«Я умираю до срока — от руки убийцы, нанятого английской олигархией».
Наполеон Бонапарт
При чем тут врач и священник?
«С вятая Елена, маленький остров...» Курсант военного училища Наполеоне ди Буонапарте откладывает перо в сторону, и мысли его переносятся к далекой земле, затерявшейся в бескрайних просторах Атлантического океана. Судьба вряд ли когда-либо забросит его туда. Да и что ему делать на этом Богом забытом островке, тем паче если у него есть лишь одно заветное желание — сделать блистательную карьеру на родной Корсике?
Он закрывает тетрадь. На сегодня — все. Эту тетрадь он уже не раскроет никогда. В конце одной из ее страниц останутся только четыре роковых слова: «Святая Елена, маленький остров...» — продолжения не будет.
В апреле 1818 года бывший император французов, король Италии, глава Швейцарской и Рейнской конфедераций, чья власть простиралась от Мадрида до Амстердама и от Неаполя до Гамбурга, превратился в простого обрюзгшего смертного, узника виллы Лонгвуд, что на острове Святой Елены, куда его доставили под конвоем по повелению английского правительства.
Вот уже семь месяцев как он страдает нестерпимой болью в желудке и частой рвотой — симптомы, позволившие его личному врачу, ирландцу О'Мире, поставить однозначный диагноз: хроническая болезнь печени.
Хадсон Лоу (Лоу, сэр Хадсон (1769-1844)-английский генерал, в августе 1815 г. был назначен губернатором о. Святой Елены. Здесь и далее прим, переводчика.), на чьи плечи легло тяжкое бремя ответственности за участь именитого узника, не в силах избавиться от гнетущей мысли: а что, если тот все же сбежит? Ведь однажды он уже бежал — с Эльбы? К каким только ухищрениям не прибегает Лоу, стараясь узнать обо всем, что говорит и делает пленник Лонгвуда. Когда Наполеон согласился, чтобы его лечил О'Мира, Хадсон Лоу живо смекнул: вот он, соглядатай, лучшего и не сыскать!
Однако на все предложения Лоу О'Мира ответил отказом, дав понять губернатору, что его намерения недостойны звания английского офицера. От подобных слов Лоу пришел в ярость и тут же потребовал, чтобы ретивый ирландец подал в отставку. С этой печальной вестью О'Мира явился к Наполеону. После короткого раздумья Наполеон сказал:
— Стало быть, смерть уже не за горами. По их мнению, я и так слишком долго живу. Да, ваши чиновники времени понапрасну не теряют; когда папа был во Франции (Речь идет о приезде папы Пия VII во Францию, куда его пригласили короновать Наполеона на императорский престол.), я скорее дал бы руку на отсечение, чем прогнал бы его лекаря.
Ирландец слушал Наполеона в сильном волнении. Бывший император просил его передать кое-какие поручения своим родственникам и близким:
— Если увидите моего сына, обнимите его за меня, пусть всегда помнит: он родился французом!
И вот Наполеон остался без врача. К нему наведывались то полковой лекарь, то фельдшер, и тогда он понял: лечить его никто не собирается. Он велел гофмаршалу Бертрану (Бертран, Анр и Гасьен (1773-1844) — французский генерал и гофмаршал, верный соратник Наполеона I; последовал за императором на Эльбу, а потом — на Святую Елену.) написать кардиналу Фешу (феш, Жозеф (1763-1839) — дядя Наполеона I по материнской линии; в 1802 г. был назначен архиепископом Лионским, потом, в 1803 г., кардиналом.), чтобы тот вместе с Государыней матушкой (Официальный титул Марии Летиции Ромалино (1750-1836), который она получила после того, как ее сын стал императором французов.) нашел и направил к нему толкового и надежного врача.
Говоря откровенно, Государыня матушка была одной из самых удивительных личностей в истории Франции. Эта женщина, вышедшая из низов общества, в юности испытала крайнюю нужду. Став женой скромного корсиканского адвоката, она родила ему восьмерых детей, которых растила на скудное пособие, едва сводя концы с концами. И кто знал, что ей будет суждено стать матерью императора, трех королей, королевы и двух принцесс! Она всегда поступала так, как того требовали обстоятельства. «Вот самая счастливая из женщин, — писала в 1807 году графиня Потоцкая. — Она красива, еще молода, и, глядя на нее, никто не посмеет сказать: «Как! Неужели это его мать!»
Счастливая? Вряд ли. Почти всю свою жизнь Государыня матушка прожила в страхе за будущее. Подтверждение тому — знаменитая фраза, которую она не уставала повторять: «Хоть бы это никогда не кончилось!» К тому же она слыла редкостной скопидомкой, что было причиной ее постоянных размолвок и ссор с императором.
— Вы живете, точно какая-нибудь мещанка с улицы Сен-Дени! — возмущался Наполеон. — В вашем положении надобно тратить ежегодно по миллиону!
— Что ж, сир, тогда дайте мне два миллиона, — невозмутимо отвечала ему Летиция.
Материнская скупость сыграла отнюдь не последнюю роль в ужаснейшей трагедии, которой обернулось заключение императора на Святой Елене.
