Свежие впечатления от путешествия в Россию
Степи
...Мы высадились в Николаевской и направились к дому почтовой станции с подорожной в руке.
Кажется, я уже говорил, что подорожная — приказ русских властей начальникам почтовых станций давать лошадей ее предъявителю. В России теперь так же не возьмешь почтовых без подорожной, как во Франции не попутешествуешь без паспорта. Подорожные выдаются на более или менее длительный срок, действительны на большие и малые расстояния.
Моя подорожная была взята в Москве, ее выдал мне губернатор граф Закревский, который никогда не позволил бы мне появиться в Москве, не будь у меня сильной руки. А так как мое пребывание в городе было тем более неприятно губернатору, что в известном роде получилось ему навязанным, то стоило запросить подорожную, означающую мой отъезд, как губернатор распорядился выдать документ с льготами воистину княжескими, чтобы в пути было обеспечено мне, насколько возможно, быстрое обслуживание.
При виде нашей подорожной староста (Станционный смотритель. Прим.перев.) не пошевелился, чтобы выделить нам пятерку испрашиваемых у него лошадей, — обычные дорожные трудности. Вообще большего жулика, чем начальник почты, не найти. Поскольку лошади в низкой цене — за каждую берут по 2 копейки с версты, — старосты в общем-то занимаются дурными делами: они идут на всевозможные ухищрения, чтобы содрать с путешественников три шкуры; доверчивым заявляют, что конюшни пусты, но что можно раздобыть лошадей по соседству. Только, добавляют они, лошади принадлежат частникам, и те требуют двойную цену. Попадись вы хоть раз в эти тенеты, вы потерянный человек. От кучера начальнику почты и от начальника почты кучеру передают вести о вашем простодушии, и почти всегда вам приходится расплачиваться за свою доверчивость. Но если у вас есть самое малое представление о почтовых законах в России, вы скажете:
— Каждый начальник почтовой станции, даже в самой маленькой деревеньке, обязан держать на конюшне по меньшей мере три тройки, то есть девять лошадей.
Если же вы очень сильны в почтовых законах России, то добавите:
— Каждый начальник почты, помимо прочего, имеет печать на столе, привязанную шпагатом, который запрещено обрывать, постоянную почтовую книгу с восковой печатью округа. Он лишается аттестата, если восковая печать сломана без веского на то основания. В этой книге изложены инструкции о количестве возможных пассажиров и числе потребных для них лошадей.
Да, все действительно превосходно, но поскольку никто не сверяется по книге, у начальников станций может быть именно эта книга на столе, но ни лошадки — на конюшне.
Русские, у которых есть опыт разъездов по своей стране, встречая подобные виды препятствий, обычно сверяются по книге не пером, а нагайкой...
Иностранные путешественники, нужно отдать им должное, поначалу испытывают отвращение к такому поведению, но позже, видя, что становятся жертвами собственной филантропии, воспринимают мало-помалу нравы страны.
Запомните хорошенько, что со времени Екатерины II старосты имеют чин.
Плетка, принуждающая старосту предоставлять лошадей, имеет еще одно применение: заставлять лошадей идти, стегая не по их спинам, а по спине кучера.
В России все не так, как в других краях; но когда хорошо узнаешь Россию, достигаешь намеченной цели. Лишь дорога немного длинней и неровней, вот и все. Через 5-6 тысяч верст пути по России нужда заставит купить новую плеть, хотя и старая ни разу не опустилась на круп лошади.
Приводимые нами детали — чистая правда... Справиться об этом можно у любого встречного подданного Его Величества императора Александра.
Нам предстояло проехать 260 верст. Почти 65 французских лье. По ровной степной дороге можно было бы одолеть эти 6 десятков лье за день, если бы не два часа, потерянные на каждой станции.
Крест на шее, который всякому русскому служащему говорит о полковничьем ранге, сокращает ожидание примерно на полчаса; орденская звезда поверх одежды, которая указывает на генеральский ранг, сокращает то же время приблизительно на час.
В России всем заправляет чин.
«Чин» — по-французски «ранг». Только в России ранг не зарабатывается, он даруется; люди там получают должность по чину, а не в соответствии с личными достоинствами. По словам одного русского, чин еще и надежная крыша для интриганов и жуликов...
Россия — страна, где больше всего советников и которая меньше всего требует советов.
В моей подорожной значилось: «Господин Александр Дюма, французский litterateur». Поскольку слово litterateur (литератор), возможно, не имеет русского эквивалента, и было написано по-французски, и так как ни один начальник почты не знал, что это такое, litterateur, то Калино (русский переводчик) переводил его как «генерал», и мне воздавали соответственно моему чину.
