Метро под Касбой
П од утро зашуршал дождь, совсем как у нас в Подмосковье. На крохотный балкончик вначале летели брызги от тихо сеющей мороси. Потом рванул шквальный ветер. Над землей пронесся стремительный косой ливень, а через мгновение хлынули толстые, как из шланга, струи. Под напором грозы гнулись кипарисы, бились на ветру ветви акаций.
Разразился неистовый африканский дождь. Такие ливни размывают дороги, выносят по рекам к морю вырванные с корнем деревья. В считанные минуты на севере Алжира, бывает, выпадает месячная норма осадков, после чего может наступить засуха или пронестись обжигающее дыхание Сахары — сирокко.
Внезапно дождь стих, и тут же с ближайшего минарета поплыл тягучий голос муэдзина. Усиленный динамиками, он с монотонной настойчивостью призывал верующих поспешать в мечеть. Значит, уже около пяти часов. Пора собираться — наступило первое утро в Алжире.
...Вчера я уже мельком видел столицу. Дорога от аэропорта вилась по холмам, и с каждым поворотом и новым подъемом все шире открывалась панорама города Алжира, раскинувшегося на высоких склонах. Вот уже новые пригороды, фабричные здания и элеваторы не заслоняют белоснежного города: кубики-дома, малые и большие, рассыпаны по зеленым террасам крутых прибрежных холмов. Этот гигантский амфитеатр спускается к бухте поразительной синевы — там, словно игрушечные, замерли суда почти всех стран мира.
Подобно двум маякам, как два ярких мазка на картине, виднеются два сооружения — их замечают издалека все, кто прибывает в Алжир морем. На западной окраине, на самом берегу, высится собор богоматери Африканской, Нотр-Дам-д'Африк. А на востоке врезается в небосклон серыми лепестками, вырастающими из зеленого ковра Ботанического сада, монумент «Панорама Алжира» — памятник героям, павшим за национальное освобождение страны от колониального гнета, открытый к 20-летию независимости Алжирской Народной Демократической Республики.
Откуда ни смотришь на город, в глаза бросается плотно застроенный треугольник в его центральной части. Это кварталы средневековой Касбы, что означает «крепость».
В Касбу я и направился в свое первое утро в столице. Мы не спеша ехали вдоль особняков, прятавшихся за пальмами и кипарисами; витые решетки балконов выглядывали из зарослей розовых бугенвилей. Здесь, в районе Эль-Биар, в 1830 году в единственном арабском доме, не занятом французскими войсками, была подписана капитуляция Алжира. Арабские здания в центре города, где размещались высшие чиновники французской администрации, сохранились. Но, как правило, памятники арабской культуры погибали под натиском колониальной застройки: буржуа-колонизаторы лихорадочно возводили на их месте торговые дома, гостиницы, магазины с моделями туалетов «прямо из Парижа». В таких туалетах дамы важных чиновников и офицеров съезжались на балы генерал-губернатора, проживавшего в районе Верхнего Мустафы в загородном дворце. Конечно, и этот мавританский дворец, резиденция последнего дея — пожизненного верховного правителя Алжира, был переделан по вкусу его превосходительства. А арабы если и появлялись там, то были не очень-то желанными гостями.
Чем ближе к Касбе, тем уже улицы, плотнее поток машин. Тарахтенье моторов, сливающееся в сплошной рев, неистовые звуки клаксонов, неожиданные заторы... Несмотря на лихость местных шоферов, двигаемся медленно. Сюда бы регулировщика, но работников алжирского ГАИ явно не хватает, как и подземных переходов. Острые ситуации возникают постоянно, недаром в битком набитых автобусах предупреждающие надписи: «Мощные тормоза — держитесь за поручни!»
Транспорт — одна из проблем столицы. Мэр Алжира Хелифа Белаид рассказывал в прессе о введении новой схемы движения, о строительстве объездных путей и дорожных развязок, об увеличении числа автобусов. Но он прав: простое увеличение автобусов на маршрутах — не выход для Касбы.
И действительно, в этих узких переулках на машинах не разъездишься. Даже моторизованные патрули колонизаторов без крайней нужды там не появлялись. Здесь жили только коренные алжирцы, бережно сохраняя национальные традиции, дух свободолюбия и независимости. Касба стала цитаделью борьбы против французского господства в период национально-освободительной войны.