В 1815 году, после Ватерлоо, Государыня матушка отправилась в Рим искать покровительства у папы Пия VII. А за нею последовал и ее сводный брат, кардинал Феш, являвший собой образ типичного бальзаковского героя. Сами посудите: в 1791 году он присоединился к Революции и стал аббатом, однако вскоре был лишен духовного сана; затем он подвизался «поставщиком» для армии и проявил на новом поприще завидную сноровку и сметку; после подписания Конкордата (Речь идет о договоре 1801 года между Бонапартом и папой Пием VII, во исполнение которого епископы, сторонники монархии, бежавшие из Франции, были лишены духовных санов и в стране произошла реорганизация Католической церкви.), как ни удивительно, он сбросил с себя личину преуспевающего торговца и вновь облачился в пурпурную мантию, правда, на сей раз уже в кардинальскую. Впрочем, самое поразительное — то, что вскоре благодаря своему благочестивому образу жизни он сделался самым почитаемым священнослужителем во Франции!
В Риме, где наш кардинал остался не у дел, набожность его достигла сверхъестественной, мистической силы, что повлекло за собой неисчислимое множество пагубных последствий...
Когда в мае 1818 года во дворце Ринуччини, римской резиденции Государыни матушки, получили письмо от гофмаршала Бертрана, просившего от имени Бонапарта прислать на Святую Елену врача и священника, кардинал Феш и Государыня матушка, посовещавшись, решили не откладывать просьбу императора в долгий ящик и обратились за разрешением к кардиналу Консальви, секретарю Пия VII, и лорду Батхерсту, английскому военному министру, ведавшему, кроме всего прочего, и делами колоний. И они его благосклонно получили. Фешу надлежало подыскать кандидатуру «римского католического священника и французского врача с незапятнанной репутацией». Прекрасно. Оставалось только их найти.
И здесь случилась странная, нелепая и необъяснимая история — ни Феш, ни Летиция пальцем о палец не ударили, чтобы подобрать достойных кандидатов. На Святую Елену были отправлены первые, кто подвернулся под руку, они не имели ни рекомендаций, ни знаний, ни опыта...
Как только во Франции узнали, что английское правительство дозволило послать к Наполеону священника и лекаря, многие представители духовенства, причем из числа наиболее достойных, памятуя о заслугах императора в деле восстановления Французской католической церкви, выразили горячее желание отправиться на Святую Елену. Так же поступили и врачи — свои услуги тотчас предложил бывший первый лекарь императора Фуро де Борегар.
Не мудрствуя лукаво духовником к императору определили престарелого корсиканского аббата Буонавиту. Узнав про это, изумленный кардинал Консальви поспешил лично уведомить Феша и Летицию о том, что «преклонные года отца Буонавиты, равно как и его склонность к падучей, позволяют заключить, что от него в колонии Святой Елены не будет никакого проку...». Однако ж предупреждение Консальви действия не возымело.
Впрочем, в помощь Буонавите назначили некоего аббата Виньяли, над невежеством которого потешалась даже паства, величавшая его не иначе, как горе-пастырем...
Таким же образом был подобран и лекарь. Королева Екатерина, супруга Иеронима (Иероним, илиЖером(1784-1860)-младший брат Наполеона; в 1807 году женился на принцессе Екатерине Вюртембергской и стал королем Вестфалии.), писала Летиции, что самая подходящая кандидатура — Фуро де Борегар: «Он, как ни один другой врач, изучил состояние здоровья императора, и мы предпочли бы остановить выбор именно на нем». Однако ответа на свое письмо королева так и не получила. А Феш остановил свой выбор на некоем Антоммарки, сказав при этом следующее: «Мы вполне можем рассчитывать на его усердие и безоговорочную преданность».
«Если кто и не был создан для славы, — писал Г.Ленотр (Ленотр, Теодор Го сселен (1857-1935) — известный франц. историк.), — так это Антоммарки, обыкновенный коновал, который в 1818 году занимался тем, что вскрывал трупы в морге во Флоренции». В ту пору корсиканцу Антоммарки было двадцать девять лет...
Что же, в конце концов, побудило кардинала и Летицию принять подобное — бесспорно ошибочное — решение, которое могло нанести непоправимый ущерб душевному и физическому здоровью императора?
Это — величайшая из тайн, ибо она имеет отношение к такой выдающейся личности в истории, как Бонапарт. Под ее покровом разыгралась ужасная человеческая трагедия, о подробностях которой долгое время ничего не было известно. И лишь документы, хранившиеся в отделе рукописей Парижской национальной библиотеки, обнаруженные неутомимым исследователем Фредериком Массоном, помогли пролить слабый свет на эту тайну, которая вообще может показаться невероятной, если пренебречь подлинными документами, где среди прочего имеется следующее бесспорное подтверждение: Государыня матушка и Феш считали, что Наполеона на Святой Елене уже не было.
