богатую и разнообразную литературно-художественную жизнь города. Здесь было много талантливых поэтов и журналистов, создавших при Христианском союзе молодых людей свое литературное объединение под названием «Чураевка». Настоящим литературным явлением для Харбина, по воспоминаниям профессора В.П.Петрова, живущего сейчас в Америке, стало творчество писателя Н.А.Байкова, автора нескольких романов, среди которых особенно известны за рубежом такие, как «Черный капитан», «Шу Хай», «Великий Ван». Признаюсь откровенно, к сожалению, не пришлось прочесть мне романов Н.А. Байкова, и в этом я далеко не одинок в нашей самой читающей в мире стране.
Русские эмигранты 20-х годов, оставшиеся еще в Харбине, помнят и поэта Арсения Несмелова. Несмелов — это псевдоним Арсения Ивановича Митропольского, кадрового офицера, отважно сражавшегося под царскими, а затем и под белыми знаменами. Опасность быть схваченным ГПУ заставила его в 1924 году бежать из Владивостока в Харбин. Судьба, наделив Несмелова незаурядным дарованием, словно дала ему двадцатилетнюю отсрочку... За эти годы он вырос в крупного русского поэта. Но в августе 1945 года А.Несмелов был арестован в Харбине, а месяц спустя в возрасте 56 лет скоропостижно скончался в пересыльной тюрьме под Владивостоком. Вот так, не по притче, встретила родина-мать своего блудного сына. А между тем за 20 лет «без Москвы, без России» им было издано более десятка книг...
Харбин, его люди и атмосфера, удивительно узнаваемы в стихах А.Несмелова. Он был певцом и пророком своего поколения: «Мы умрем, а молодняк поделят — Франция, Америка, Китай». Его восхищал в судьбе Харбина «петровской закваски запоздалый след», но печалила роковая предрешенность этой судьбы:
Милый город, горд и строен,
Будет день такой,
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Творческое наследие поэтов-харбинцев необходимо вернуть из забвения, оно нуждается в обстоятельных и глубоких исследованиях. Кстати, в Амстердаме уже опубликована книга В.Перелешина «Поэзия и литературная жизнь в Харбине и Шанхае в 1930 - 1950 гг.». Не издать ли эту книгу у нас, а также и антологию поэтов-харбинцев? Ведь девять десятых того, что было сделано в Китае русской эмиграцией — в духовно-творческом плане, — было сделано ею в Харбине — к такому выводу пришел П.Е.Ковалевский, автор обстоятельной парижской монографии «Зарубежная Россия», посвященной истории русского зарубежья за полвека (1920 — 1970). Нам еще предстоит открытие этого непознанного материка русской культуры...
«Бывают странные сближения» — эти пушкинские слова, без преувеличения, можно было отнести к Харбину, где судьба сблизила не только народы, но и их веры. Православный храм мирно соседствовал с храмом Конфуция, кирха — с мечетью, костел — с молельным домом и синагогой.
Старожилы вспоминают, как монахи буддийского монастыря на Большом проспекте, недалеко от русского кладбища, выходили к воротам во время погребальной процессии и почтительным молчанием провожали в последний путь русского христианина. Нетерпимость пришла позже, уже в 60-е годы. Ее принесла культурная революция. Разойдясь в понимании марксистских догм с нашими яростными атеистами, хунвейбины были удивительно единодушны с ними в разрушительной ненависти ко всему духовному и прекрасному.
По-настоящему страшно и безысходно становится, когда от храма остаются только воспоминания. Совсем как в рассказе Н.Ильиной «Отец», в котором много ностальгических строк посвящено Харбину и харбинцам, но самые проникновенные — Свято-Николаевскому собору.
«... я видела его бревенчатые стены, его шестигранный купол, а по бокам — маленькие луковицы с крестами, он стоял на главной площади, на холме, царил над городом, мне трудно было вообразить город без него, без «медного голоса» его колоколов, были еще церкви, но он — главный, там служились торжественные молебны и панихиды, а мы, школьницы, забегали туда перед экзаменом свечку поставить...»
Когда я летел в Харбин, не хотелось верить, что сейчас этой красоты в городе и в помине нет. Впрочем, в одном я ошибся — помин есть, но какой страшный, словно по убиенному.
Как убивали собор
Вот что рассказал очевидец, пожелавший остаться неизвестным.