...Минуем черные стены турецкой крепости и входим в Касбу. Проулки завиваются в неожиданные повороты, ступеньки (кстати, лестница к Касбе насчитывала 300 ступеней), тупики... — ничего не стоит заблудиться. На более широких улочках — тут прохожим есть хотя бы где разминуться — пристроились в нишах и подвалах лавочки и магазинчики с разнообразными товарами на витринах и прилавках. Чем только не торгуют: груды овощей и фруктов; висят на крючьях прямо над тротуарами ободранные бараньи туши; ковры, покрывала, рулоны пестрых материй грудами лежат в глубине магазинов.
Касба — это целый город-крепость, старинные здания и мечети которой воплощают в себе расцвет арабской архитектуры. К резиденции бывшего правителя страны, дея, здесь примыкал комплекс зданий, предназначенных для его гарема и министров, склады пороха и оружия.
Подробное описание дворца алжирского дея оставил известный русский путешественник, географ и геолог Петр Александрович Чихачев, посетивший Алжир в 1877—1878 годах. Рисуя красоты двухэтажных покоев дея, Чихачев упоминает беседку на деревянной галерее. В этой беседке в 1827 году был нанесен знаменитый «удар веером». Во время аудиенции французский консул держался вызывающе, вспыльчивый дей был скор на руку, и... И данное происшествие послужило Франции поводом объявить военно-морскую блокаду берегов Алжира, а тремя годами позже начать колонизацию страны.
Отдавая дань витым колоннам, стрельчатым сводам, мозаике и майолике дворца, Чихачев не мог не упомянуть о тех, чьими руками делались эти чудеса архитектуры и искусства, об участи подданных и пленников правителя Алжира.
«Карцеры, в которых содержались лица, осужденные трибуналами или заключенные по приказу дея, представляют собой отвратительные пещеры, каменные стены которых пропитаны ужасной сыростью». Пленных христиан приковывали цепями в камерах. Одних, немногих, выкупали, других продавали в рабство. Долгое время за счет выкупов, за счет продажи людей и награбленного добра жило «корсарское государство», основанное в XVI веке «братьями-пиратами» Барберуссами, которых призвали алжирцы для борьбы с захватническими устремлениями испанских королей. Затем один из братьев, Хайр ад-Дин, обратился за высоким покровительством к константинопольскому султану и стал его капудан-пашой и бейлербеем.
С просторной эспланады личных покоев дея открывается вид на белоснежную пирамиду Касбы, на площадь в ее нижней части, называвшуюся в прежние времена Бадистаном. Здесь и был рынок рабов, куда пригнали с корсарского корабля, пожалуй, самого знаменитого пленника алжирского дея. Храбрый однорукий солдат стал известен потом как писатель Мигель де Сервантес Сааведра, гениальный автор «Дон Кихота». Дону Мигелю кинули грубую одежду и красную шапочку раба и отвели в ближайшую «баньо» — тюрьму, где влачили самое жалкое существование пленники, прикованные цепями в нишах...
Чтобы попасть к рынку рабов/выхожу на старую торговую улицу Баб-Азун. В самом начале ее ступенчатый проулок. Дальше глухие стены домов все больше сближались... Прошел, шелестя накидкой, одинокий старик, прошмыгнула от фонтанчика в стенной нише (Касба всегда хорошо снабжалась водой) девочка в шальварах. Верхние этажи с редкими окнами, наглухо затворенными, нависают, почти смыкаясь, над головой. Наконец, исчез кусочек голубого неба. Тишина. Возможно, эти древние камни помнят, как стучали по ним грубые башмаки раба дона Мигеля, как позванивала короткая цепь на ноге, когда он шел к пленникам, нуждавшимся в его помощи. Присев — не на этих ли ступеньках? — дон Мигель писал письма на родину, оттуда несчастные долгие годы ждали выкупа, освобождающего от неволи...
За глухими стенами чудятся шорохи. Это во внутренних чистых двориках, выстланных плиткой, иногда с фонтанчиком посредине, идет недоступная чужому взору жизнь: играют дети, возвращаются с покупками женщины, на крышах отдыхают старики...