В октябре 1818 года Летиция сообщает эту счастливую весть своей невестке Екатерине, 5 декабря Феш, со своей стороны, заявляет Лас-Казу (Лас-Каз, Эммануэль Огюстен Дьедонне, граф де (1766 — 1842) — французский писатель.), что в любом случае «это» вот-вот должно произойти: «Мне трудно сказать, каким способом Господь освободит императора, но я твердо убежден, что это скоро случится. Я всецело полагаюсь на Него, и вера моя непоколебима».
С этого времени жизнь Летиции и Феша превращается в сущее наваждение: они уверены, что Наполеон покинул Святую Елену, и тщетно пытаются убедить в этом свое окружение; они заявляют, будто им это хорошо известно, ибо так поведала одна ясновидящая. Они оказались во власти какой-то ясновидящей австриячки — вполне вероятно, шпионки, — и та начинает безжалостно играть на материнских чувствах Летиции, усыпляя ее призрачными надеждами. К сожалению, об этой ясновидящей историкам ничего определенного не известно.
27 февраля 1819 года Феш написал Лас-Казу безрадостное письмо: «Из Рима отправилась небольшая экспедиция, однако есть все основания полагать, что на Святую Елену она не попадет, потому как от одного человека нам стало доподлинно известно, что 16 или 15 января император получил разрешение покинуть Святую Елену и англичане намереваются переправить его в другое место. Что вам на это сказать? В жизни его случалось немало чудес, и я склонен верить, что теперь произошло очередное чудо».
В июле Феш и Государыня матушка окончательно уверовали в чудесное избавление Бонапарта... Они слушать не хотели тех, кто пытался их разуверить: «Из предыдущих писем, — сообщает 1 июля Феш Лас-Казу, — вы должны были уяснить, насколько мы уверены в том, что император сейчас на свободе». А чуть дальше он делает довольно странную приписку: «Хотя, несомненно, губернатор Святой Елены может принудить графа Бертрана написать вам, что Наполеон, дескать, по-прежнему томится в заключении».
Выходит, они не верили даже Бертрану, если ни в грош не ставили его письма! Интересно, как бы они отнеслись к посланию от самого Наполеона? Однако Наполеон, как узник Святой Елены, был обязан представлять всю свою корреспонденцию в распечатанном виде на просмотр главному цензору — Хадсону Лоу, что вызывало у него откровенное возмущение, а посему он вообще отказался писать письма...
Наполеон не переставал задаваться одним и тем же мучительным вопросом: почему его все покинули?.. Увы, ему так и не было суждено узнать, что один из самых выдающихся медиков Европы пожелал разделить с ним его печальную участь, а дядя и мать — родная мать! — отвергли его великодушную помощь... Он так никогда и не узнал, что сделано это было по наущению «ясновидицы», советам которой слепо следовала его родня!..
На Святую Елену Антоммарки, Буонавита и Виньяли прибыли 18 сентября 1818 года. Однако, прежде чем представиться императору, Антоммарки ничтоже сумняшеся отправляется отобедать к Хадсону Лоу. За столом губернатор, сломив своенравный характер горе-хирурга, науськивает его так, как надо. И Антоммарки является в Лонгвуд, твердо убежденный, что недуг императора — так называемая «политическая болезнь» — мнимый.
Климат на Святой Елене, затерянном посреди океана скалистом островке, был главной причиной частых заболеваний гнойным хроническим гепатитом. Но Лоу, считавший болезнь Наполеона «мнимой», решительно отказывался связывать ее со здешним климатом. Антоммарки же в конце концов согласился с мнением губернатора.
А император меж тем страдал отсутствием аппетита; у него сильно распухли ноги.
— Вам надобно больше двигаться, займитесь лучше садоводством, покопайтесь в земле, — грубо возражал на его жалобы хирург.
Но ведь Наполеон жаловался на нестерпимые боли в правом боку, страдал неимоверно: из-за частой рвоты у него открылась язва желудка...
Наполеон, чувствуя неминуемое приближение конца, говорит аббату Виньяли, что тому надобно будет сделать после его смерти:
— Я родился католиком, и мне бы хотелось, чтобы меня похоронили согласно обрядам, предписанным Католической церковью.
В это мгновение рядом послышался громкий смех — слова императора показались Антоммарки на редкость забавными. Наполеон в возмущении произнес:
— Ваша тупость, сударь, невыносима. Я могу простить вам легкомыслие и бестактность, но бездушие — никогда! Ступайте вон!
Доказательство откровенной бессердечности Антоммарки содержится в удивительном документе — «Дневнике» гофмаршала Бертрана, который в свое время расшифровал и опубликовал историк Флерио де Лангль. Там, к примеру, имеется ссылка на письмо, приведенное Монтолоном (Монтолон, Шарль Тристан,граф де (1783 — 1835) — французский генерал, соратник Бонапарта.) в своих «Мемуарах», которое продиктовал ему император:
«Вы находитесь на острове уже пятнадцать месяцев, но за все это время вам так и не удалось убедить Его величество в вашей добропорядочности; вы ничем не можете облегчить его страдания, так что ваше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно».
Наполеон как-то посетовал своему камердинеру Маршану:
— Пользовал ли он кого-либо хуже, чем меня?
