Прерванный дневник
Прежде чем вы прочтете дневниковые записки исчезнувшего в океане юноши, восемнадцатилетнего Сергея Чеботарева, я попытаюсь познакомить вас с этим отважным искателем приключений, так похожим на своих сверстников и так их опередившим в стремлении жить самостоятельно, ярко и с пользой для многих других людей. Сережа Чеботарев раньше большинства своих одногодков ощутил предназначение в жизни, поверил в него, в свое избрание. Но при этом и переоценил свои возможности и силы, конечно. Излишняя уверенность в себе — обычное свойство юности, возникающее лишь от недостаточности знания жизни, для его сверстников, обычных мальчишек и девчонок, могло обернуться разочарованием, потерей веры в себя, да и не только в себя. А ему стоило жизни. Теперь его нет.
Неровные строчки каракулей, которые местами и разобрать нелегко, но мысли ясны, излагаются четно. В них виден молодой человек, остро чувствующий красоту дикой природы, живо воспринимающий ее внезапные краски, увидеть и оценить которые дано не всякому. Он созревал рано как личность и опередил в этом не только сверстников, но и себя самого. Ему хотелось совершать Большие поступки, творить Большие дела и, как ему казалось, был уже вполне готовым к тому. Но в том-то и трагедия, что он еще оставался мальчишкой. Желаемое он воспринимал как действительное...
Я видел его только однажды, и он произвел впечатление человека вполне серьезного, рассудительного, выглядевшего старше своих лет. Но манера говорить, голос и жесты выдавали все же мальчишку, которому потому и хочется выглядеть старше своих лет, что он в сути своей еще мальчишка. Очень симпатичный, прячущий природную застенчивость за кое-как слепленной маской бывалого человека. И очень сильно бравировал, рассказывая о своих приключениях, — опять же потому, что ему так хотелось, чтобы его считали бывалым, прошедшим огонь, воду и медные трубы человеком. А он таким не был. Он все время вышагивал впереди себя самого.
Ему хотелось узнать, сумеет ли он, оставшись наедине с природой, в трудных условиях, когда не на кого рассчитывать, постоять за себя. В книгах, которые он прочитал, замечательно об этом рассказывалось! И так хотелось ему быть похожим на тех людей, что в одиночку уходили в тайгу или в горы, в пустыню или в открытое море...
Он рассказал, что первое свое путешествие предпринял, когда ему только-только исполнилось шестнадцать. Он не распространялся о том, что тогда с ним случилось, но сделал акцент на том, что едва не погиб. После первой пробы сил он решил поработать как следует теоретически и вновь погрузился в книги.
Как-то весной, в марте, он вышел из поезда на станции Бай-кальск и отправился пешком в сторону гор, к синему хребту Хамар-Дабан, Он нес немного: пачек пять супа, сухой спирт, кусок полиэтилена, который намеревался использовать в качестве тента, небольшую аптечку. Судя по всему, первый поход по горам не многому его научил, раз в первую ночь он едва не замерз. Если только не сгустил немножечко краски. Рассказывал, что наутро, чтобы прийти в себя, вынужден был сделать укол кофеина и адреналина. Всего четырнадцать дней, каждый из которых стал для него испытанием.
Что было потом? Полуголодное существование на берегу Камчатского залива, в ожидании подходящей погоды, ему не терпелось на спасательном плоту выйти в море. Мальчик много читал, но не считал, по-видимому, что на том пути, который он избрал, нужно быть еще сильным физически. Сильным он не был. И даже простейшему умению, совершенно необходимому во всяком почти путешествии — умению плавать, он не придавал никакого значения. Думаю, он знал из книг, что в холодных водах человек, оказавшийся за бортом, сможет продержаться на плаву лишь считанные минуты, но ведь он сам говорил: «Нужно использовать все шансы для того, чтобы выжить». Говорил и пренебрегал тем, к чему призывал других.
После того прибрежного плавания он еще более уверовал в собственные силы и без каких-либо оснований к тому уже счел себя готовым к одиночному плаванию через океан.
