Ударная комсомольско-молодежная стройка — Байкало-Амурская магистраль, где трудятся посланцы всех союзных республик,— подлинный пример братства и дружбы народов нашего многонационального государства. У поселков и станций БАМа шефы с разных концов страны. Москвичи помогают строить Тынду, ленинградцы — Северобайкальск, а строители из Эстонии возводят станцию Кичера. Белорусские специалисты разработали проект станции и поселка Муякан, узбекские градостроители возводят Каунду и Сюльпан. Представители Украины работают на Ургале, а посланцы Казахстана — на станции Чара. Так же как и на всей трассе, на улицах Северомуйска можно встретить молодежь разных национальностей. Здесь сквозь хребет пробивают главный тоннель БАМа. Об этом репортаж нашего специального корреспондента. В 65-ю годовщину Великого Октября тоннельщики Восточного портала сдали первые километры железнодорожного коридора.
«Погоды опять не будет — не улетим»,— роняет Толстоухов. Прищурив от яркого дневного света неожиданно поголубевшие глаза, Валентин Романович разом охватывает открывшуюся перед нами панораму. Может быть, ради нее он и привез меня сюда, на эту сопку, к Восточному порталу Северомуйского тоннеля...
Цепляясь за щетину тайги, нехотя поднимаются по склонам хребта клубы тумана. В разрыв облаков бьет солнечный луч, и высоко на скале вспыхивает флаг, выцветший под ветром и дождями, столь частыми в Северомуйске. По белой ленте бамовского шоссе ползут вверх оранжевые грузовики, словно торопятся за гигантскими шагами синих опор ЛЭП. Внизу, под ногами, желтеет откосами громадная выемка чет кий полукруг, будто проведенный циркулем: здесь вход в портал тоннеля; у портала суетятся бульдозеры и краны — грузят породу в тяжелые самосвалы.
— Видели? — показывает Толстоухов на зеленый вездеход со схемой пройденного отрезка БАМа на бор ту; он установлен как почетный первопроходец из первого десанта на пьедестал, здесь же, у портала, — ветеран на отдыхе...
Начальник тоннельного отряда, или, коротко, ТО-11, Подшивалов, рассказывая о тоннельщиках, говорил мне, что Валентин Романович, «гранитный» Толстоухов, который во время рекордной проходки мог в течение суток почти не выходить из забоя, сам пришел к нему и попросил: «Дай отпуск — устал...»
А сейчас Толстоухов мается без привычной работы, ездит из поселка на портал, вроде бы помыться в душевой, хотя у самого за домом сооружена банька. Справляется, как там в тоннеле, и, пожалуй, не очень горюет из-за того, что Улан-Удэ не дает самолета, Нижнеангарск закрыт, а в Северомуйском аэропорту с бойким призывом «Добро пожаловать в столицу тоннельщиков БАМа» туман вообще сел на взлетную полосу.
...Спустившись по лесенке на предпортальную площадку, мы огибаем небольшую трибуну. Под щитами со стихами о БАМе — стройке дружбы всех республик — размашистый лозунг: «Есть всесоюзный рекорд проходки, установленный бригадой В. Толстоухова в честь 60-летия образования СССР».
Валентин Романович слегка касается ладонью оставленных на перилах веток багульника с уже подвядшими темно-сиреневыми цветками.
— Букет в тот день нам подарили...— говорит он.
А мне снова слышится чуть глуховатый голос Валентина Александровича Подшивалова:
— Все те недели Северомуйск переживал ход рекордной проходки. «Как дела у Толегоухова?» — спрашивали на улицах, заходили в контору, звонили с самого утра. Конечно, интересно, бригада идет на рекорд, тем более всесоюзный. Ведь месячная норма проходки тоннеля 75 метров, прежний рекорд 138, мы рассчитывали вначале на 140, а тут толстоуховцы выдают 171,5 метра! И где? В Северомуйском тоннеле, само существование которого ставилось под сомнение. Одно время весьма авторитетные специалисты предлагали оставить эту затею, а знающие ученые даже направили в высокие инстанции записку с обоснованием невозможности строительства тоннеля.