А между тем Летиция и ее брат лишились всякого благоразумия. Очаровательная Полина Боргезе (Речь идет о Марии Полетте Бонапарт (1780 — 1825), сестре Наполеона, вдовы генерала Леклерка, которая затем вышла замуж за Камилло Боргезе (1775 — 1832), губернатора Пьемонта.), чьи письма проясняют некоторые неизвестные подробности этой трагической истории, пребывала в полном отчаянии:
«Мы с Луи (Луи Бонапарт (1778 — 1846) — брат Наполеона, с 1806 года король Голландии.), — писала она в 1821 году, — старались, елико возможно, изобличить лживые пророчества этой ведьмы, но все наши старания были напрасны; дядя тщательно скрывал от нас вести и письма со Святой Елены и уверял, будто отсутствие оных уже говорит о многом! Все это похоже на кошмарные козни».
Полина в слезах умоляла матушку образумиться, и мольбы дочери в конце концов вывели ее из себя. Она кричала, что ей-де никто не указ, ибо она знает — ангелы Господни «унесли императора в благодатные края, где здоровье его непременно пойдет на поправку». Больше того: из этих самых краев она, мол, даже регулярно получала известия!..
Ни в одном письме Летиции с конца 1818 по 1821 год мы не найдем ни слова сострадания к императору... Хуже того: покуда император мучился и страдал, матушка его чувствовала себя безмерно счастливой и молодела прямо на глазах.
Вскоре вести со Святой Елены для Государыни матушки привез старик Буонавита. Из-за тяжелой болезни ему пришлось покинуть остров. По прибытии в Европу он, разумеется, первым делом отправился навестить Летицию с Фешем. Он поведал им все, что знал, но мать с дядей наотрез отказались ему верить.
— Вы действительно видели императора? — с нескрываемым недоверием спросил аббата Феш.
Буонавита в недоумении кивнул.
— А я не верю ни единому вашему слову! — в отчаянии воскликнула Летиция. — Императора там уже нет — мне это хорошо известно.
И только после очередного вмешательства Полины Государыня матушка наконец была вынуждена признать правду. «Между нами опять произошел страшный скандал, — писала Полина, — однако после него мама начала что-то соображать; скандал и впрямь был ужасный, я вконец разругалась с кардиналом и заявила, что ноги моей больше не будет в его доме».
На следующий день после того, как Государыня матушка образумилась, она написала шести высокопоставленным особам, с волнением сообщив — со слов Буонавиты — о том, что здоровье императора значительно ухудшилось и что она умоляет их повлиять на английские власти, чтобы они назначили ему другое место ссылки.
Но было слишком поздно: уже два месяца и десять дней как Наполеона не стало.
Яд
Это случилось одним апрельским воскресеньем 1965 года. У меня дома раздался телефонный звонок. Звонил мой друг и «шеф» Рене Мэн:
— Ален, слыхали новость?
— Какую, Бог ты мой?
— Наполеона-то отравили.
Что бы ни подумал читатель, а эта сенсация меня ничуть не взволновала. Дело в том, что в конце 1961 года я прочел вышедшую тогда книгу, которая называлась «Был ли отравлен Наполеон?». Написал ее шведский дантист, доктор Форшуфвуд, долгое время пытавшийся доказать, что Наполеона отравили мышьяком.
— Какая же это новость? — спросил я.
— Что бы там ни было, а сегодняшняя «Санди телеграф» преподносит ее
как сенсацию.
— Выходит, доктор Форшуфвуд решил попытать счастья у английских историков — мы же дали ему от ворот поворот?
— Ладно, напишите-ка мне про все, что он там себе думает!
В тот же день после полудня статья была готова, и я отнес ее в «Журналь дю Диманш». А в понедельник утром сенсацию подхватили уже все парижские газеты, дополнив ее собственными комментариями. Журналисты принялись буквально осаждать врачей-токсикологов и историков, занимавшихся жизнью Наполеона в ссылке на Святой Елене. Само собой разумеется, они не обошли вниманием и доктора Поля Ганьера, автора знаменитого исследования «Наполеон на Святой Елене», за который Французская академия удостоила его Главной премии Гобера. Ганьер, как и многие его коллеги, заявил журналистам, что к идее об отравлении он относится весьма скептически.
Сомнения ученых, однако, ничуть не обескуражили дотошных газетчиков. Главный тон всем задала «Франс суар», вышедшая под заголовком: «Наполеон был отравлен мышьяком. Убедительные результаты опытов с волосами императора, проведенные в Центре атомных исследований Харуэлла». А вот строчка из одноименной статьи: «Результаты исследований в Харуэлловском центре показали, что Наполеон, бесспорно, был отравлен».
«Пари-пресс» перепечатала интервью с Мэйбл Балькомб-Брукс, праправнучкой Бэтси Балькомб, той самой девчушки со Святой Елены, чья простосердечность так умиляла Наполеона. Мэйбл Балькомб-Брукс, супруга миллиардера сэра Нормана Брукса, бывшего чемпиона Австралии по теннису, призналась как-то журналистам:
«Наполеона отравили мышьяком в начале 1821 года на Святой Елене. Скорее всего это дело рук кого-то из его ближайшего окружения. У меня есть доказательства».