Шумная Баб-Азун проложена на месте римской дороги времен поселения Икозиума. Сейчас здесь лавки ремесленников, где вяжут, ткут, шьют, чеканят по металлу, изготовляют обувь и поясные ремни. Особенности ремесел, традиции и инструменты сохранились в Касбе с давних времен. У лавки, где желтым блеском сияют серьги и нагрудные украшения, сворачиваю на уютную площадь, посредине которой стоит белая мечеть, иногда называемая «мечетью рыбаков».
Это и есть бывший Бадистан, рынок рабов. Когда-то здесь, у одного из столиков для денежных расчетов, решалась судьба Сервантеса. Сейчас это место называется площадью Мучеников — в честь героев, павших в борьбе с колонизаторами за свободу Алжира.
Возле мечети, у скверика, за желтыми фанерными щитами с буквой М стучат отбойные молотки. Похоже на обозначение метро, как у нас, только буквы синего цвета. Это и на самом деле метро: одна из станций строится рядом с Касбой.
Много надежд в разрешении транспортных проблем города возлагается на строительство метро. Его линии свяжут центр с густонаселенными районами, пройдут под перенаселенной Касбой, в треугольнике которой спрессованы десятки тысяч человек.
В столице — население ее за двадцать лет более чем удвоилось — остро стоит жилищный вопрос. На окраинах возникают новые районы, в зеленых массивах вырастают многоэтажные корпуса с детскими и спортивными площадками, намечается строительство городов-спутников. Они тоже ждут подземных линий.
Со строительством метро оживилась работа археологов: при выемке грунта попадается немало новых свидетельств долгой и бурной истории города.
Еще в IX веке до новой эры к здешним берегам приплыли на первых суденышках отличные мореходы — финикийцы. Город был под властью римлян, византийцев, арабов, подвергался набегам вандалов. Один из вождей берберского племени возвел на римских развалинах новый город, назвав его Эль-Джазаир. Вот как писал о нем Лев Африканский, магрибский географ и путешественник, живший в конце XV — начале XVI века:
«Джазаир» означает «острова». Город назван так потому, что он расположен по соседству с островами Мальорка, Менорка и Ивиса, но испанцы называют его Алжир. Это древний город, построенный африканским народом по имени мазганна. Вот почему у древних он назывался Мазганна. Он очень велики насчитывает около четырех тысяч очагов. Его стены красивы и необычайно прочны. Они построены из крупных камней. В городе красивые дома и удобно устроенные базары, где для каждого ремесла отведено особое место».
В наши дни алжирцы снова вернули столице старое название, хотя во всем мире пишут привычное — «Алжир».
Портом Алжира в свое время любовался из окон «Пансиона Виктория» Карл Маркс, побывавший в этой стране на лечении. В письме к Ф. Энгельсу он сообщает: «...Расположение здесь великолепное: перед моей комнатой — бухта Средиземного моря, алжирская гавань, виллы, амфитеатром поднимающиеся по холмам... Нет ничего более волшебного, чем эта панорама, воздух, растительность...»
Сейчас современный порт столицы АНДР принимает суда со всех морей-океанов. За выступающим в море молом стояли танкеры. Я видел суда под флагами социалистических стран, у причала разгружалась советская «Башкирия». Жирафьи шеи портальных кранов переносили из трюмов оборудование для нефтепромыслов Сахары.
В алжирском порту раскручивалась пружина обычного рабочего дня.
Непокоренная деревня
...В областной город Тизи-Узу путь лежал по плодородной долине. Мы оставляли за собой апельсиновые и мандариновые плантации, ехали вдоль бурных рек, подмывающих крутые берега. А впереди уже можно было разглядеть вершины горного хребта Джурджур.
Их видел с высоких холмов Алжира и Карл Маркс: «Отчетливо видны, между прочим, снежные вершины за Матифу — в горах Кабилии — самые высокие вершины Джурджура». Уже тогда, в 1882 году, великий мыслитель предвидел» что национально-освободительная борьба, начавшаяся с момента высадки французов, не прекратится, несмотря на внешне прочное господство колонизаторов в стране. Марксу претил их расизм, жестокие расправы с местным населением. Он осуждал в письмах из Алжира, что здесь применяется «особая форма пытки для вынуждения от арабов признаний», что в придачу к суровым наказаниям алжирцев потерпевшая от них французская семья еще «требует немного «поотрубать головы» по меньшей мере у полдюжины неповинных арабов».