Нет ничего более унылого, чем эти плоские, покрытые серым вереском, совершенно безлюдные равнины, где редко когда увидишь силуэт всадника на горизонте; вы едете верст 30-40, и даже одинокая птица не взлетит на вашей дороге. Между первой и второй станциями мы приметили несколько киргизских кибиток (Киргизы (а также встречающийся далее в тексте термин киргиз — казаки) — на самом деле казахи. С середины XVIII века в русских официальных документах, чтобы не путать казахов с русскими казаками, проживавшими на соседних территориях (Северный Кавказ, Южный Урал), стали называть казахов киргизами. В 1925 году казахам было возвращено их историческое самоназвание. Прим.научного редактора.). Как и калмыцкие, они сделаны из войлока и имеют пирамидальную форму, с отверстием наверху, чтобы выходил дым. Киргизы здесь не коренные жители, они выходцы из Туркестана и, видимо, являются уроженцами Китая. Они — магометане и делятся на три орды: Большую, Среднюю, Малую.
Мы видели их в 1814 году — заброшенных детей русской армии в островерхих колпаках, с луками, стрелами, копьями, в широких штанах, с веревочными стременами и мохнатыми лошадьми. Они были ужасом наших крестьян, которые не имели понятия о подобных людях и особенно — о таких нарядах.
Сегодня у большинства лук и стрелы заменены ружьем, но некоторые либо слишком бедны, чтобы купить ружья, либо держатся национальных традиций и поэтому сохранили лук и стрелы.
Кибитки, мимо которых мы проехали и на пороге которых стояли группами женщины и дети, имеют 10-12 футов в диаметре и, следовательно, 30-36 футов в окружности. Внутри — ложе или кошма, шкаф и некоторая кухонная утварь. Мы миновали два-три таких кочевья, и можно было различить вдали другие, рассыпанные по пять-шесть кибиток. Нужно по крайней мере четыре верблюда или восемь лошадей, чтобы увезти одну кибитку и нашедшую в ней приют семью.
Киргизские лошади маленькие, быстрые, неутомимые; хозяин мало занимается ими: разве что освободит от удилов, чтобы могли свободно пастись. Понятно, что о ячмене или овсе нет и речи.
Мы решили ехать день и ночь степями, где нечего смотреть до самых озер. Зная, что в дороге не найдем абсолютно ничего из еды, запаслись хлебом, крутыми яйцами и вином. Кроме того, наши друзья из Саратова велели зажарить для нас двух цыплят и сделать судака в пряном отваре.
Когда наступила ночь, возникли некоторые осложнения: нам не давали лошадей. Как довод, можно сказать, выдвигалось опасение, что в пути нас могли захватить киргизы. Мы возражали, показывая наши ружья; впрочем, мы были убеждены, что в соседстве с таким значительным казачьим постом, как на озере Эльтон, нам абсолютно нечего бояться. Все решил другой довод: мы задержались на почтовой станции до двух часов не потому, что боялись киргизов, а потому, что замерзли. Холод застал нас в Казани, а снег — в Саратове; и в степи, где ничто не препятствует ветру, могло быть 6-7 градусов ниже нуля.
Мы уже говорили, что все русские станции устроены по одной модели; кто видел одну из них, тот видел все. Беленные известью четыре стены, две скамьи, представляющие собой и канапе, и кровати, в зависимости от того, как ими пользоваться, и выдвинутая в комнату печь; на ней то неизменное, в чем уверен, что будет всегда: горячая вода, в которой вместо чая заваривают растения местной флоры. Только в киргизских степях вода солоновата, и неженкам лучше ее не пить! Насчет поесть — ничего, абсолютно ничего! Итак, в России — нелишне это повторить — нужно все носить с собой: матрас, чтобы положить его под поясницу, подушку под голову, запас еды, чтобы положить на зуб. В перечне наших продуктов я назвал судака; мои читатели, которые могут когда-нибудь вкусить этой ценимой нами рыбы, позволят мне сделать относительно нее некоторые пояснения.
...Рядом со стерлядью, аристократической и слишком уж превознесенной, судак — рыба заурядная, вульгарная, демократическая. Так, по крайней мере, кажется русским. Судак, который по вкусу стоит между щукой и мерлангом (Мерланг — рыба семейства тресковых. Водится в основном в Атлантике — у побережья Европы и в Черном море. Прим.перев.), судак для которого окончательно подобран соус, судак, приготовленный в пряном отваре, вкушаемый с растительным маслом и уксусом, с соусами ремолад по-татарски или байонез, — впрочем, он всегда хорош, всегда духовит, с каким бы соусом его ни ели, и стоит 2 копейки за фунт, тогда от ч как даже на Волге фунт стерляди стоит рубль.
Правда, Калино, не будучи напичкан стерлядью в университете, предпочитал, как русский человек, стерлядь. Но поскольку нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством голосов, то мы притесняли Калино, принуждая его питаться судаком. Он поел его столько итак что хорошо, что стал приверженцем нашего мнения и отдал предпочтение судаку перед стерлядью.
Простите за это отступление. Мы возвращаемся на почтовую станцию; ничто не заставляло нас так помышлять о добром обеде, как пустой стол. Мы поспали два часа в наших шубах-венгерках, отороченных каракулем; я, в качестве старшего по возрасту, — на двух скамьях, остальные — на полу...