Вот почему еще у людей было велико внимание к рекорду. Хотя кое-кто из специалистов, зная мастерство тоннельщиков, говорил: «Возможно, и пройдут».
Горы наши молодые. Сегодняшние толчки — это слабый намек на прежнюю активность в далеком прошлом. Геологи рисуют просто фантастическую картину движения пород: хребты корежило, горы надвигались друг на друга, реки меняли русла, а подчас недра поглощали их. В раскаленном пекле вода кипела и вырывалась наружу горячими источниками.
Мы сразу же стали их встречать на пути. Но вот тоннельщикам с Западного портала попался невиданный размыв. Отечественное тоннелестроение еще не встречалось с подобным препятствием. Специалисты объяснили, что тут было древнее русло реки Ангаракан. Землетрясение перекрыло ей дорогу — река пошла по другому руслу. В недрах гор остался резервуар объемом в сотни кубометров — многослойный «торт» из воды, песка и камней. На два года он задержал проходку с запада...
Нам горы тоже не раз ставили хитрые ловушки: разломы, выбросы. Говоря попросту, в некоторых местах сдвига гранитных блоков накапливается вода, песок, остатки перетертого гранита, дресва. Вот это и есть разломы, которые попадались и на пути толстоуховской бригады. Понятно теперь, почему так важен был рекорд, почему Северомуйск напряженно следил за вестями из забоев...
С портала мы возвращаемся с Толстоуховым на «вахтовке». На повороте возникает в легком кругу железобетонных тюбингов название: «Северомуйск ».
Все в этом поселке связано с тоннелем. Широкая главная улица поселка — улица Тоннельщиков. Сворачивая с нее к дому, Толстоухов встречает рабочего из своей бригады: на рукаве штормовки эмблема — буква «М» на фоне ели. Они на минуту останавливаются: «Как там, в забое?» Я вижу на угловой тумбе крупные буквы: «Квартал метростроевцев».
— Удивляетесь? В тоннельные отряды метростроевцы прибыли из многих городов — Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Ташкента, я сам с Московского метрополитена,— замечает Валентин Романович.
Он неторопливо шагает посередине улицы (тротуаров в Северомуйске нет) — высокий, сухощавый, в светлом вельветовом костюме, хотелось бы сказать, просто элегантный, если бы это не был отрешенный от всего суетного, бытового деловитый Толстоухов.
Буквально у ступенек его дома, обшитого желтой сосновой доской, мы столкнулись с ученицей местной школы Ирочкой Логиновой с котенком на руках. Пока Елена, дочь Толстоуховых, наливала котенку молоко, Ирочка, пришедшая с экзаменов, рассказывала, что школьники берут свободную тему сочинения о мастерстве и мужестве тоннельщиков.
— Вот, вот, порасспросите нашего папочку — всю жизнь ищет под землей приключений,— весело подначила Лена.— На Байкальский тоннель Женьку со школьной скамьи сорвал, а меня сюда — едва институт дал закончить.
В доме нас встречает Валентина Дмитриевна, жена Толстоухова. Она быстро собирает на стол. Незаметно за разговорами проходит час-другой, и все, естественно, о том же — о тоннеле и тоннельщиках.
— Конечно, проработал Валентин пять лет на Байкальском, отличился, можно бы и в московскую квартиру, машина в гараже ржавеет, а он в горы перемахнул, да еще всей семьей гнездо свил,— шутливо сетует жена.
Толстоухов неопределенно хмыкнул, открыл новую пачку сигарет, минуя укоризненный взгляд жены, и вышел на крыльцо.
Валентина Дмитриевна сказала:
— А вообще-то что говорить, веселее тут на людях, большое дело все делают.
Да, в это большое дело семья Толстоуховых внесла свою лепту. За Байкальский тоннель В. Р. Толстоухову присвоили звание Героя Социалистического Труда. Евгений Толстоухов, сын, член его бригады, принимал участие в работе XIX съезда ВЛКСМ.