Смелый, отважный мальчик... Но и какой же наивный... Он всерьез полагал, что создал теорию — собственную теорию выживания в экстремальных условиях, и свои искренние, бесхитростные советы людям, попавшим в критическую ситуацию, называл выводами битого жизнью первопроходца. А все открытое им уже было известно. Об этом можно было прочитать в книгах, в трудах серьезных ученых, через множество экспериментов на выживание пришедших к действительно глубоким выводам и давным-давно создавших то, к чему стремился Сережа...
Не успел я тогда его спросить: «Зачем, Сережа? Ведь это все уже сделано!» Другое дело, если бы он хотел просто себя испытать — нет, он работал над новой теорией. Он не знал, что вовсе не так создаются теории. Но мальчик чист, его порыв благороден.
18 мая прошлого года Сережа Чеботарев отправился на надувном спасательном плоту от берегов Камчатки в Америку. Он собирался пересечь Тихий океан, используя течения и ветры. Два сигнальных буя и рация, как он предполагал, должны были обеспечить полную его безопасность. Но с самого начала все пошло не так, как хотелось и как рассчитывалось. Затяжной шторм поломал планы и заставил оттянуть время старта. И самостоятельно выйти в море Сергей не сумел, поэтому научно-исследовательское судно «Николай Попов» забросило юного мореплавателя миль за сто двадцать от берега.
А шторм не кончался, и ветры преобладали в таком направлении, на которое Сергей никак не рассчитывал. Позже выяснилось, что серьезной консультации со специалистами он не проводил. Они бы наверняка остановили его: в конце мая преобладающая в этих местах роза ветров склоняется к северу, в сторону Алеутских островов, а не к югу, как он рассчитывал. Именно на север его плот и понесло.
Что безотлагательно следовало сделать в такой ситуации? Дать сигнал бедствия и решительно, без промедления прервать плавание в самом начале. Тогда еще можно было спастись. Он этого не сделал. Он не мог послать в эфир сигнал бедствия просто потому, что не мог признать свое поражение. Видимо, он не понимал, что с тех самых первых часов плавания над жизнью его нависла тень смертельной опасности.
Во время последнего радиосеанса он передал свои координаты, указывающие и подтверждающие дрейф к северу. После последнего выхода на связь 17 июня он не появлялся в эфире. Никто и до сей поры его больше не видел, не слышал.
Неделя за неделей корабли пограничных морских частей СССР, Канады, США и Японии бороздили океан по квадратам в тех районах, где бы мог оказаться Сергей, Но безуспешно. Океан редко оставляет следы.
Поиск вели и многие рыболовные суда, оставившие на время промысел. Судьба мальчика, о котором как о герое писали газеты, никого равнодушным не оставляла. Предполагалось, что поиски будут продолжаться до конца сентября, но еще и в октябре в напряженном внимании прослушивался эфир на частотах Сергея, и до боли в глазах всматривались через бинокли спасатели. Нет его. Мальчик исчез.
Что могло с ним случиться?.. Вряд ли мы когда-нибудь с достоверностью узнаем об этом. Его могла смыть за борт волна, а плот, унесенный на север, мог вмерзнуть во льды или истереться при их подвижке. Могла напасть и косатка — в тех краях эти хищники не такая уж редкость. И это самый вероятный случай, мне кажется. Тут уж следов действительно никаких не окажется.
Отважный мальчик... Но очень уж он торопился...
Л. Репин
Я и океан
Перед уходом в последнее плавание он зашел в редакцию и оставил записки о своей предыдущей экспедиции...
11 июля 1990 года я был заброшен на побережье Тихого океана в устье реки в Кроноцком заповеднике. Небольшой песчаный пляж, зажатый высокими скалистыми мысами, стал местом начала экспедиции, в которой один-единственный участник — это я. Мне 18 лет, собираюсь серьезно заниматься химией, но к путешествию отношусь очень ответственно; по крайней мере, настолько, насколько позволяют мне это делать мои скромные знания, полученные из научной литературы. В данном случае, ставя эксперимент на выживание человека в экстремальной среде, хочу разработать теорию, призванную помочь людям, терпящим бедствие. Помочь быстро и эффективно. При этом я исхожу из того, что при попытке стандартизации всевозможных ситуаций обычно не учитывается фактор случайности. А ведь именно этот фактор порой и дает человеку шанс на спасение. Попросту говоря, опытный путешественник, находясь наедине с природой, без труда выйдет из ситуации, в которой обычный человек, не имеющий этого опыта, будет испытывать сотни проблем... Сам я в экстремальных условиях оказываюсь всего-то второй раз в жизни...