Отмечая в письме к своей дочери Лауре Лафарг чувство независимости, равенства, развитое среди алжирцев, их надежду на победу над колонизаторами, Карл Маркс в конце письма, в скобках, добавляет всего одну, но пророческую фразу: «Однако без революционного движения у них ни черта не выйдет».
Предсказание Маркса сбылось, когда началась национально-освободительная борьба алжирского народа в 1954 году.
Завоеватели всегда чувствовали себя в горной Кабилии как на вулкане. Воинственные кабилы — берберский народ, живущий в горных районах Северного Алжира (его название происходит от арабского слова «кабила» — племя),— проявили несгибаемую стойкость и упорство в борьбе с колонизаторами. Завоеватели, с боями захватывая непокорную Кабилию, были вынуждены оставлять в деревнях свои гарнизоны. За год до приезда Маркса в Алжир кабилы восстали в городке Лахдария, который всегда оказывал французам упорное сопротивление.
...В центре Большой Кабилии, в городе Тизи-Узу, рядом с лицеем, в общежитии которого мы разместились, стоит скромный обелиск с высеченными на камне надписью и фамилиями. Это имена учащихся бывшей французской гимназии: наряду с детьми колонизаторов здесь также занимались самые способные юные кабилы, отбираемые французскими преподавателями в алжирских семьях. С началом восстания в 1954 году молодые патриоты — по нескольку учеников из каждого класса — ушли в партизаны — в маки. В честь погибших героев и поставлен обелиск.
В лицее мы посмотрели фильм «За свободу!», снятый по инициативе местного комитета Национального союза алжирской молодежи к 20-летию победы алжирской революции. Фильм повествовал о действительных событиях со слов участников освободительной войны. Активисты молодежного союза сами написали сценарий, а актерами стали крестьяне горной деревеньки, расположенной недалеко от Тизи-Узу. Те самые крестьяне, которые двадцать лет назад действительно помогали «макизарам».
Героиня партизанской борьбы, снявшаяся в фильме, сражалась под кличкой Геликоптер: она на самом деле сбила в горах из винтовки французский вертолет. Я, к сожалению, не застал ее в местном госпитале, где она продолжает работать по сей день.
Первые кадры фильма. Геликоптер выходит во двор, стирает, несет сучья к очагу. В этот момент французские солдаты пытаются согнать жителей к «избирательному участку», где вывешен плакат — «Голосуйте за французский Алжир!».
Новые кадры: патриоты атаковали солдат, убили одного из них, а раненого партизана спрятали в доме Геликоптер.
Лицо французского офицера на фоне плаката — никто не идет голосовать, а тут еще сообщение о нападении партизан. Он отдает команду, и десятки парашютистов в маскировочной форме врываются в деревенские улочки, дома, рушат, опрокидывают, разбивают все вокруг — ищут партизан и находят раненого в доме Геликоптер. Обоих тащат к офицеру. Прикладами карабинов солдаты сгоняют стариков в фесках и плачущих женщин — для опознания пойманного.
На экране сцена расстрела одного из жителей, не пожелавшего голосовать за превращение своей родины в колонию. Перед строем ставят его сыновей. Снова залп. На трупах юношей — распростертое тело матери. Толпа замирает. И вдруг взрывается в гневе. Женщины вздымают в горе руки, яростно трясут посохами старики; солдаты, потрясенные вспышкой народной ярости, в испуге отступают.
Начинаются сцены допроса муджахида — из пробитых гвоздями рук льется кровь. Сразу вспоминается потрясшая весь мир книга Анри Аллега, руководителя газеты «Альже репюбликэн»: колониальные власти закрыли ее за поддержку освободительной борьбы алжирцев, а самого редактора, подвергнув жестоким пыткам, бросили в тюрьму. Из тюрьмы Анри передавал листки дневника, которые после его побега были изданы под названием «Допрос под пыткой».