...Я выхожу вслед за Валентином Романовичем на крыльцо. Он задумчиво смотрит на горы. Внизу слышен паводковый голос Муякана, тяжело ворочающего валуны в бешеном токе воды.
— Эвон как роет, какая силища в реке пропадает даром. Так и в людях, если ее не направить. Говорят про меня — жестковат... Это еще вопрос: лучше ли мягонько да по головке все гладить? Иному, несведущему, кажется, что в мягкой, податливой породе и проходка пойдет быстрее. Ан нет, бурильщики предпочитают иметь дело с базальтами, гранитами — твердыми породами, они не подведут. Тогда работа идет споро, да и жизнь веселее,— он поворачивает голову, остро взглядывает на меня,— так, пожалуй, и с людьми получается, хотя бы в нашей бригаде...
Валентин Романович проворачивает в памяти, как кинокадры, события напряженных «рекордных» дней.
Когда тоннельщики перешагнули весной рубеж 100 метров, осталась смутная неудовлетворенность: «А что, если попробовать поднажать?..» На собрании все — а в бригаде трудятся русские, украинцы, буряты, грузины, белорусы, татары, молдаване, армяне — в один голос: «Вместе возьмемся — получится». Костя Иванов выступил: «Мы будем давать в смену на полметра проходки больше, сколько бы другие звенья ни дали». И вот этот задор между звеньями — «кто сегодня опередит» — помог.
...Работает вся буровая рама, а у каждого молотка свой голос. Вдруг один замолчал — это у Жени Лоткова. Тот бурил шпур, и глыба, неожиданно отколовшаяся от стены, упала, погнула стрелу манипулятора. Хорошо, что уже конец бурения. Пока убирают породу, нужно сделать сложный ремонт. Женя сутки не выходил из забоя. Хотя Гена Воробьев, звеньевой, чуть не уговаривал: «Не осилишь сам. Давай подменим».— «Нет, пока все не исправлю — не уйду». И действительно, пока не дочинил, не ушел из забоя...
Возникал затор у проходчиков — на выручку бросались водители МоАЗов. Проходчикам нужно не только убрать породу, но и оборку сделать. А это дело кропотливое: надо удалить все заколы — опасно нависающие со сводов, выступающие со стен глыбы, козырьки. Шоферы успевали быстро обернуться с породой до электропоезда и, чтобы понапрасну не ожидать, хватали ломики и помогали проходчикам.
— Просто не удержать народ было,— разглаживаются морщинки, вырубленные годами подземной жизни, на лице Толстоухова, теплеют, голубеют глаза.— Замечаешь — сморился паренек. Потреплешь по плечу: «Пойди отдохни». Ни в какую, губы сожмет, взглядом с темного лица полыхнет, как на врага посмотрит. Не было случая, чтобы ушли из забоя. Хоть с ног валила усталость, а держались. Тот же Гена Воробьев со звеном два раза в сутки выходил в забой. Кто не вкалывал молотком — не поймет, что это такое. Раньше времени из дома приходили в тоннель: «Почему не вызывают на смену?..» Связь с порталом была круглосуточной. Как семь утра — обязательно звонки от Подшивалова и Бессолова, начальника БАМтоннельстроя, расспросят, посоветуют, помогут. «Как там, Романыч, идет порода?» Участие всех бодрило, прибавляло сил. Плотно работали, летели гранитные метры. Прямо в тоннеле выкинули лозунг: «140 — не предел. Даешь 170». Все были сжаты, как крепкая порода...
Валентин Романович помолчал, то ли слушая грохот Муякана, то ли ловя иной гул — не самолет ли это из Улан-Удэ, чтобы лететь в отпуск? Тряхнул головой, прощаясь:
— Лучше своим глазом взглянуть — длиннющий коридор отгрохали ребята. Кто поведет-то? Ну Василий Безридный сам мастак: его бригада нашей на пятки наступала. Он да Иванов Анатолий — ветераны тоннеля, спецы по разломам. Пусть свои метки покажут, такое не забывается...