К полудню оставили справа озеро, названия которого не ню знаю. Показалось, что увидел на нем серые и белые точки, которые могли быть дикими гусями или чайками. Но для них было более трех верст, и я решил, что не стоило утруждаться ради ружейного выстрела, наверняка бесполезного, ва-И мы продолжали путь довольно ретиво, потому что впереди оставалось не более двух станций. В самом деле, к трем часам увидели перед собой на горизонте подобие огромного серебряного зеркала — озеро Эльтон. Это была первая цель поездки. Часом позже остановились на северном его во берегу, у конторы соляных разработок. Вокруг конторы располагалось несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста. Повсюду царило большое оживление, и мы справились, чем оно вызвано. Оказалось, нам неожиданно повезло: гетман астраханских казаков, друг казанского генерала Лана, генерал Беклемишев совершал объезд казачьей линии и только накануне прибыл на озеро Эльтон.
Прежде чем подступиться вплотную с описанием, скажем слово о соляных озерах, этом богатстве Южной России. Те из них, где мы побывали, примечательны своим расположением в трех-четырех сотнях верст от Каспийского моря. Значит, в отличие от озер в окрестностях Астрахани и между Волгой и Тереком, о них не скажешь, что некогда мо ре при отступлении оставило в низинах лужи соленой воды, Россия насчитывает 135 таких озер, 97 из которых еще не г тронуты или почти не тронуты разработками... Соляные запасы, уложенные природой в несколько слоев, несомненно, образуют часть земной коры. Малороссия имеет в избытке с соляные шахты, а в Тифлисе в базарные дни на людных площадях эта соль продается кусками размером с булыжник. Продукция озер, эксплуатируемых в Астраханской губернии, составляет примерно 200 миллионов килограммов в год. Эксплуатируемые вдоль Терека и на правом берегу Волги 20 озер, в свою очередь, дают ежегодно в среднем 14-15 миллионов килограммов соли. Мы видели многие из них совершенно иссушенными; попробовали также пересечь их, подобно евреям, прошедшим через Красное море не замочив ног; ни в одно из них не впадали ни река, ни ручей, и не было сообщения с каким-либо подземным источником. Эти озера, сухие в осень и зиму, наливаются водой либо весной, когда тают снега, либо летом во время проливных дождей. Тут же растворяется какое-то количество грязной донной соли и соли в слоях, на которых покоится масса воды; наступает большая жара, и вода испаряется в том же объеме, в каком появилась, оставляя широкие пласты кристаллизирующейся соли, сверкающей белизной, так что рабочим остается лишь поддевать ее лопатой и бросать в телеги. Но нет больше такого озера, как Эльтон, у которого 18 лье в окружности и которое никогда не иссякает.
Вместо того чтобы остановиться в конторе, несмотря на сомнительность ее удобств, или в одном из деревянных домов, принадлежность которых просто непонятна, мы извлекли из нашей телеги палатку и поставили ее на берегу озера, увенчав небольшим трехцветным флагом, сделанным для нас дамами в Саратове. Когда я организовывал обед из остатков наших продуктов и из того, что удалось к, добыть на берегу Эльтона, послышался топот многих коней; они остановились у палатки, и я увидел перед собой с русского офицера в простой и строгой казачьей форме.
— Простите, месье, — обратился он ко мне на великолепном французском языке, когда я отделял шесть отбивных а от четверти барана, только что купленного Калино, — но, случаем, вы не месье Александр Дюма, которого мы уже — месяц ожидаем в Астрахани?
Я поклонился, признал свою подлинность и ответил:
— Генерал Беклемишев, я полагаю?
— Он самый. Надо же! Вы знаете меня по имени, знаете, к что я здесь, и не спешите пригласить меня отобедать?
— Со мной письмо только для мадам, — ответил я, смеясь.
Генерал Дан говорил мне, что мадам Беклемишева — очаровательная женщина.
— Очень надеюсь, что вы собственноручно отдадите ей это письмо, — сказал генерал. — Для нее будет праздником увидеть вас; но, черт побери, как занесло вас в нашу пустыню.
Я объяснил, что у меня сильное желание посмотреть соляные озера.
— Ничего себе, — сказал он, качнув головой. — Испытывать такие желания без принуждения! Ничего занимательного здесь нет; однако я в вашем распоряжении.
— Генерал Лан предрекал, что вы скорей всего окажете такую любезность.
— А! Вы знаете Дана, одного из моих лучших друзей, превосходного человека! Вы хотите объехать озеро?
— Не достаточно ли будет объехать его наполовину?
— Прекрасно, завтра, если хотите, часов в 10 утра, мы сядем на коней. Наш экипаж отправится ожидать вас на той стороне, на казацкой линии. Там вы найдете его со всеми вашими вещами.
— Наши вещи — палатка и мешок со спальными принадлежностями; как видите, они не громоздки. Сложнее с другим, у нас нет экипажа; возможно, сейчас лошади с последней почтовой станции тащат нашу телегу в сарай.