«18 августа 1966 года в Свято-Николаевском соборе свершалось торжественное всенощное бдение. В это же время на площади, между отелем «Нью-Харбин» и московскими рядами, хунвейбины собрали многолюдный митинг, на котором, как потом стало известно, решалась судьба собора и всех харбинских церквей. Казалось, ничто не предвещало скорого злодеяния. На другой день, 19 августа, был праздник Преображения Господня и слушалась литургия. Никто не думал, что это будет последняя литургия в соборе. Служил ее отец Стефан, последний настоятель собора. Во время службы в храм вошло несколько молодых китайцев, говоривших по-русски. Отрекомендовавшись студентами Пекинского политехнического института, молодые люди попросили разрешения подняться на хоры, где они простояли всю литургию, с интересом следя за ходом богослужения. Прощаясь, они сказали, что им здесь понравилось и они придут еще. И это «еще» настало!
Утром 23 августа 1966 года хунвейбины, возглавляемые этими студентами, с барабанным боем, с плясками и криками ворвались в Свято-Николаевский кафедральный собор с явным намерением учинить разгром и не оставить камня на камне. Весть об их бесчинствах быстро разнеслась по городу, и кто мог поспешили к собору с надеждой уладить дело и предотвратить то, что казалось еще простым недоразумением. Но то, что пришлось увидеть, вселило в душу ужас: гремел барабанный бой, слышались крики толпы, шел дым... Ограда собора была облеплена хунвейбинами. Одни из них карабкались на крышу собора, чтобы водрузить там красные знамена, другие выносили изнутри наши святыни и швыряли их в костры... Горело два больших костра в ограде собора, третий — у входа в Иверскую часовню. На этих кострах были сожжены все иконы собора и часовни, в том числе образ Святителя Николая-Чудотворца, стоявший многие годы на Харбинском вокзале, затем в Иверской часовне и незадолго до злодеяния перенесенный в собор. В этот же день были сожжены все святые иконы, находившиеся в закрытом в то время Свято-Алексеевском храме в Модягоу и Свято-Иверском храме на Офицерской улице. Во время сожжения колокола всех трех храмов не переставали звонить, звонили и все последующие дни, терзая души верующих,— это хулиганы дорвались до недосягаемого им прежде и упивались теперь торжеством.
На другой день, 24 августа, началась разборка крыши и стен собора. Сначала с помощью пожарных лестниц разобрали главный шатер и окружающие его кровли и купола. Затем приступили к разборке бревенчатых стен, с которыми покончили молниеносно. 27 августа, в канун Успения, от собора уже не осталось ничего, кроме фундамента».
На месте собора был сооружен памятник «Борцам культурной революции», а сейчас здесь устроен сквер. Я согласен с автором воспоминаний: этот сквер, утопающий летом в цветах, напоминает большую могилу в память собора, могилу без креста...
После культурной революции в городе осталось чуть более десятка русских семей. Незавидна была их участь.
В эти же годы в Харбине побывал один из выпускников Харбинского политехнического института, ныне житель Австралии. На страницах мельбурнского альманаха «Политехник», вышедшем в 1979 году, он поделился своими впечатлениями. Его поразило несоответствие того города, образ которого жил в его памяти, с тем, что пришлось увидеть через 20 лет.
«На машине в сопровождении проводника едем на Пристань. Подъезжаем к мечети — угол Артиллерийской и Биржевой улиц. Деревья в ограде сильно разрослись, видимо, за ними никто не присматривает, и растут они, как в лесу, а от сада при мечети ничего не осталось. Только несколько кур ковыряются в земле... Над входом висит портрет Мао Цзэдуна. Войти в мечеть нам не разрешили, неопределенно сообщив, что то ли там живут, то ли там что-то хранится...
Пока мы осматривали снаружи здание татарской общины, показались две женщины европейского вида. Мы их заметили, они нас тоже и остановились. Но наш проводник замахал рукой, дав знать, чтобы они шли своей дорогой и к нам не приближались.
Велосипедистов в городе много, автомобилей — считанные единицы. Мужчины и женщины почти все в одежде стандартного типа — синие куртки. Даже на женщинах не пришлось увидеть другого цвета, иного покроя одежды. Одеты чисто, но одежда не новая, а во многих случаях полинявшая, латаная. Бросается в глаза бедность и, видимо, далеко не веселая, не легкая жизнь, судя по лицам».