Вертолет, доставивший меня сюда, растворился за стеной леса. Я остался один. Понимаете, абсолютно один: вокруг ни души, только глухой рокот океана, не смолкающий со времен сотворения мира. Нужно ли говорить, что мой восторг слегка померк и рассеялся в облаках, плывущих надо мной. И вдруг осенило: если здесь нет ни души, то к чему же отнести все летающее, плывущее, кишащее вокруг? Я бешено отлаживал свой надувной дом — спасательный плот. Через пятнадцать минут уже закупорился внутри, но во все его щели проникали гудящие, визжащие шумы... Жизнь в заповеднике оказалась абсолютно первозданной и душ живых вмещала много больше, чем я мог предположить. Об этом на первый взгляд говорили широченные звериные тропы, большущие туннели в зарослях кедрового стланика... Беспокойство началось в первую же ночь, ко мне постучался огромный медведь. На четвертую ночь я уже гонялся за ним по зеленым туннелям. Он пытался вытряхнуть меня из моего собственного плота и чуть было не пришиб. А на шестые сутки его собрат свернул мне шею (до сих пор болит). И к тому же он варварски сожрал мои продукты — уплетал их даже под огнем моих реактивных ракет. И все же, при всей необычности своего положения, я вел себя тихо и аккуратно, рядом со мной постоянно ходили олени, росомахи и всякая другая живность... Но сейчас я не буду рассказывать о захватывающих моментах и лишениях из-за близкого соседства с ними, лучше раскрою наугад страницу своего дневника:
...17 августа. Вот уже третьи сутки болтается мой маленький плот в океане. Я даже нахожу его вполне пригодным для длительного путешествия. И если бы не целое созвездие дыр на днище, оставленных на память ураганом в бухте Шлюпочной и заклеенных там же кусками резины, срезанными с наименее важных частей плота, если бы не вышедшие из строя от мелкого назойливого песка воздушные клапаны и не утечка воздуха из основных отсеков, пожалуй, можно было бы сказать, что я с уверенностью вверяю ему свою жизнь.
За ночь под моим чутким руководством плот сделал недурной рывок курсом норд-норд-вест. И теперь, с наступлением рассвета, я могу попытаться оценить пройденный путь. Минут двадцать сомнительных вычислений, и я, очень довольный своей работой, позволяю себе привалиться к надувному матрацу и, насколько это возможно, распрямить затекшие и распухшие ноги. Может быть, часа через четыре солнце прогреет оранжевый купол моего жилья настолько, что мне удастся даже немного поспать, а пока меня просто-таки сотрясает от холода. Надоедливая дробь зубов за десять часов перестала восприниматься сознанием и больше напоминает стучащий мотор. Несмотря на все это, каждые полчаса мне необходимо вылезать наружу для уточнения курса и работы со своими нехитрыми морскими приспособлениями. Два плавучих якоря — метровые парашюты, распущенные в воде, — и высокая парусность полукруглого надувного свода дают, естественно, скупые возможности в управлении, но все же это много лучше, чем слепой дрейф по воле течения и капризного ветра.
Надо признать, что все эти дни мне не приходится жаловаться на недостаток эстетических ощущений. Океан не перестает удивлять меня. Ночью в хорошую погоду надо мной парит глубокое небо, сияющее от рассыпанных золотым песком звезд. И, пересекая его наискось, особым светом, не поддающимся описанию, струится Млечный Путь. Если бы океан был совсем спокоен, сиятельный полог Космоса отражался бы в нем и могло бы показаться, что висишь в пространстве, свободном от какой бы то ни было опоры. А когда океан дышит, он избавлен от повторения небесной картины — перед тобой другой, не менее богатый и близкий Космос — Космос пучин Тихого океана. Стоит только опустить в воду руку, как, словно взорвавшись, метнутся во все стороны снопы фосфоресцирующего света, это искрящийся планктон. Подсознание подскажет, что кругом жизнь, не стоит тревожиться, ты не один среди всего этого великолепия.