Фильм кончается. Вид моря, освещенного солнцем. На берег набегают волны, героиня поет песню о свободе. Ее подхватывает кабильская молодежь, смотревшая с нами фильм.
«Свобода просто не дается — ее надо завоевать в борьбе» — эта песня стала известна в годы борьбы за независимость.
Ко мне подходит высокий кабилец Махидин Салми, он преподает в институте английский и французский языки.
— Завтра поедем в Беджайю, — говорит он. — По дороге как раз увидим партизанские места.
...Махидин задумчиво смотрит в окно автобуса на склоны, заросшие деревьями и увитые лианами, на далекие деревушки, прилепившиеся, как орлиные гнезда, к крутым обрывам.
— Такие деревни никогда не покорялись захватчикам. Вчерашний фильм как сколок с жизни. Много было подобных историй...
И Махидин рассказывает еще об одной упрямой деревеньке Тала.
Стояла, она на вершине горы, а напротив нее, через ущелье, были казармы французских солдат. Почти все парни подались в маки, на полях остались только старики и женщины, да еще ребятишки на склонах пасли овец.
Партизаны не давали покоя французам: нападали на их посты, подбирались к казармам, выманивали и уничтожали сторожевых собак. В одной схватке был застрелен солдат; французы рассвирепели. Проведав, что крестьяне, собираясь в горы за дровами, прихватывают с собой и провиант для партизан, колонизаторы вырубили сады вокруг деревни. Жители встали на защиту оливковых плантаций, ведь маслины — основная культура в их хозяйстве. Многие старики, женщины, даже дети были убиты прямо там, на своей земле. Оставшихся солдаты согнали на деревенскую площадь около мечети: крестьянам пригрозили расправой, если они не выдадут партизан.
В этот же вечер в отряд, где сражались сыновья и братья убитых, примчался с печальной вестью мальчишка. Партизаны решили выступать.
Под утро крохотная группа макизаров напала на французский патруль, отвлекая внимание основных сил противника. В казарме услышали стрельбу, и, как и предполагали партизаны, солдаты кинулись на выручку. Тогда основные силы муджахидов ворвались в казарму, захватили врасплох французских караульных. Солдат обезоружили и связали. Склады с боеприпасами взорвали, испортили телефонную связь, а уходя, поставили французов по стойке «смирно» у поднятого над плацем алжирского флага.
Колонизаторы расправились жестоко. Против деревни установили тяжелые орудия и расстреляли ее вместе с оставшимися там стариками...
Махидин Салми попросил шофера остановить автобус.
— Этот лес мы называем «Свежий источник». Там, в его глубине, родник, у которого собирались партизаны. Посмотрите, какие заросли — настоящие маки. Французы сюда даже нос боялись сунуть. Пойдемте со мной...
Махидин идет по узкой тропинке, вьющейся между высокими кустами, перебирается через валежник, камни и останавливается у еле заметного входа в пещеру. Присев на камень, он рассказывает, как в этой пещере проходил первый съезд партизанских руководителей.
Оставив около небольшой плиты с надписью у пещеры букетики цветов, мы направились дальше — в Беджайю, красивейший город на побережье. Его очарование можно почувствовать, пройдясь по двойной набережной, выгнутой над гаванью, полюбовавшись крепостью на горе Гурая, пышными особняками с колоннами и многоэтажными домами, где на балкончиках сушится белье и ковры; касбой, служившей складом для французских боеприпасов.
Борцам за освобождение родины посвящены два величественных монумента в центре города. Один еще в строительных лесах: горец-кабил со связанными руками на краю скалы. Через минуту его столкнут в пропасть (так колонизаторы расправлялись с непокорным населением). Мускулистая фигура патриота выражает силу и презрение к палачам. А вот второй памятник: богатырская фигура партизана с винтовкой, опоясанного патронташем, будто вырастает из скалы. Памятники героям маки обращены к порту. Там заливают в танкеры алжирскую нефть, добытую из недр Сахары. В самом крупном районе нефтедобычи — Хасси-Месауде — работают молодые инженеры-алжирцы. Лозунг маки, национально-освободительной борьбы, провозглашавший «революцию народа для народа», воплощается в жизнь.