— Тогда, — ответил генерал, — лучше едем верхом на озеро Бестужев-Богдо (Озеро Баскунчак. Прим.перев.). Мой тарантас находится в Ставке-Карайской; вы едете в нем до Царицына и там оставляете; в свою очередь, я беру его, чтобы вернуться в Астрахань тогда же, когда приедете вы. Что же до вашей палатки и ночного мешка, навьючим их на лошадь, и вы их найдете на Бестужеве-Богдо.
Мы со смехом переглянулись; Муане и я привыкли в России улаживать дела таким вот способом. Это — врожденное чувство гостеприимства, которое очень легко проявляется у русских, когда выясняется, что нужно оказать услугу путешественнику.
— Согласен, — ответил я генералу, протягивая руку.
— Теперь, — поинтересовался он, — что я смог бы прислать вам со своей кухни?
— Сегодня абсолютно ничего не надо, но завтра — на ваше усмотрение; вы знаете ресурсы края, вы нас специально отыскали, тем хуже для вас.
— Хорошо же! На чем вы собираетесь спать?
— На земле; это менее тяжко, чем на кроватях на станциях. У нас есть венгерки, тулупы и одеяла; это все, что нужно. Вам придется позаботиться только о нашем друге Муане, он неженка. И, предупреждаю, любитель теплых стран, который больше любит сень пальмы, чем тень ели.
— Вы попадете в теплынь по ту сторону Кавказа.
— Тогда поспешим туда, — сказал Муане. — Проклятая страна, где холод прохватывает до мозга костей!
— Бросьте, Муане; генерал, он кашляет еще после простуды в июле.
Генерал показал Муане на дом, где сам остановился, и уехал. Мы отобедали, отмечая превосходство эльтонских баранов над баранами других пород, мясо которых вкусили в России. На следующий день это превосходство было естественным образом разъяснено видом огромных отар, пасущихся в солончаковых прериях, что раскинулись на 200 верст. Животные обладали достоинствами, какие есть и у наших баранов из Пре-Сале в Нормандии, очевидно, той же породы.
Мы зажгли большой костер из вереска перед входом в палатку, повернутую тыльной стороной к ветру, получая от огня только тепло; дым, такой же густой и черный, как дым от парохода, относило и вытягивало в сторону Астрахани.
Я писал весь вечер. В палатке был круглый стол, державшийся на средней стойке. Впервые после отъезда из Франции ни стены дома, ни перегородки вагона или переборки парохода не давили на меня. Впрочем, я испытывал все тяготы пути, чтобы до конца проникнуться мыслью, что нахожусь между Волгой и Уралом, и слева татары, а справа калмыки, что нахожусь между этими монгольскими племенами, пришедшими из Азии в Европу по стопам Чингисхана и Тимура Хромого.
Мы стали лагерем в центре казачьей линии, которая окружает соледобычу в озерах и служит защитой от грабежа бравых киргизов, воров в душе, ночью проскальзывающих между предельно сближенными постами, чтобы украсть соли. Эта казачья линия охватывает примерно 20 меньших озер того же свойства — если не той же формации, доходит до Каспийского моря и тянется вдоль него, замыкаясь в Астрахани — узле охраны одновременно и соляных разработок, и рыбных промыслов. Когда я приготовился повалиться на свой тулуп, ко мне прибыл казак с посланием и великолепной белой папахой от генерала Беклемишева.
Папаха — колпак из шкуры астраханского барана, имеющий форму колпаков наших гусар, но без жесткого каркаса. Папаха передавалась мне, чтобы в течение ночи я мог держать голову в тепле, а письмо объяснило мне назначение папахи. Этот роскошный колпак на голове генерала привлекал мое внимание, и раза два-три мои глаза машинально поднимались. По направлению моих взглядов генерал догадался, что я хотел бы иметь такой же головной убор, и он его прислал. Не смотрите дважды на вещь, которая принадлежит русскому, иначе он вам ее отдаст, сколько бы она ни стоила. Благодаря вниманию генерала Беклемишева с этой вот ночи, первой на биваке, я мог реализовать одну из главных заповедей людей Востока — держать голову в тепле. А благодаря ветру, дующему в щель и подстилающему палатку, сама собой складывалась другая — держать ноги в холоде. Эти заповеди — обратные западным.
В 9 часов утра следующего дня генерал Беклемишев прислал сказать, что нас ожидает завтрак. Мы тотчас отозвались на приглашение. Выйдя из-за стола, увидели оседланных и взнузданных коней, навьюченную палатку и готовый эскорт. Употребили три часа, чтобы берегом озера описать огромный полукруг. Всюду один и тот же вид: неизменно — вереск, краснеющий по мере приближения к соленой воде. Думали, что он в цвету; ничуть, это сама поросль меняет окраску. Нигде ни островка на огромном пространстве воды, вытянутом на 3,5 лье в длину и 2 лье с лишним в ширину.