Прошли годы, и мы застали Харбин уже совсем иным. Реформы, отказ от экономических догм сказались благотворно на самочувствии города и его граждан. Харбин стал крупным торговым центром северо-востока Китая. Новая открытая экономическая политика, крепнущее сотрудничество с Россией делают этот город снова воротами в нашу страну и в Восточную Европу. КВЖД словно обретает второе дыхание.
Изменилась к лучшему и жизнь наших соотечественников. К сожалению, их становится здесь все меньше и меньше: двенадцать русских и один поляк — пан Ковальский. В основном это очень пожилые люди. Бедно и незаметно доживают они свой век. Общаются только между собой, поскольку китайского языка не знают. Несколько человек пристроены в дом для престарелых иностранцев. Те, кто имеет стаж не менее 25 лет работы на государственных предприятиях Китая, получают минимальную пенсию, но, чтобы свести концы с концами, вынуждены постоянно подрабатывать. Например, 82-летняя А.Я.Жукова дает частные уроки русского языка, благо интерес к нему у китайцев в последние годы заметно вырос, но деньги за занятия брать стесняется. «Люди и так помогают»,— говорит она.
А вот пан Ковальский, ее хороший знакомый, на доброту людей особенно не рассчитывает. У ветхого крыльца его жилища (когда-то весь дом принадлежал ему, а теперь, после уплотнения,— только комната с отдельным входом) мы наткнулись на каменную плиту надгробия с католическим крестом, приготовленную им впрок, для себя же. С паном Ковальским познакомились в церкви. С 1984 года власти Харбина разрешили открыть для богослужения два чудом сохранившихся храма, один из них был отдан католикам, другой — православным. Наш новый знакомый, как мы поняли, бывает на службах и в том, и в другом. Для него это род занятий, возможность общения. «В церкви да на кладбище чаще всего и встречаемся»,— замечает он.
В православной церкви служит китайский батюшка Чжи Шину. В 40-е годы он учился в русской духовной миссии в Пекине, прихожане зовут его отцом Григорием. В холодном, еще не обжитом после долгого запустения храме людей немного, хотя по праздникам, как уверяют, здесь собирается до 60 человек, включая и христиан китайского происхождения.
... И здесь, на самом берегу реки,
Которой в мире нет непостоянней,
В глухом окаменении тоски
Живут стареющие россияне.
И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,
В селенье, исчезающем бесследно,
По воскресеньям православный храм
Растерянно подъемлет голос медный.
И где бы ни были сейчас «стареющие россияне», о которых написал А.Несмелов,— в самом ли Харбине, в Америке, в России или в Австралии,— для них этот город, как сказочный град Китеж, остался в памяти «не находящимся уже на земле, но существующим». Ведь стоят эти дома, в которых они жили, так же течет Сунгари, есть родные могилы. Со всех концов света приезжают им поклониться бывшие харбинцы.
Единственное русское кладбище несколько лет назад перенесено за черту города. На месте прежнего в годы культурной революции сооружен стадион. Под железобетонными конструкциями и футбольным полем покоится свыше ста тысяч захоронений. На новое кладбище, как нам объяснили, перенесено только около семисот. На одном из красивых мраморных надгробий прочли надпись: «Памятник сей сотворен на Мясницкой». Много безымянных и заброшенных могил...
С грустью подумалось: пройдет еще десяток лет, уйдут в мир иной последние православные, и кто ж тогда присмотрит за этим погостом?
Наши коллеги в Харбине искренне попытались помочь в нашем стремлении ознакомиться с местными архивами, имеющими отношение к культурной жизни русских поселений. Но, к сожалению, разрешения на ;>го получено не было, и только в последний день пребывания мы были проинформированы китайской стороной, что часть интересующих Фонд культуры материалов (архив КВЖД) находится в партархиве провинции Хэйлунцзян, а часть — в партархиве Нанкина. Все материалы засекречены. Может быть, возможен обмен «секретами» между партийными архивами КНР и бывшего СССР? Будем надеяться.
Встречаясь с интеллигенцией Харбина, которая постоянно отмечала преобладающее влияние русской культуры на формирование различных местных художественных школ, мы говорили о том, что нельзя культурные, общечеловеческие ценности подменять идеологическими принципами — как бы они злободневны и актуальны ни казались. Если в этом есть взаимопонимание, значит, память о русских будет жива в Харбине.
Олег Карпухин