Звенья серебряной цепи
По ущелью машина двигалась неторопливо, тормозя возле опасных осыпей и рытвин, образовавшихся после сильных дождей. Наш неунывающий шофер Хадж Елмехи остановился у стены кактусов. Пробравшись к растениям, Хадж обернул руку платком и сорвал несколько продолговатых оранжевых плодов, что торчали коротенькими пальчиками по краям колючей ладони листа. Конечно, с кактусом не стоит здороваться, но особо следует опасаться тончайших иголочек на самих плодах. Когда откручиваешь плод, легкие иглы от сотрясения взлетают, будто ими выстреливают из катапульт. Облачка этих крохотных стрел едва заметны в солнечных лучах. Они попадают на руки, лицо, вонзаются маленькими жалами в кожу, вызывая зуд. Но очень уж хороша на вкус сочная мякоть плода, пахнущая земляникой.
— Во-он там Бениани, — показывает Хадж на другую сторону ущелья, где высоко по склонам и на самой макушке горы рассыпаны кубики домов.
— Название идет от рода Бени, который построил здесь первые дома. С давних времен все семьи этой небольшой деревушки занимались ремеслом — деды, отцы, сыновья. При французах она была маленькая, захудалая, а теперь стала настоящим городом.
Вскоре в зелени деревьев заалели черепичные крыши. Домики в два-три этажа, разноцветные, но чем выше, тем строже их серо-желтая раскраска. Они лепятся на крутом склоне, будто цепляясь друг за друга, втискиваются в скалистые выемки, опираются на высокие каменные подпорки.
От маленькой площади, где стоит наш автобус, тянется главная улица. Навстречу попадаются невозмутимые мужчины в белых или коричневых с капюшонами плащах из тонкой овечьей шерсти, в фесках или круглых шапочках. Около здания почты степенно беседуют отцы семейств.
В нижних этажах домов — лавки с изделиями местных серебряных дел мастеров. Они безо всяких вывесок, но в окнах выставлены те или иные украшения, которыми здесь торгуют.
Заходим в ту, где витрина увешана цепочками и брошами. И в этой крошечной лавке товары размещены в одной комнатке. На прилавке разложены кольца, пояса, браслеты, на стенах висят ожерелья с красными кораллами, серебряные цепочки — длинные и короткие, толстые и тонкие, из простых, плоских звеньев и витые.
Цепочки очень хрупкие, невесомые, их тяжести рука совершенно не ощущает. Браслеты, наоборот, широкие, массивные. Многие изделия украшены синец, красной, зеленой эмалью.
У другого домика стоят, картинно опираясь на посохи, старики в бурнусах и радушно кивают нам головами. Это лавка побольше, и товар здесь габаритный — керамические изделия и ковры.
На полу высокие тонкогорлые кувшины, а на полках — вазы, блюда, подсвечники, пепельницы. Сдержанные тона, строгий узор. На кувшины наброшены пестрые коврики, на стенах развешаны покрывала и большие ковры...
Позади лавок обычно располагаются мастерские, которые меня и интересуют. Я послушно следую за Хаджем Елмехи — он-то знает здешних мастеров.
...На крутой улочке мужчина с женщиной загоняют во двор ослика с гигантским тюком на спине. Осел упирается, и мы терпеливо ждем: иначе не разминуться — так узка проезжая часть. Навстречу величаво движется седой горец в шерстяном плаще и белой шапочке, погоняя небольшую отару овец. Он невозмутимо протискивается следом за животными между стеной дома и упрямым осликом. Хадж почтительно приветствует его и спрашивает о чем-то.
Пока мимо семенят овцы, Хадж расписывает нам преимущества животных этой породы «араби»: они дают хорошую шерсть, много мяса.
— Кстати, этих овец гонят на «праздник барана». К этому дню в каждой семье выращивают или покупают барана, чтобы на целый день хватило мяса. Барана режет глава семьи. Готовят кус-кус и разные прочие кушанья. С утра приходят родственники, близкие, знакомые. Очень хороший праздник... — Хадж даже причмокивает языком.
У дома, вдоль стен которого стоят кадки с цветами, мы останавливаемся, и Хадж идет предупредить хозяина о нашем приходе. С другой стороны улицы с любопытством смотрят девочки. У них, как и у взрослых кабильских женщин, вокруг талии повязаны длинные полосатые платки.