Из центра полукружья предпортальной выемки, как из гигантского натянутого лука, стрела тоннеля теперь устремляется в глубь горы уже на километры. А несколько лет назад, врезавшись от портала на десяток метров, тоннельщики изо всех сил держали лоб забоя. Коренная порода не идет первой. Так и тут: вначале был песок.
— Песок надо было удержать, чтобы он не пошел на людей. Шли с проходческим щитом: отбойными молотками, лопатами углублялись в породу, а затем закрепляли песок досками, ставили тюбинги и, отталкиваясь от них, медленно ползли вперед.— Василий Безридный похлопывает рукой тюбинговое кольцо. Здесь, в тоннеле, Василию все близко и важно. Все напоминает о прошлых днях...
— Навыков поначалу не хватало. Только зарезались от портала метров на шестьдесят, как песок-плывун воронкой пошел вниз. Тонн двести ухнуло в забой. Когда песок убрали, аж солнышко засветило сверху. Вот что значит упустить лоб забоя. По краям воронки виднелись «чемоданы» крупного валунника. Как двигаться дальше? Перекрыли воронку решеткой, положили бетонную подушку и снова поползли сквозь песок.
Так и шли, день за днем махали лопатами, грузили и грузили тонны этого проклятущего песка и целый год держали лоб забоя. Монотонная работенка, ничего не скажешь, все устали от нее, а расслабляться никак нельзя...
Кончились пески, вот-вот скальные породы начнутся, и мы принялись за разборку проходческого щита. Тогда как раз Толя Федоров что-то развинчивал наверху. Только снял часть щита, как зазевался и ухнул вниз вместе с железякой. Мы замерли и молчим. Секунда, пожалуй, проходит, а он вскакивает невредимый, ни одной царапины. Легким испугом отделался, везунчик. Но мы его в своем кругу пропесочили. С такой высотой шутки плохи — здесь же под девять метров, гляньте...
Несильный пучок света шахтерской лампочки, направленный мной вверх, не смог пробить туманную вышину и достать свода. Высота тоннеля гораздо больше, чем в метро.
Василий легко идет по деревянному настилу, перешагивает рельсы, привычно следует поворотам. Бессчетное число раз ходил он этой дорогой, отвоеванной им когда-то с отбойным молотком в руках шаг за шагом у песка и гранита. Теперь, как хозяин, он с удовольствием знакомит с отобранным у горы и обжитым пространством...
По стенам вьются высоковольтные кабели, нависают толстенные трубы: одни для вентиляции, другие подают сжатый воздух. За спиной постукивают на стыках электропоезда, а где-то впереди, в стволах, работают мощные подъемные машины, насосы откачивают воду. Большое, сложное хозяйство у тоннеля. «Один в бою — три в тылу, как на фронте,— заметил Владимир Асланбскович Бессолов в управлении, рассказывая о самых последних новинках буро вой техники, и привел один факт: Прервется подача электроэнергии на 20 минут все из строя выйдет».
Когда тепло стало приятно обволакивать все тело и луч лампочки совсем утонул в белесом пума не, Безридный остановился:
Вот здесь мы перерезали горячие источники поднесите к стенке руку...
На подставленную ладонь потекла теплая вода. «Парилка была, настоящая парилка»,— качает головой Василий и, не замедляя шаги, продолжает рассказывать:
— Хлынула горячая вода. Жарко, пар, дышать нечем. Ребята скидывали куртки, брюки, оставались в сапогах, трусах и касках, работа ли по пояс в воде. От такой бани мучила жажда, некоторых качало из стороны в сторону Люди быстрее уставали, и смену сделали укороченную. Но тоннельщики не отступали. «Опять комиссия приехала закрывать тоннель», говорил Подшивалов. — «Дайте время», попросили мы, и снова, на наше счастье, пошла холодная вода, прямо ледяная. Из бани да в снежный сугроб. Выдержали и это, тоннельщики мужчины здоровые…
Торопясь за Василием, еле поспевая в неуклюжей на мне шахтерской амуниции, поправляя сползающую на лоб каску и придерживая на боку коробку самоспасателя, я чуть не наткнулся на него в тумане
Попробуйте, вот такая водичка пошла после термальных ванн. Василий снял жестянку, висевшую на стене, подставил ее под струю, текущую из трубы, и протянул мне
От ледяной воды заломило зубы. К этому времени, пока мы хлюпали по воде, ноги в резиновых сапогах тоже стали мерзнуть.