А вот как прокомментировала это интервью упомянутая нами газета: «Женщина решила пролить свет на величайшее из преступлений в истории — таинственную смерть императора французов. Ее доказательства — три пряди волос с головы Наполеона I...»
Итак, 15 апреля 1821 года Наполеон, диктовавший свое последнее завещание, произнес поразительные слова:
«Я умираю до срока — от руки убийцы, нанятого английской олигархией, но англичане непременно отомстят за меня».
К сожалению, история забыла это скорбное признание. На вскрытии тела императора присутствовали пять английских врачей и один корсиканский, все они единодушно констатировали естественную смерть. Тем не менее шведский дантист Форшуфвуд убежденно заявляет: «Наполеон был отравлен!» На чем же он основывал свои доказательства?
Доктору Форшуфвуду удалось выявить немало расхождений в заключениях английских и корсиканского врачей: в отличие от Антоммарки, который отмечал наличие у Наполеона ярко выраженной злокачественной язвы желудка, англичане констатировали, что желудок Наполеона был поражен только начальными злокачественными образованиями.
Итак, доктор Форшуфвуд категорически отрицал, что у императора был рак: «У Наполеона отсутствовал основной признак рака — кахексия, то есть общее истощение организма, наблюдаемое практически у всех больных, умерших от раковых заболеваний. С точки зрения медицины нелепо считать, что Наполеон в течение шести лет страдал раком и умер, не потеряв ни грамма в весе. Зато тучность Наполеона наилучшим образом подтверждает гипотезу о хронической мышьяковой интоксикации, хотя в течение многих недель он почти не принимал пищу, вследствие чего его организм был истощен до крайности». Шведский врач отмечает, что чрезмерное ожирение при общем истощении организма и есть наиболее «типичный и любопытный» признак медленного отравления мышьяком. Такое действие мышьяка было издревле известно перекупщикам лошадей: прежде чем сбагрить «дряхлую, тощую кобылу», они вскармливали ее мышьяком, и кобылу в скором времени разносило прямо как на дрожжах.
Читатель, очевидно, полагает, будто, выявив упомянутые признаки, как-то: ожирение, отсутствие волосяного покрова на теле и другие, — доктор Форшуфвуд установил, что Наполеон умер после того, как в течение какого-то времени, относительно короткого, его травили мышьяком. Ничуть не бывало! «В теле Наполеона, — пишет Форшуфвуд, — были обнаружены характерные следы хронического отравления мышьяком. Тем не менее, если судить по изменениям в его организме, воздействие мышьяка не было настолько сильным, чтобы повлечь скорую смерть». То-то и поразительно! Не менее удивительным кажется и другое наблюдение шведского врача. Желудочное кровотечение, отмечает он, было вызвано «язвенным процессом, поразившим стенки желудка, что является характерным признаком отравления ртутью. Стало быть, главная причина, повлекшая мгновенную смерть Наполеона, — отравление ртутью».
Если допустить, что на Святой Елене рядом с императором находился отравитель, нетрудно догадаться, что в последнее мгновение он мог заменить яд. Мышьяк не мог быть причиной образования язвенного процесса в желудке Наполеона, как это установили врачи. В отличие от ртути, тем более если император получил ее в большой дозе. Таким образом, Наполеону, очевидно, сначала вводили мышьяк, а затем дали сильную дозу ртути, от которой он и умер. Однако, прежде чем сделать какой-то однозначный вывод, я сразу же хочу предупредить читателя: чтобы понять ход рассуждений доктора Форшуфвуда, нужно обладать большим воображением и сообразительностью.
С какого времени таинственный отравитель начал вводить Наполеону мышьяк?
Доктор Форшуфвуд тщательно изучил так называемую «историю болезни» императора и восстановил ее с самого начала.
1 октября 1805 года, когда Наполеон накануне битвы под Аустерлицем собирался предстать перед Великой армией, у него ни с того ни с сего случился страшный приступ, свидетелями которого были Жозефина (Жозефина, Мария-Жозеф Роза Таше де Лапажри (1763 — 1814) — супруга Бонапарта, с которой он расстался в 1809 году.) и Талейран. С чего это вдруг? Думали, что это эпилептический припадок. «Интересно, — спрашивает в своей книге доктор Форшуфвуд, — отчего у Наполеона уже в то время появились столь характерные признаки отравления мышьяком? Ответ может быть только один: яд ему начали давать давно!»
7 сентября 1812 года, накануне Бородинского сражения, он жаловался на «ужасные» головные боли; 8-го числа он вдруг осип, так, что даже не слышал приказы, которые сам отдавал. В этой связи доктор Форшуфвуд делает вот какое заключение: «В сентябре 1812 года у Наполеона также наблюдались типичные признаки отравления мышьяком».
После победы под Дрезденом, в августе 1813 года, у Наполеона начались нестерпимые боли в желудке, и «генералы из его окружения подумали, что он отравился». На Эльбе камердинер Маршан заметил, что бедра у императора покрылись какими-то язвами... Во время «Ста дней» (Речь идет о периоде второго правления Наполеона после бегства с о.Эльба — 20 марта — 22 июня 1815 года.) Наполеона одолевали непрестанные приступы изжоги.