Каждые 10-12 верст мы встречали небольшие казачьи посты из трех человек с маленькой конюшней на трех лошадей. Этих столь крохотных постов было достаточно для охраны озера. Господа киргизы никогда не позволяют себе атак с оружием в руках, как поступают черкесы и лезгины. Мы остановились около 2 часов после полудня на берегу второго озера, у которого нет названия, хотя оно имеет 5 лье в окружности. Оно расположено примерно на полпути от озера Эльтон к озеру Бестужев-Богдо. Стол был приготовлен под нашей палаткой, которая опередила нас и обнаружилась на берегу озера...
Ничто не может дать даже представления о глубокой меланхолии, которую навевают эти беспредельные степи, гладкие, как море в дни покоя, не предлагающие путникам даже развлечения бурей, только бы не песчаной. Правда, мы повстречались со степью не в лучшее время года, а тогда, когда ее иссушили первые зимние ветры. Весной, когда полынь зелена, ромашки желты, вереск розов, это больше не степи, это — прерии.
Завтрак окончен, еще 3 часа дня, и, торопя коней, мы смогли отправиться в деревню Ставка-Карайская, в маленький посад примерно из 40 домов; таким образом, вечером следующего дня можно было попасть в Царицын.
В посаде Ставка-Карайская 6-8 домов принадлежат администрации и служащим. Остальными владеют армяне, некоторые оборудованы под гостиницы. Там находятся на постое все русские офицеры, командиры этой части казачьей линии. Так вот вечером у меня была обставленная комната...
Наш ужин, по команде генерала, был организован в местном ресторане. Этот ресторан располагает бильярдом, который линия почитает одним из высших видов развлечения в Ставке-Карайской. Поэтому бильярд всегда заказан на 2-3 дня вперед. И в самом деле, чем еще заняться двум десяткам офицеров, изолированных среди степей, на просторах без дичи, у озера без рыбы? Единственное развлечение — наблюдать добычу соли. Это, может быть, интересно в первые часы, но через месяц воспринимается как монотонный процесс. А через год — судите сами!
Мы совершили тур вокруг бильярда после обеда, так же как тур вдоль озера после завтрака. В России гостеприимство настолько свято, что нам пожелали уступить бильярд. Ясное дело, мы отказывались. Но самопожертвование во имя гостей неизбежно, если гости им не злоупотребляют.
Назавтра мы зарисовали единственную гору этих степей. Если на вершине этого холма стать лицом к востоку, то позади будет Волга, слева — озеро во всей своей широте, впереди — небольшое казачье укрепление, по другую сторону озера и направо — солончаковые прерии, покрытые баранами...
В 11 часов мы сели в экипаж и простились с генералом Беклемишевым. Глянув на Калино, я увидел его обогатившимся саблей и казацким ружьем. Это был подарок генерала.
...Мы провели на борту «Нахимова», доставившего нас в Астрахань, последнюю ночь, урегулировав счет с нашим бравым капитаном, который сделал все, что мог, чтобы быть с нами любезным.
На следующий день, в 10 часов, лодка доставила на берег нас и наш багаж; поднялись на дрожки, отличные от других видов таких экипажей, велели сложить вещи на телегу, и Калино почти торжественно приказал:
— Дом Сапожникова!
Это означает maison Sapognikoff.
Кучер подвез нас к самому красивому дому города и сразу въехал во двор, словно мы приехали к себе домой. Впрочем, этот достойный человек имел на это полное право: прошло более 6 недель, как управляющий получил уведомление, и уже месяц, как ожидал нас со дня на день. Я не сказал бы, что нас проводили в нашу квартиру, нет; русские понимают гостеприимство гораздо шире: весь дом был для нас. Так как голод в И часов уже заявлял о себе, я отправил Калино коснуться в разговоре с управляющим этого важного вопроса и попросить его советов, как организовать наш быт в Астрахани. Он ответил, что нам не надо ни о чем беспокоиться: г-н Сапожников распорядился, чтобы мы пользовались самым широким гостеприимством. И в доказательство от нас требовалось лишь пройти в столовую, где ожидал приготовленный завтрак. Мы тут же это проверили, и, к нашему великому удовольствию, стол действительно был накрыт.
Хотя в Астрахани, благодаря развитой системе ирригации, собирают великолепный урожай винограда с ягодинами, крупными, как мирабель, местное вино посредственно. Поэтому на столе мы нашли наиболее ценимое в Южной России вино трех марок: «Бордо», «Кизлярское» и «Кахетинское». Последнее, привезенное в бурдюках, пропиталось запахом бурдюка, что ценят астраханцы, но что должно доставлять иностранцам, сужу по себе, мало удовольствия.
За завтраком нам объявили о приходе начальника полиции. В отличие от других стран, где визит начальника полиции обязательно вызвал бы переполох, в России он — символ гостеприимства и первое звено в цепи знакомств, всегда приятных. Я поднялся, чтобы лично проводить начальника полиции на место возле себя. Я предложил ему разделить с нами завтрак, но он остался безразличным ко всему за исключением стакана «Кахетинского», которое отведал с наслаждением. Но что вы хотите! Астраханцы так же любят только «Кахетинское», потому что оно с дурным запахом, как афиняне любят виноградное вино только потому, что оно с сосновой горечью.