Все эти подарочки получал первым Анатолий Иванов. Он, как разведчик, впереди всех таранит ротором скалу в своей транспортно-дренажной штольне. Она идет ниже, и проходка ее ведется быстрее, чем тоннеля. Безридный повел лучом лампочки вдоль забетонированных стен.— Вот так крепили породы в разломе. Бригада Анатолия Иванова и сейчас далеко опережает нас, и опять у них сюрприз...
Накануне, спустившись через шахтный ствол, я уже побывал в расположении ивановской бригады Горнопроходческий комплекс снова наткнулся на разлом.
К этому забою вела штольня с гладкими, почти отполированными гранитными стенками так пора ботал ротор. А теперь весь комплекс залег недвижной громадой, застряв в трясине рыхлых пород Обстановка напоминала поле боя. По деревянному настилу, где вились трубы и кабели, бежала вода, порода, как губка, выжимала ее капелью и струями на каски и непромокаемые куртки проходчиков и бурильщиков. На стенке виднелась трещинка толщиной с иголку, оттуда, как из пульверизатора, била тончайшая струйка воды.
Давление. Первый раз попали в разлом сразу заметили, как начали шпуры бурить: пятикилограммовый молоток выбрасывало. Вылетала такая струя воды и песка, что человека с ног могла сбить. Стреляет как пулемет из амбразуры, только уворачивайся. Потом стихнет ненадолго, и снова выброс, неравномерно, как у гейзера. Анатолий Георгиевич Иванов заводит меня по обходной штольне в лоб комплексу.
Освобожденный ротор торчал в забетонированной стенке. Над ним, похожие на свирель, виднелись отверстия разнокалиберных железных труб, вогнанных в породу.
— Когда из разлома на нас хлынула вода с дресвой, стали нагнетать туда цементный раствор — не пошел в разлом. Тогда попробовали под давлением закачивать жидкое стекло и известь — силикатный раствор, чтобы укрепить породу. Но лучше всего помогает вот такой потолок из труб. Обуриваем свод над ротором, вгоняем трубы, и они принимают на себя давление породы.
Большой, крутоплечий Иванов смотрел на застывший ротор, упрямо наклонив голову, и показывал, как ставили домкраты — провернули ротор градусов на десять, потом начали его раскручивать моторами. Первые сутки прошел 10 сантиметров, а песку кубометры накидал, вторые — 20, третьи — 60 сантиметров прополз. Сдвинулись с места, поехали. И сейчас все условия создали: потолок надежный, забетонировали — непременно двинем... Иванов так взялся за ротор своими огромными ручищами, что сомнения не было — двинет. Через сутки ротор пошел и на этот раз.
...Пробираясь по штольне с Безридным, я теперь с уважением оглядывал подковообразные арки, запрессованные в бетон,— следы прежних битв со стихией.
Из штольни мы свернули в рассечку и оказались в новом тоннельном отрезке. На рельсах сидели парни, перекуривали. Забой проветривался после очередного взрыва. Кто-то тихо пел:
Над порталом пурга.
Разыгралась метель.
А на нас с тобой льет.
Днем и ночью капель.
У подземных дождей.
Никаких расписаний...
— Саша Чупров выводит, сам и сочиняет с Юрой Буровым про нашу работу. Так песня и называется — « Проходчики».
Безридный приветливо помахал рукой ребятам и направился к ним, а я оглядываюсь в забое.
Глыбистые стены переходят в величественный соборный свод, схваченный сеткой на анкерах. В рассеянном полусвете высится на рельсах желтая буровая рама. До основного тоннеля десятки метров гранитного целика, как же она попала сюда?