В Ватерлоо, в ночь перед битвой, император спал глубоким сном. Тем не менее во время битвы он, как ни странно, то и дело погружался в дремоту. У него вдруг появились боли в мочевом пузыре. Он даже не мог сидеть в седле.
«Приняв во внимание весь комплекс этих симптомов, — замечает Форшуфвуд, — можно заключить, что в данном случае речь также идет о типичной картине отравления мышьяком».
Антоммарки впервые посетил Наполеона 23 сентября 1818 года. Он отметил, что «у императора ослаб слух, лицо приобрело землистый оттенок, взгляд потускнел, соединительная оболочка глаз имела желтовато-красный цвет, тело стало чрезмерно жирным, а кожа сделалась очень бледной...»
17 марта 1821 года Наполеон совсем слег. Его постоянно знобило, и согреться никак не удавалось. Когда Маршан с другими слугами принесли горячие полотенца, он сказал Маршану: «Ты вернул меня к жизни. Думаю, скоро опять будет приступ: мне или полегчает, или я умру». Потом его дыхание участилось. И ему стало легче. Доктор Форшуфвуд и на сей раз утверждает: «императору опять ввели большую дозу мышьяка».
13 апреля император взялся составлять завещание, что заняло у него несколько дней. За это время его состояние заметно улучшилось. Не странный ли факт? Но, как, верно, уже догадался читатель, доктор Форшуфвуд знал ответ и на этот вопрос. Он считал, что по завещанию отравителю должна была причитаться некая доля состояния императора, и вот он решил немного подождать, прежде чем нанести последний, смертельный удар.
23 апреля Наполеон продиктовал последнюю приписку к завещанию — самые волнующие строки; здесь он вспомнил своих друзей, которых некогда унизил, хотя многие из них так или иначе способствовали его невероятно быстрому взлету. Он завещал: «20 тысяч франков аббату Рекко, который научил меня читать; 10 тысяч франков — сыну и внуку моего пастыря Никола де Боконьяно; 10 тысяч франков — пастырю Богалино, который был со мной на острове Эльба; 20 тысяч франков храброму жителю Боконьяно, который то ли в 1792-м, то ли в 1793 году освободил меня из разбойничьего плена...» Не забыл он и своих внебрачных детей, отписав 300 тысяч франков «сыну Леону, приемышу, отданному на воспитание какому-то жителю Меневаля, с тем чтобы сумма эта пошла на приобретение для него земли по соседству с имениями Мон-толона и Бертрана». В случае смерти Леона — сына императора и Элеоноры Денюэль, который при жизни носил титул графа, — его состояние должно было перейти к Александру Валевскому, сыну, которого ему родила нежная Мария Валевская.
24 апреля состояние императора оставалось без изменений. У него был всего-навсего легкий жар. Однако следующей ночью рвота возобновилась — от «новой дозы мышьяка или сурьмы». Тогда же Наполеон впервые начал бредить. 29 апреля, на рассвете, он продиктовал Маршану завещательное распоряжение для своего сына: «Завещаю моему сыну дом в Аяччо, в окрестностях Салинна, с садом и все находящееся там имущество, которое может принести ему пятьдесят тысяч франков ренты...» К сожалению, у императора на Корсике больше ничего не осталось.
Утром 1 мая у Наполеона возобновилась горячка. К нему хотели позвать Антоммарки.
— Кто такой Антоммарки?
Его вдруг удивило присутствие гофмаршала Бертрана:
— Что вам надо? Что вы здесь делаете так рано?
2 мая Наполеон отказался принимать пищу. Он только качал головой и говорил: «Нет, нет». Он попробовал было встать, но ноги его не слушались. Его подхватили под руки и уложили в постель; он впал в глубокое забытье, и все, кто был рядом, подумали, что он скончался.
Все это время Хадсон Лоу отказывался верить в болезнь императора, не без доли злой иронии называя ее «дипломатической». И все же известие о близкой кончине Наполеона привело его в содрогание. Он тотчас же лично отправился на виллу Лонгвуд и велел явиться туда докторам Шорту и Митчелу. Переговорив в присутствии Монтолона и Бертрана с Арнотом и Антоммарки, они также прописали ничего не подозревавшему больному хлористую ртуть. Арнот передал Маршану десять крупиц снадобья, камердинер растворил их в подслащенной воде и дал выпить императору. Наполеон с трудом выпил. При последнем глотке он вдруг ощутил запах лекарства и, обращаясь к Маршану, своему верному слуге, которого он называл не иначе, как «сын мой», с укором промолвил:
— Ах, и ты обманываешь меня!
Вполне очевидно, что доза, предписанная Арнотом, оказалась слишком сильной для ослабшего организма императора. Оправданием Арноту служит лишь одно обстоятельство: он не знал, что у Наполеона был рак. Эта доза, вне всякого сомнения, и ускорила приближение его смерти.