Как всегда, начальник полиции прибыл отдать себя в наше распоряжение. Он доложил о нашем приезде гражданскому губернатору — г-ну Струве и военному губернатору — адмиралу Машину. Месье Струве велел передать, что сегодня же ждет нас к обеду; адмирал Машин велел передать, что ждет в любой удобный для нас день. Я принял приглашение месье Струве; затем, прежде чем отправиться, попросил начальника полиции позволения отвлечься на инспекцию дома нашего хозяина. Беспокойство охватило меня: при первом же пристальном осмотре передних, гостиных, спален, рабочих и других кабинетов нигде не увидел постели. Я сделал повторный обыск, такой же бесплодный, как и первый. Начальник полиции ходил за мной со все возрастающим любопытством, наблюдая, как я открываю все двери, даже у шкафов; он думал, что осмотр вызван моим желанием обезопаситься от современных Стенек Разиных. Наконец я подошел к управляющему и спросил, где ложатся спать во дворце Сапожникова.
— Где угодно, — любезно ответил он.
Я не сомневался — ложились всюду, только не было постели. Спросил его, нельзя ли раздобыть матрасы, простыни и одеяла, но бывалый человек взглянул на меня такими расширенными глазами, что я заключил: или не понимает просьбы, или находит ее чрезмерной. Я обратился к начальнику полиции, который, благодаря своему общению с иностранцами, был более близок цивилизации, чем его подопечные. Он ответил, что ему нужно справиться и что он надеется мне помочь. Это дело мне казалось пустяковым, потому что у меня были тюфяк, подушка, одеяло и простыни и требовались лишь две простыни, подушка и матрас для Муане, который имел одеяло. Относительно Калино не нужно было беспокоиться. Он был русский и ложился не только, где придется, но и неважно как.
Я растолковал, как умел, закрепленному за мной слуге, что такое постель. Передал ему тюфяк, простыни, одеяло и подушку, объяснив их назначение. Сказал, что хотел бы получить точно такие же вещи и чтобы он распорядился ими так же, позаботясь о моем товарище; потом попросил шефа полиции, экипаж которого стоял у дверей, доставить меня к г-ну Струве.
Спускаясь с крыльца, я увидел в нескольких шагах от последней ступени весьма элегантную коляску, запряженную парой добрых коней; поинтересовался, чья она. Управляющий ответил, что Сапожникова и, следовательно, моя. Так как она показалась мне более удобной, чем дрожки начальника полиции, то, передумав садиться в его экипаж, я предложил ему место в моем.
Мы увиделись с г-ном Струве, человеком 32-35 лет, говорящим по-французски как парижанин; молодая женщина 25 лет и двое детей составляли его семью. Когда мы поднялись, г-н Струве предоставил себя в наше распоряжение. Я отважился поделиться с ним желанием, которое возникло, когда пароход проходил мимо пагоды князя Тюменя (Речь идет о родовом владении и усадьбе нойонов Тюменей и о Хошеутовском хуруле (буддийском монастыре), построенном на добровольные пожертвования народа в 1814 году нойоном Батур-Убуши Тюменем в память о калмыках, участниках Отечественной войны 1812 года. Здание по своей архитектуре напоминало Казанский собор Санкт-Петербурга, проект которого был положен в основу проекта главного храма. В полуразрушенном виде хурул сохранился до сих пор. С 1944 года, после депортации калмыков в Сибирь, земля, на которой он стоит, отошла к Астраханской области. С момента восстановления Калмыцкой АССР в 1957 году, а в последние годы особенно настойчиво, калмыки требуют возвращения им национальной святыни и опять, как когда-то на строительство храма, идет всенародный сбор средств на его реставрацию. Прим. научного редактора.), — нанести князю визит. Г-н Струве ответил, что тут же направит к нему конного калмыка и не сомневается, что князь примет нас и еще сделает этот визит поводом для праздника. Насколько я мог судить, я путешествовал в стране, где нет ничего невозможного. Тогда я твердо уверовал в праздник князя Тюменя.
Мы пообедали в 6 часов .Пора было и честь знать. У меня, таким образом, оставалось 4 часа, чтобы обежать город; но так как начальник полиции нас покинул ради поиска матраса, я спросил г-на Струве, нет ли у него какого-нибудь молодого русского, знающего город, чтобы нам не блуждать.
— Найдется кое-что и получше, — сказал он. — У меня есть молодой француз — говорит, что он сын одного из ваших друзей, во что я даже верю.
Отыскать в Астрахани сына одного из моих друзей, когда спрашиваешь для себя гида, в этом было что-то от сказки!
— А как его величают? — спросил я.
— Курнан, — ответил он.
— А! Ей-богу, это правда! — воскликнул я, хлопая в ладоши. — Я знал его отца —и хорошо.