— Входите,— приглашает радушным жестом Хадж.— Правда, сам хозяин уехал в Алжир за серебром. Но вот его младший сын, Ахмед Унас.
В мастерской небольшой станочек, на стойке в гнездах размещены десятки пилок, ножниц, рашпилей и других орудий труда: судя по отполированным рукояткам, ими пользовались еще основатели рода Унасов, Ахмед, интеллигентного вида юноша, показывает, как делается пояс. Он берет со стола моток серебряной проволоки и отрезает несколько кусочков. Эти заготовки Ахмед гнет плоскогубцами, круглогубцами, щипчиками — получается фигурка, понятная пока ему одному. Затем достает со стойки серебряную пластинку и приваривает к ней проволоку горелкой. Теперь перед нами уже одна из составных пластин пояса с узором, похожим на венчик цветка. Эту пластину он соединяет звеном из той же проволочки с другой, готовой.
— Так, звено за звеном, делается пояс, похожий на те, которые носили еще в старые времена. — Ахмед протягивает тяжелый узорчатый пояс, снятый со стены. — Как и наши предки, и мой отец, и мои два брата — они живут на соседней улице со своими семьями — серебряных дел мастера. В каждом роду продолжает ремесло кто-либо из сыновей, полюбивших это искусство. А я решил стать экономистом — эта наука очень нужна нашей стране.
Ахмед Унас — студент Алжирского университета. Беседуя с нами, он очень одобрительно отозвался о мерах правительства, поощряющих ремесленников. Был принят «статус ремесленника», разработано постановление о сохранении и развитии всех национальных ремесел: ковроткачества, гончарного промысла, чеканки, производства золотых, серебряных, бронзовых изделий... Сейчас в Алжире создано новое профессиональное объединение — Национальный союз мелких торговцев и ремесленников.
Ахмед выводит нас узкими улочками на площадь... Автобус набирает скорость по горной дороге, и за спиной остаются в сумерках огни Бениани — серебряного города.
«Изящные и полные благородства»
Широкая магистраль, которую еще засыпают щебенкой и асфальтируют, уходит в сторону. Мы едем меж холмов, склоны которых укреплены земляными террасами и засажены деревцами, чтобы дожди не смывали почву. Аллея высоких эвкалиптов обрывается, распахивается ширь полей, усыпанных одинаковыми желтыми шарами дынь — яркими, блестящими, будто их только что отполировали и отсортировали на конвейере.
Возле пугала в феске примостились у дороги ребятишки — белокурые, курчавые (кабилы не только брюнеты — бывают и белокурые и рыжие). Перед ними на плетенке — аппетитные ломти дынь с благоухающей желтоватой мякотью.
Слева у дороги ульи и безглазые домики-гурби: окна их обращены во дворы, скрытые высокими тростниковыми изгородями. Одинокий феллах, согнувшись, налегает на плуг, распахивая полоску земли. Поджарые собаки поворачивают головы вслед автобусу. Здесь частные наделы.
Мы едем в деревню нового типа, в «социалистическую образцовую деревню».
Тяжкой была доля феллаха, когда издольщикам приходилось гнуть спину на богатеев. Колонизаторы по-своему распорядились с сельскохозяйственной страной: на лучших плодородных землях расположились хозяйства французов, отправлявших в метрополию в огромных количествах вино, фрукты, овощи. Когда колонизаторы сбежали со своих ферм, там возникли комитеты самоуправления. Но феллахи, боровшиеся за мечту о «своей земле», ждали, когда ее будут отбирать у богатых землевладельцев. И вот проведена реформа. «Аграрная революция» провозгласила: «Земля принадлежит тем, кто ее обрабатывает». Сейчас Национальный союз алжирских крестьян объединяет сельскохозяйственных рабочих государственных ферм, членов кооперативов «аграрной революции» и мелких частных производителей...
Абрикосовые и персиковые сады сменились мандариновыми. Обогнув холм, въезжаем в солнечную долину. У подножия хребта виднеется квадрат белых домиков под черепичными крышами.