Легко догадаться, что, пытаясь выстроить цепочку своих доводов, доктор Форшуфвуд старался соединить то, что на первый взгляд кажется несоединимым. Он тоже считает, что хлористая ртуть неопасна, однако, попав в желудок, при определенных условиях она превращается в ядовитую ртутную соль. «Хорошо известно, что ртутную соль нельзя давать одновременно с поваренной солью, кисло- и основосодержащими веществами, особенно с миндальным молоком». Примечательно то, что оршад, в состав которого входит миндальное молоко, действительно принадлежит к числу продуктов, совершенно несовместимых с хлористой ртутью.
Что же такое оршад? Это вода или сироп, состоящие из миндального молока, сахара и сока апельсинового цвета. «Если миндальное молоко приготовлено из сладкого миндаля, опасности оно не представляет, а если из горького, то под воздействием этого молока в общем-то безвредная хлористая ртуть превращается в цианистую, сильнейший яд. Из записей Антоммарки и Бертрана мы узнаем, что в конце апреля 1821 года в Лонгвуде стали вдруг использовать горький миндаль». Если говорить в общем, то отравление императора происходило в три этапа: во время первого, весьма продолжительного, отравитель регулярно вводит Наполеону более или менее значительные дозы мышьяка, от которых постепенно разрушается плоть императора, а в желудке начинается язвенный процесс.
Второй этап: отравитель уже готовится к непосредственному убийству и пичкает императора сиропом оршада. Третий этап: Наполеон, закончив составлять завещание, уже не представляет никакого «интереса». Отравитель вводит императору изрядную дозу хлористой ртути, и та, смешавшись с оршадом, превращается в ядовитую ртутную соль. В заключение — император отравлен.
Вот к каким выводам — на мой взгляд совершенно беспристрастным — пришел доктор Форшуфвуд. Он был твердо убежден, что именно так все и было, и теперь ему оставалось только «вычислить» убийцу. Кто настоял на том, чтобы ввести императору хлористую ртуть? Вне всякого сомнения — англичане. Они уговорили Антоммарки, и тот в конце концов с ними согласился. Стало быть, в смерти Наполеона повинны англичане?
Однако доктор Форшуфвуд так не считает. По его мнению, английские врачи, прописав императору хлористую ртуть, не подозревали, что он пил оршад. Значит, непосредственным убийцей был тот, кто, все рассчитав, сделал так, чтобы в течение нескольких дней перед приемом сильного снадобья Наполеону обязательно давали оршад. Утром 6 апреля Маршан, войдя в покои императора, заметил стакан с оршадом на его ночном столике. Кто же его туда поставил?
Доктор Форшуфвуд не колеблясь отвечает: граф де Монтолон! Англичане не имели доступа в Лонгвуд. Все, кто обслуживал императора в его «темнице», были французы. Следовательно, убийцей был некто из ближайшего окружения Наполеона. Лас-Каза с сыном и Гурго (Гурго, Гаспар (1783 — 1852) — французский генерал, порученец Бонапарта, последовавший за императором на Святую Елену.), покинувших остров задолго до кончины Наполеона, придется сразу же исключить. Равно как и Маршана с Сен-Дени, камердинеров, чья преданность императору не вызывает сомнений. Необходимо исключить и врачей О'Миру, Стоко, Арнота и Антоммарки, потому как все они пользовали императора недолго. Отбросим также гофмаршала Бертрана и его супругу, так как, судя по многочисленным свидетельствам, то были исключительно порядочные и честные люди, что явствует и из «Дневников» Бертрана, расшифрованных Полем Флерио де Ланглем. Остается Монтолон. Да уж, жизнь этого человека никак не соответствует идеалу чести, созданному Плутархом. В годы Империи Монтолон сделал успешную карьеру только благодаря покровительству высокопоставленных людей, которым он оказывал всевозможные «услуги». Больше всего на свете он страшился грома и огня сражений, а посему старался избегать участия в военных кампаниях. Став, однако, генералом, он так никогда и не сблизился с Наполеоном.
У подавляющего большинства историков личность Монтолона никогда не вызывала симпатий. Все они в один голос утверждали, что он последовал за Наполеоном на Святую Елену лишь потому, что вконец «прогорел» во Франции — наделал немало долгов и ославился тем, что был замешан в каких-то грязных махинациях. А путешествие на Святую Елену сулило ему покой и отдохновение от суетной жизни, равно как и возможность урвать солидный куш с императорского завещания, составлявшего ни больше ни меньше 3 миллиарда старых франков. Однако расчетливый Монтолон сделал ставку не только на Наполеона, но и на Бурбонов. Правительство Людовика XVIII все еще трепетало при одной лишь мысли о «жирном узнике» Святой Елены. Покуда «корсиканский людоед» жив, монархии всегда будет угрожать опасность. Монтолон предложил свои услуги Бурбонам и начал вести двойную игру: ему удалось заручиться доверием Наполеона и войти в число его окружения, пусть и не самого близкого, в то же время он снискал признание и у французского правительства.
Итак, круг замкнулся. Наполеон был отравлен. Имя убийцы — Монтолон.