Но ночь уже прошла, опустив меня на землю, точнее, на воду, и мне практичнее теперь было бы соображать, как бы в нее не угодить.
Бездумно скользящий взгляд вдруг упирается в засунутую между бортом и резервуаром с пресной водой, бережно укутанную банку из-под консервов. Теперешнее ее содержимое для меня много дороже когда-то съеденного. И я, беспокойно заерзав, полез за ней в нежилую половину плота. Дело в том, что, когда я покинул берег, со мной в эксперимент и, как я подозреваю, отнюдь не добровольно, пустилось штук семьдесят мух. Мухи так себе — не породистые, но для меня их жужжание и возня словно бальзам на сердце — кругом чужой и холодный Тихий океан, а рядом такие знакомые и милые домашние мухи. Вот только эксперимент по моему выживанию отрицательно сказался на их здоровье, и в первую же ночь поголовье моего горячо любимого стада уменьшилось голов на сорок. Бедняги гибли в потоках конденсата, струящегося и капающего со сводов плота, или околевали на поверхностях, соприкасающихся с холодной забортной водой. С таким чудовищным падежом я, ясное дело, смириться не мог и потому перевел дюжину наиболее симпатичных экземпляров на тепличное содержание. На ночь я их отлавливал и, тщательно пересчитав, запирал в выложенной бумагой консервной банке. Благополучно пережив ночь, утром, разогретые мною, они опять весело шныряли по плоту. На этот раз я как-то позабыл о банке и теперь с беспокойством вытряхивал своих питомцев на полиэтилен. К сожалению, несмотря на усиленную реанимацию теплым дыханием, некоторым из них уже никогда не пошевелить своими шустрыми лапками. А жаль. Впредь к мухам нужно относиться с большим вниманием.
В подобных мелких заботах прошли следующие полчаса. Когда ты один в океане и в ближайшее время абсолютно никто не собирается тебя искать, твое будущее, мягко выражаясь, весьма проблематично. Именно в таких ситуациях любая мелочь, относящаяся к тому миру, что ты покинул, приобретает громадное значение. От подобных мелочей зависит душевное состояние, а значит, и жизнь. А вот на душе у меня было тревожно.
Предчувствие не обмануло. Судя по солнцу, день приближался к обеду, когда я, завалившись на свой матрац и уперев ноги в надувной свод, мирно вникал в особенности топологии структур ДНК. Книги, тщательно отжатые от морской воды, сохранили свое содержание и продолжали исправно мне служить. Я уже подкачал надувные отсеки, проверил надежность наиболее ответственных узлов и положил плот на курс норд, направляя его на встающие за горизонтом скалы Шипунского полуострова. Вдруг мое внимание привлекли далекие всплески — словно удары о воду. И потом, слыша время от времени эти удары, я так ни разу и не увидел животное, производящее эти звуки. Скорее всего это плавало поблизости какое-то ластоногое. Но почему тогда я ни разу не видел на океанской глади высунувшейся головы или мелькнувшего хвоста? Любопытство взяло верх, и я, нехотя снимая ноги с купола своего домика, уселся на колышущееся днище. Источник звуков находился между мной и гигантскими скалами. Но всплески следовали нерегулярно, и выбрать область для наблюдения подзорной трубой было достаточно сложно. К тому же отражаемое от скал эхо ничем не отличалось от звука, его породившего, и картина окончательно запутывалась.