Одно-единственное слово отбросило меня на 30 лет назад в прошлую мою жизнь; по приезде в Париж, ввергнутый в придворный императорский мир знакомством с месье Арно и его сыновьями, я был введен к мадам Мешен, мадам Реньо де Сен-Жан д'Анжели, мадам Амлен. В их домах мало танцевали, но много играли. Я не играл по двум причинам: первая — не было денег; вторая —не любил игру. Там познакомился с другом моих друзей — на 10 лет старше меня, который занимался проеданием своего маленького состояния так весело и быстро, как только мог. Проел и исчез. Никто не беспокоился о нем, кроме, может быть, меня: я выяснил, что он уехал в Россию, сделался учителем и женился. Вот и все, что мне было известно.
Этот молодой человек — Курнан. Сын был для меня новостью, и я, выходит, его не знал. Он же — имя и репутация мои росли в результате моих трудов — услыхал от отца:
— Дюма? Я его хорошо знаю.
Он запомнил эту реплику, и когда в Астрахани стало известно, что я должен приехать туда на несколько дней, вполне оправданно сказал месье Струве:
— Мой отец хорошо знает Дюма.
Отсюда к месье Струве пришла великолепная идея дать мне в гиды Курнана. Месье Струве послал найти Курнана, дал ему отпуск на 8 дней и приставил его к моей персоне в качестве адъютанта. Должен сказать, что новые функции были приняты нашим молодым компатриотом с большой радостью...
Сегодня Астрахань больше не столица царства; это — центр департамента (Астраханское ханство включено в состав Русского государства в 1556 толу. Прим. научного редактора.). Астраханская губерния, площадью 200 тысяч квадратных верст, или до 50 квадратных лье, на треть больше Франции, но насчитывает лишь 285 тысяч жителей, в том числе 200 тысяч кочевников. Это чуть меньше 4 человек на лье. Из общего количества на Астрахань приходится 45 тысяч душ. Основа русская, раскраска армянская, персидская, татарская и калмыцкая. Татары, числом 5 тысяч, занимаются главным образом разведением скота; это они поставляют добротные бараньи меха всякого цвета, но преимущественно белого, серого и черного, известные у нас как подбивки для шуб под названием астраханских. Они также разводят баранов с феноменальными хвостами; по словам некоторых путешественников, бараны возят свои курдюки на тачках, поскольку не в силах их носить. Мы не видели тачек, но видели баранов и курдюки. Даже ели на озере Бестужев-Богдо один из таких хвостов, который очень даже мог потянуть фунтов на 10-12 и который, хотя и состоял целиком, за исключением кости, из жира, был одним из самых тонких и вкусных яств, что я когда-нибудь пробовал.
Прежде в Астрахани жило некоторое количество индийцев, оставив от общения с калмыцкими женщинами племя метисов, очень активное и самоотверженное в труде и, сказать больше, очень красивое внешне, не унаследовавшее разреза глаз матерей и бронзового цвета лица их отцов. Эти метисы — грузчики, торговцы вразнос, моряки, которых встречаешь повсюду: в порту, на улицах и набережных, с белым колпаком на голове, в такой степени смахивающим на колпак Пьеро, что с первого взгляда их можно принять за испанских погонщиков мулов.
Армянин сохранил в Астрахани свой изначальный типаж таким же чистым, как евреи сохранили свой во всех странах мира; армянские женщины, которые выходят только вечером, идут завернувшись в длинные белые вуали, что в сумерках придает им вид привидений. Восхитительно отороченные вуали подчеркивают ценность оберегаемых форм, которые напоминают элегантные линии греческих статуй. Сходство с античными шедеврами удваивается, когда эти живые призраки кокетливо позволяют заглянуть в их лица, чистые и пленительные — соединение греческой и азиатской красоты.
Мощение улиц — роскошь, совершенно неизвестная Астрахани. Жара превращает улицы в пылевую Сахару, дождь — в озеро грязи; в пылающие месяцы лета они пустынны с 10 утра до 4 часов вечера. С 4 до 5 дома роятся как пчелиные ульи, открываются магазины, улицы заполняются, люди теснятся на порогах домов, из окон высовываются головы, с любопытством озирающие прохожих — представителей всех азиатских и европейских национальностей, стоит вавилонская мешанина всех наречий.
Нас очень пугали астраханскими москитами; к счастью, мы прибыли сюда, когда эти гадостные насекомые, от обилия которых темнеет воздух в августе и сентябре, уже исчезли.
Вода в Астрахани неважная, и ее не хватает; в Волге она солоновата от контакта с Каспийским морем или, может быть, более от того, что омывает солевые банки между Саратовом и Лебединской. Русская власть намеревалась устроить артезианские колодцы, но на 130-метровой глубине бур дал выход не фонтанирующей воде, а водородно-углеродному газу. Неудачу использовали, чтобы по вечерам зажигать огонь. Он очень живо светит до утра. Фонтан стал большим фонарем.
Нам очень расхваливали астраханские арбузы; они здесь заурядное явление и, хотя превосходны, никто их не ест. Мы часто спрашивали, но нам постоянно отказывали в этом продукте, как недостойном нашего внимания. Чтобы попробовать арбуз, мы были вынуждены сами его купить. Нам продали арбуз весом 7-8 фунтов, по 4 су (По курсу того времени: 1 су — 1 копейка. Прим. перев.) за фунт, и как иностранцев обжулили вдвое.