— Протащили через штольню. Высоковата? Да разобрали эту громадину в 90 тонн весом до последнего болтика,— смеется машинист Анатолий Слонский с восьмиметровой высоты рамы,— наш бригадир Безридный досчитал до пяти тысяч болтов и сбился... Зажимайте уши — начинаю бурить под анкера...
Заработал мотор, зашипел воздух, молоток с силой вонзил в скалу штангу с коронками на конце. Шум перфоратора, визг бура, так яростно сверлящего гранит, что белой пылью летели каменные брызги. «Хорошо еще не все пять молотков заработали,— мелькнуло в голове,— где уж тут разобраться в их голосах...»
Так во лбу забоя бурятся 150 шпуров. Потом уже закладывается взрывчатка, и направленный взрыв, перед которым все уходят из забоя подальше, вырывает три метра скалы. Еще три гранитных метра...
А сейчас начинается погрузка породы — самое трудоемкое для проходчиков дело. Для Володи Рукавчука, оседлавшего юркий погрузчик, это весьма обычное занятие. На открытом улыбчивом лице под шапкой светлых кудрей нет и тени озабоченности. Его машина, посверкивая фарами, деловито загребает стальными лапами взорванную породу...
Кончается смена. Мы уходим, а за спиной режут полумрак прожекторы машин, слышится странное шипение, и мечутся по гранитным стенам огромные тени от движущихся фигур в касках с фонарями, словно разыгрывается сцена из фантастического фильма. А это просто кончается смена и начинается другая. И так каждые сутки уже несколько лет.
Мы не садимся в низенькие вагончики электропоезда, а идем с ребятами из бригады Василия Ивановича Безридного прежней дорогой, под ногами хлюпают доски будущего железнодорожного коридора — главного тоннеля БАМа...
В душевой ребята сбрасывают мокрую грязную спецодежду. Нестерпимо горячая вода вызывает у парней блаженную истому. Пропадает усталость, они резво перебегают в «вахтовку». Автобус трогается, и под стук дождя по крыше Саша Чупров опять заводит песню — свою, тоннельную...
Так и не дождавшись самолета, я поехал из Северомуйска на «газике» управления БАМтоннельстроя в Нижнеангарск, всего триста километров, по дороге вдоль БАМа. Вначале были видны просеки и земляное полотно будущего обходного железнодорожного пути; множество техники, путеукладчики, двигающиеся с запада. Ведь бамовское рабочее движение должно открыться уже в 1984 году, а Северомуйский тоннель двумя годами позже.
«Газик» трясся и нырял в ухабины вдоль бесконечного железнодорожного полотна, идущего по бесконечной, казалось, просеке, прорубленной как по линейке. Разнообразили движение многочисленные мосты и мостики через малые и большие реки. И вот Уоян, настоящий бамовский поселок из веселых, медового цвета резных домиков, в которых сразу угадывалась рука прибалтийских мастеров...
Еще рывок — и перед взором распахивается туманная ширь Байкала. Едем по Нижнеангарску, где, конечно, тоже краплет дождик. Но вот с угрюмого Байкала потянуло ветерком, клочья тумана поползли к вершинам. Обозначился круг солнца, и его тепло и свет коснулись водной шири. Вот уже синяя волна набегает на берег рядом с песчаным откосом у подножия сопок и высокой насыпью. А по туго натянутой блестящей нитке рельсов мчится новенький голубой тепловоз, бодро тянущий за собой несколько вагонов. Так я увидел свой первый бамовский поезд.
Когда через несколько лет поезда пойдут и по Северомуйскому тоннелю, пассажиры вряд ли успеют обратить внимание на бетонные шрамы — следы былых сражений человека со стихией. Но 15 километров такого тоннеля не заметить трудно. И они с благодарностью вспомнят о тех, кто прокладывал его.
В. Лебедев, наш спец. корр.
Иркутск — Нижнеангарск — Северомуйск