Проведя в бесплодных наблюдениях минут пятнадцать, я плюнул на эту затею. И поэтому, когда всплески послышались снова и вроде бы недалеко, я с демонстративным равнодушием продолжал свое чтение. Но мое безмятежное спокойствие было уже нарушено. И впрямь! Вот уже почти сутки какая-то невидимая тварь начинает бултыхаться поблизости как раз тогда, когда я, удобно пригревшись на надувном матраце, укрыв ноги куском полиэтилена, наслаждаюсь небольшим заслуженным отдыхом. И я вынужден лишать себя с трудом выбранного положения, вставать и открывать брезентовую дверь, веслом развернуть плот, чтобы из него можно было наблюдать нужный сектор водной поверхности, искать неизвестно что в пляшущем окуляре подзорной трубы. И все это на ледяном ветру! Если бы это происходило раз или два, я бы не нервничал, но когда повторяется, и ни разу никакого намека на природу странных звуков... Простите, это уж слишком! Именно поэтому я сказал себе, что эта тварь мне глубоко безразлична, и, впиваясь глазами в книгу, продолжал читать. Тем не менее невидимка продолжала меня преследовать. И через несколько минут я был вынужден достать компас, чтобы проверить свои смутные предположения. Они подтвердились, и даже слишком.
Теперь звуки доносились не с запада, а с востока, и это означало, что неизвестное животное обошло меня сбоку и приближается со стороны океана, приближается быстро; всплески слышались все явственнее.
И тут я более не выдержал, волна справедливого гнева ворвалась в мое сознание, круша все роящиеся догадки. С раздражением отшвырнув книгу, я всем телом подался вперед и двумя сильными ударами — просто так — вышиб брезентовую дверь. Моим глазам открылся безграничный, льющийся куда-то за горизонт необъятный простор. Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы высказать все, что по этому поводу думаю, и вдруг застыл с раскрытым ртом. В двухстах метрах от меня из воды что-то высунулось и, приближаясь на большой скорости, стало расти. Боже мой! Это же плавник! Гигантский полутораметровый плавник! Каких же размеров должен быть его обладатель?! Обладатель не заставил себя долго ждать. Огромное змееподобное тело, с легкостью вспарывая воду, показалось над поверхностью. На глаз в нем было не менее пяти тонн веса при восьмиметровой длине. Это была косатка. Легендарный кит-убийца. Она то взлетала над водой, то уходила в глубину...
Косатка шла прямо на меня. Буквально загипнотизированный ее чудовищной грацией, я лишь почувствовал, как сердце мое остановилось и ухнуло куда-то вниз к ногам, которые, впрочем, были уже не внизу, а на одном уровне с головой, ибо я плюхнулся на дно, вцепившись во что-то руками. Сто пятьдесят метров, сто десять, семьдесят, сорок, пятнадцать... Как может чувствовать себя человек, на которого лоб в лоб со скоростью паровоза выпрыгивает из воды громадная восьмиметровая черно-белая тварь с чуть приоткрытой пастью размером побольше входной двери моего спасательного плота? Ее туша заслонила собой полнеба и полокеана. У меня даже не хватило сил подумать, что это конец. Не долетев до плота, она в крутом пике вонзается в воду, ее спинной серповидный плавник, мелькнув на трехметровой высоте, уходит под воду, словно горячий нож в сливочное масло, в каких-нибудь двадцати сантиметрах от плота и в метре от моего окаменевшего лица. Плот рванулся под давлением образовавшейся волны, откатившись в сторону на добрый десяток метров. Обессиленно распластавшись, я смотрел на свои сжатые побелевшие пальцы, которые никак не хотели разжиматься. Неужели пронесло? Вернее, я хотел сказать, пронеслась? Мозги медленно начинали набирать прежние обороты. Вот это знакомство! Я в жизни не встречал рыбы больше полуметра, а здесь целый локомотив, и прыгает прямо на тебя. Я вспомнил, что косатка — сильное и кровожадное животное, что ее жуткая пасть усеяна четырьмя десятками острых зубов с палец величиной. Вспомнил о том животном ужасе, который охватывает все живое при приближении косатки. Она ест всех подряд, в том числе «морской народ» — дельфинов, которых, как известно, сторонятся даже акулы. Впрочем, акул она тоже ест. А еще моржей, тюленей, китов, пингвинов... В желудке одной шестиметровой косатки как-то нашли останки почти тридцати тюленей...