Из многосложной версии шведского врача серьезного внимания заслуживают только два обстоятельства: ожирение тела Наполеона перед смертью, и тот факт, что труп императора, как выяснилось после эксгумации в 1840 году, практически не пострадал от разложения. Свидетели, вскрыв гроб, вместо тронутых тленом останков обнаружили тело человека, который, казалось, спал мирным сном. Потрясенные, они пали пред ним ниц. А ведь с тех пор, как император почил вечным сном, минуло девятнадцать лет. Как известно, трупы людей, отравленных мышьяком, сохраняются в целости очень долго.
Итак, имеем ли мы право, основываясь только на двух упомянутых обстоятельствах, строить целую теорию, подвергая сомнению истинные причины смерти императора и обвиняя в злодеянии человека, который добровольно разделил долгие годы его заключения?
Будучи уверенным в правильности своих выводов, доктор Форшуфвуд тем не менее решил подкрепить их бесспорными доказательствами. Он знал, что после смерти Наполеона кто-то из приближенных срезал несколько прядей волос с его головы и что теперь эти пряди хранятся в частных коллекциях у разных людей. И вот тут-то начинается история, наделавшая впоследствии немало шуму. 24 июля 1960 года известнейший историк наполеоновских времен майор Анри Лашук, с чьей помощью увидели свет «Мемуары» Маршана, составил следующую справку:
«Настоящим удостоверяю, что волосы императора Наполеона I, переданные мною господину доктору Стену Форшуфвуду, были взяты из пакета, некогда принадлежавшего Луи Маршану, камердинеру императора, который находился с ним на Святой Елене и «Мемуары» которого я опубликовал».
Эти волосы из коллекции Маршана были отправлены на исследование в Отдел судебно-медицинской экспертизы в Глазго, где доктор Гамильтон Смит подверг их анализу методом так называемой «активации». Он установил, что в каждом грамме волос из обследованной пряди содержится до 10,38 микрограмма мышьяка, и заключил, что «данный субъект регулярно получал относительно большие дозы мышьяка». Заключение Смита еще не доказывало, что Наполеон был отравлен, но на его основании доктор Форшуфвуд позволил себе сделать следующую обнадеживающую запись: «Полученные результаты ни в коей мере не противоречат гипотезе о том, что Наполеон умер от отравления сильными дозами мышьяка».
Но на этом дело не закончилось! Книга доктора Форшуфвуда случайно попалась на глаза швейцарскому текстильному промышленнику Клиффорду Фрэю; у него также хранилась заветная прядь императорских волос, которую другой камердинер Наполеона, швейцарец Новерраз, срезал на следующий день после его смерти.
Фрэй разыскал доктора Гамильтона, и молодой тридцатилетний эксперт попросил Фрэя прислать ему хотя бы несколько волос из хранившейся у него пряди. Но Фрэй сам отправился в Глазго и выразил желание лично присутствовать при эксперименте с этой драгоценной прядью.
На сей раз был применен самый современный в мире метод. Эксперимент финансировал Медицинский научно-исследовательский центр. Доктор Смит положил волосы, по десять волосинок длиной 1 сантиметр каждая, в капилляры с двуокисью кремния. После чего капилляры поместили в Харлоуский специальный ядерный реактор, где частицы мышьяка стали радиоактивными. Под воздействием высокой температуры волосы частично обгорели, став короче примерно на 10 процентов. Но этот опыт позволил доктору Смиту установить количественное содержание мышьяка в каждом миллиметре подвергнутых анализу волос. Результат опыта полностью подтвердил выводы доктора Форшуфвуда: человек, которому принадлежали эти волосы, получал сильные дозы мышьяка.
Более того, вслед за тем такому же анализу подверглись и волосы Наполеона из коллекции Бэтси Балькомб, которые были срезаны с головы императора в 1816, 1817 и 1818 годах. И в каждом из них было установлено содержание мышьяка.
Так что же теперь?
А теперь нас ждет самое неожиданное открытие: несмотря на убедительные результаты опытов в Харлоу, версия доктора Форшуфвуда тем не менее может быть опровергнута, если допустить, что мышьяк попал на волосы Наполеона извне. В этой связи доктор Поль Гарньер выдвинул довольно интересное предположение: мышьяк издревле использовался как эффективное средство, предотвращающее скорую порчу разных предметов. Быть может, владельцы драгоценных коллекций, зная о таком полезном свойстве мышьяка, просто взяли и посыпали им для верности волосы с головы императора?
Кто знает?
Если только... Если только врачи, пользовавшие Наполеона в разное время, не прописывали ему мышьяк как лекарство. Ведь в слабых дозах он представляет собой действенное стимулирующее средство. Выше я уже приводил пример с ловкими перекупщиками лошадей, которые омолаживали свой «товар» с помощью мышьяка. К тому же в своей статье, вышедшей в журнале «Нэйчур» уже после того, как были опубликованы результаты его опытов, доктор Гамильтон Смит так прямо об этом и пишет: «В конце концов, вполне вероятно, что мышьяк был прописан Наполеону в качестве лечебного снадобья, а не умышленно — с целью его отравить».
Что ж, быть может, это и есть самое разумное заключение?
Ален Деко | Перевел с французского И.Алчеев