Нырнув под арку, автобус выкатывается по прекрасной асфальтированной дороге на небольшую площадь. Нас встречают в основном ребятишки, прыгающие между цветниками, да издали смотрят женщины — мужчины работают в плодовых садах, обрабатывают посевы.
Страна поставила перед собой задачу: как можно скорее добиться продовольственной независимости. За три года — с 1980-го по 1982-й — затраты на развитие сельского хозяйства алжирской деревни превысили общий объем капиталовложений за предыдущие десять лет.
В рамках программы помощи крестьянству правительство уже построило десятки образцовых социалистических деревень, как и та, в которую мы прибыли, — «Нацириа».
— Это название можно перевести как «нация» и как «семья»,— говорит член комитета деревни Лалами Резки.— Мы живем в благоустроенных домах, о которых раньше феллахи и не мечтали, как одна большая дружная семья. На общих собраниях обсуждаем производственные дела, решаем, к какой машинно-тракторной станции обратиться, какую взять технику на сев, культивацию, уборку урожая. В трудных случаях обращаемся за помощью к агрономам, другим специалистам сельского хозяйства...
После беседы прогуливаемся по тротуарам меж невысоких, недавно высаженных деревцев.
Около одного дома нас вежливо приглашают зайти внутрь. Дом предназначен для одной семьи: жилые комнаты, ванная и кухня. Характерное для алжирского дома почти полное отсутствие мебели. Лишь у стен низкие сиденья вроде диванчиков, покрытые самодельными коврами, да в нишах стоят шкафчики с посудой.
— Разве так жил феллах в своем глинобитном гурби? У него не было ни света, ни теплой воды, а за перегородкой блеяли овцы,— говорит пожилой алжирец.
Сидящий рядом молодой крестьянин добавляет:
— Мы получили от властей не только землю и дом, нам помогают инвентарем, семенами, удобрениями. Мои дети учатся — построили школу на 300 человек; если кто заболел — есть медпункт.
— Наш комитет следит за порядком в деревне, чтобы все учреждения работали хорошо, чтобы «сервис» был на уровне, чтобы коммуникации действовали исправно, — показывая нам улицы поселка, объясняет Лалами Резки. — В деревне много жителей, возникает масса вопросов. Решать их нужно быстро: когда люди довольны, им и работается лучше.
Вопросов много, но главное достигнуто: теперь крестьянин продает продукцию со своего поля прямо госучреждениям, минуя перекупщика, который раньше и крестьян обдирал, и в городе цены на овощи, фрукты взвинчивал.
Разговариваем о том, какие самоуправляемые хозяйства и кооперативы рентабельнее, как это сочетается с частным производством; насколько государственная политика по отношению к крестьянину уменьшает миграцию жителей села в город; что лучше: большая «образцовая деревня» или хозяйство поменьше, как в других вилайе (областях), где в поселках по 30—40 домов и каждой семье выделяется личный приусадебный участок.
Незаметно дошли до околицы и видим, как по полю движется красный трактор. В окне кабины — разгорячённое лицо лихого тракториста в чалме.
Незадолго до поездки я читал алжирские письма Карла Маркса. Вот как он описывал арабов, которых называл маврами:
«Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков от почти белого до темно-бронзового. Их одежда — даже нищенская — красива и изящна: короткие штаны (или мантия, скорее — тога, из тонкой белой шерстяной материи) или плащ с капюшоном; для прикрытия головы (в неблагоприятную погоду, при сильной жаре и т. п. для этого служит также и капюшон) употребляют тюрбан или кусок белого муслина, которым они подпоясывают свои штаны; обыкновенно они оставляют ноги босыми и не обуваются, а лишь изредка надевают туфли из желтого или красного сафьяна.
Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в «искусстве драпироваться» в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства, ходит ли он или стоит неподвижно...»
Дальше Маркс описывал, как сидят алжирцы верхом на муле или лошади... Это было сто лет назад.
Сейчас перед нами современный житель новой деревни мастерски вел трактор, оставаясь «изящным и полным благородства».
Машина шла неторопливо и мощно, у края поля плавно поворачивала, поднимая вверх сверкавшие на солнце лемехи. За трактором тянулась чернота ровных пластов вспаханной земли...
Окончание следует
В. Лебедев, наш спец. корр. | Фото Т. Гороховской