Однажды я купил 2 арбуза, по 8 копеек за фунт; не имея мелочи, подал рублевый билет; бумажные деньги, обесцененные в центре России, еще так сильны на окраинах, что торговец возжелал отдать мне 2 арбуза, а не сдачу — 3 франка 12 су.
Правда, здесь очень дорого платят за херсонские и крымские арбузы, хотя они, по-моему, не лучше астраханских.
Другие фрукты, за исключением винограда, о котором я уже говорил, посредственны, однако же старая молва превозносит астраханские фрукты. Возможно, и в самом деле во времена татар, искусных в поливном земледелии, астраханские фрукты были достойны той славы, которая пережила их качество. Ничто не может как следует уродиться при московском господстве, напоминающем своего рода пневматическую машину без воздуха. Расхваливают же и фрукты Севильи, Кордовы и Альгамбры, но опять же то были времена арабов. Сегодня единственно съедобные фрукты в Испании те, что вырастают сами собой — апельсины и гранаты.
Г-н Струве со своим французским поваром не только сымпровизировал для нас превосходный обед, но еще сумел собрать дюжину гостей, в обществе которых — если закрыть двери — трудно было предположить, что находишься в тысяче лье от Франции. Трудно представить, какое моральное влияние оказывают на остальной мир наша цивилизация, наша литература, наше искусство, наши моды. В отношении нарядов, романов, театра и музыки едва ли больше, чем на 6 недель, женщины отставали от Франции...
...К моему глубокому отчаянию, тщетно искал я в Астрахани те великолепные ткани из Индии и то богатое оружие из Хорасана, что рассчитывал найти; в Астрахани осталось едва 5-6 персидских лавочек, владельцы которых чувствуют себя польщенными, если их кто посетит; ни одна из них недостойна назваться магазином. Единственная примечательная вещь, которую нашел, — великолепный хорасанский кинжал с гравированным клинком, вмонтированным в рукоять зеленой слоновой кости. Я заплатил за него 24 рубля. Перс, который продал мне кинжал, три года назад повесил его в лавке на гвоздь, и за это время не нашлось человека, который попросил бы его снять.
На следующий день после приезда пришел начальник полиции с приглашением посетить жилища нескольких армянских и татарских семей. Прежде он позаботился, чтобы послать спросить, не ранит ли их национальные и религиозные чувства наш визит. Действительно, некоторые пуритане не пожелали видеть нас у себя дома, но другие, более цивилизованные, ответили, что приняли бы нас с удовольствием.
Первая семья, которой нас представили или, вернее, представленная нам, была армянской: отец, мать, сын и три дочери. Эти отважные люди потратились, чтобы нас принять. Мы увидели сына у печи, занятого приготовлением шашлыка — в свое время расскажем, что такое шашлык, — тогда как три дочери и мать ставили на стол разные конфитюры, в том числе из винограда 3-4 видов. Меня заверили, что в Астрахани насчитывается 42 сорта винограда. Что касается варенья, сомневаюсь, что в мире есть народ, который готовит его лучше, чем армяне. Я попробовал 5 видов варенья: из роз, круглой тыквы, черной редьки, орехов, спаржи...
Выйдя из дома этой армянской семьи, мы зашли к татарской семье. Попасть к ней было сложнее, а что удалось посмотреть — менее привлекательно. В самом деле, каждый татарин держит гарем, который он ревнует так же сильно, как ревнуют в классах средних школ; гарем ограничен четырьмя законными женами, разрешенными Магометом.
Наш татарин набрал это количество; только в числе четырех женщин у него была негритянка с двумя негритятами. У других трех женщин был свой контингент детей общим числом до 8-10; все это бегало, копошилось, скакало на четвереньках по-лягушачьи, проскальзывало под мебелью, подобно ящерицам, в едином порыве — удрать подальше от нас. На заднем плане по рангу в одном ряду стояли четыре женщины, одетые в свои лучшие наряды, можно сказать, под защитой их общего супруга, который держался перед ними как капрал перед взводом. Все это было заключено в комнатке 12 квадратных футов с единственной мебелью — большим диваном и большими деревянными сундуками, инкрустированными перламутром, столько раз помянутых в «Тысяче и одной ночи» как тара для перевозки товаров и главным образом как место, чтобы прятать любовников. За несколько минут мы составили представление о счастье полигамии и радостях гарема и, поскольку с нас было довольно вида мусульманского блаженства, вышли глотнуть воздуха, несколько менее насыщенного азотом и углекислым газом.
Вернувшись к г-ну Струве, где расположили свою главную ставку, нашли гонца от князя Тюменя; он привез нам все его комплименты, уверение в удовольствии, которое мы ему доставим, прибыв увидеться с ним послезавтра, 29 октября...
Рисунки художника Муане
Перевел с французского В. Ишечкин