Я начал уже было подниматься, когда чудовищный удар по плоту отбросил меня в сторону. Плот выпрыгнул из воды и, зарывшись в нее правым бортом, чуть не опрокинулся. Но я уже пришел в себя и быстро соображал. Удар был нанесен по левому борту, косатка опять шла на большой скорости и, следовательно, только зацепила плот плавником. Значит, она не собиралась меня таранить, а тихо плавала пока поблизости, время от времени легонько толкая плот. Черная лоснящаяся спина, плавник-волнорез... Минут через десять, проанализировав ситуацию, я сообразил, что косатку к плоту привлекает звук волны, ударяющей плашмя по плоскому днищу. Плот, грубо говоря, хлюпая о воду, напоминал, вероятно, косатке какое-то раненое животное. Развернув его боком к волне, я избавился от явления, которое чуть было не стоило мне жизни. Потерявшая всякий интерес ко мне косатка в последний раз прошла под днищем. Кажется, моей радости не было конца, я был уверен, что сегодня неприятностей больше не будет. Но как жестоко я ошибался!
Внимательно наблюдая за своей косаткой, я увидел вдруг, что она была не одна. Две другие двигались вдоль побережья навстречу друг другу, вспугивая кормящихся там тюленей. И когда какой-то неосторожный тюлень убегал от беды подальше, в сторону океана, вместо того, чтобы прятаться в скалах, его настигала третья косатка, доселе тихо поджидавшая в море. Я видел, как какому-то тюленю удалось ускользнуть, и, очевидно, разглядев мой плот, он кинулся к нему, надеясь найти на нем спасение. Его голова показывалась все ближе и ближе. Осталось каких-то двадцать метров. Я распахнул дверь, убрал штормовую перепонку и освободил для гостя нежилой отсек. Ну же! Давай! Плыви, родненький, плыви! Как я тебя понимаю, меня самого сейчас чуть не съели! Я не отдам тебя этим мерзким тварям! Но, о, Боже! Я невольно отпрянул от двери: рядом со мной с шумом, словно подводная лодка, всплыла косатка и бросилась на тюленя. Бедняга остановился и заверещал, в его большущих влажных глазах застыл ужас... и тут я услышал жуткий вопль... Когда чудовищная неестественная тишина обрушилась на океан, мне показалось, что померкло солнце. У меня потемнело в глазах. Все кончено. Этого нельзя описать словами. Косатка в клочья разорвала тюленя, который думал, что уже спасен. И теперь, взбивая кровавую пену, подоспевшие убийцы расправлялись с окровавленными кусками. Только белесая пленка жира растекалась по воде.
Полная апатия сковала мое тело. Почему же мне так плохо? — мучительно соображал я. — Может, я хочу пить? Да, я не просто хочу пить, а физически изнываю от жажды. Сегодня я еще не прикасался к своим водным запасам. Рука цепляется за мягкую полиэтиленовую канистру, но она пуста. Мне не хочется выяснять, куда девалась вода, я хочу пить и поэтому припадаю губами к трубке аварийного сорокалитрового резервуара — надувного матраса, заполненного на берегу пресной водой. После первого глотка меня вырвало. Из открытой трубки на полу разливается молочного цвета жидкость, отравленная тальком, которым, оказывается, был пересыпан матрас изнутри...
Обессиленный лежал я на вздрагивающем днище, не замечая ледяного ветра, проносящегося, словно в трубе, через две открытые, хлопающие двери. В жилище моем было пусто и беспризорно, как в старом заброшенном доме со скрипучими обветшалыми ставнями. Что еще ждет меня в этом чужом и холодном океане? Кто знает? А пока я маленькой беззащитной былинкой плыву у подножия угрюмых отвесных скал высотой в стоэтажные небоскребы, которые нескончаемой изрезанной лентой тянутся за горизонт.
Тихий океан, лето 1990 года
Возможно, когда вы будете читать отрывки из моего дневника, я опять буду болтаться по океанским волнам на надувном плоту. Я попытаюсь один пройти через весь Тихий океан... Может быть, мы еще встретимся с вами на страницах столь уважаемого мной журнала.
Может быть?!
Сергей Чеботарев
