С иние сумерки, опускаясь на лес, густели. Скоро все погрузится в ночь, начнут ходить медведи, а товарищ мой, кажется, не торопился возвращаться...
— Э-ге-гей! — прокричал я, выбираясь из приземистой охотничьей избушки, где мы собирались провести несколько дней. Густая высокая трава окружала ее, стеной подступая к порогу. Звук моего голоса канул в чаще и даже не отозвался эхом. Слышно было только, как шумит неподалеку река да плещется в ней рыба: кета и горбуша, пришедшие на нерест из далекого океана. За рыбой и спустились с окрестных гор бурые медведи.
— Ю-ра-а! — сложив рупором руки, позвал я еще раз. Но сколько ни прислушивался, ответа так и не дождался.
«Нехорошо, Носков,— проворчал я, возвращаясь в избу.— Думаешь только о своей птице, а мог бы вспомнить и обо мне».
Носков ушел в лес, прихватив наше единственное ружье. Оставшись в одиночестве, без ружья, в сгущающихся сумерках, я чувствовал себя неспокойно. А ночью?..
До нашего прихода в избушке побывал медведь. По всей вероятности, очень разъяренный. В лесу по пути к зимовью мы наткнулись на петлю — браконьерскую ловушку, из которой зверь каким-то чудом сумел вырваться. Наверно, он и заглянул в избушку, чтобы посчитаться с людьми. Проломил крышу, свернул трубу, а затем, выломав окошко, забрался внутрь. И отвел душу — перевернул печку, расшвырял посуду, сдернул матрацы с нар и разодрал их когтями. Ясно было, окажись в ту минуту в зимовье люди, зверь не пощадил бы их. Выбив второе окошко, медведь ушел, но кто знает, не бродит ли он где-то неподалеку, чтобы еще раз навестить человеческое жилье?
Затянув окошки полиэтиленовой пленкой, заложив дыры в крыше дерном, я поставил на печь ведра и кастрюли, собираясь в случае опасности ударить по ним, как в набат, кочергой. Но все это были, конечно, полумеры, и без ружья спастись от взбешенного медведя я не надеялся. А Носков все не возвращался. Уже наступила ночь...
С Юрием Носковым, преподавателем музыки из поселка Шушенское, я познакомился, задавшись целью сфотографировать белого кречета. Редкую птицу, которую не увидишь в зоопарках, но с именем которой много связано в истории Руси. Ее стремительным полетом и непревзойденной храбростью любовались цари и бояре, великие полководцы и простые сокольники. Даря белых соколов правителям соседних государств, русские могли надеяться, что те не учинят войны, окажут при необходимости помощь. Ради сохранения кречета был создан на севере Кольского полуострова первый в стране заповедник на Семи островах — Государева заповедь. Теперь же эта птица стала столь редка, что ученые занесли ее в Красную книгу как вид, которому грозит исчезновение. Не без труда мне удалось отыскать гнездо кречетов обычной, темной, окраски, а вот белых птиц так пока и не снял. Об этом я как-то рассказал на страницах журнала (См. очерк «За соколом ясным, за кречетом красным».— «Вокруг света» № 8 за 1981 год. ) и вскоре получил письмо из Шушенского. Неизвестный мне товарищ с далеких енисейских берегов сообщал, что знает места, где гнездятся белые кречеты. Подписался он просто: Юрий Носков. Мы встретились, когда Юрий приезжал в Москву за музыкальными инструментами для школы. Тут-то я и узнал, что, помимо музыки и рисования, этот человек всерьез увлекается ловчими птицами. Себя он без стеснения называл сокольником, но в отличие от сокольников прошлого, которые только обучали птиц и охотились с ними, Юрий был еще и помытчиком. Сам разыскивал и отлавливал нужных для охоты птиц. Их он держал у себя только во время охоты, а затем отдавал в небольшой зоопарк в Шушенском, чтобы ими могли полюбоваться люди.
Из разговора выяснилось, что птиц он знал в совершенстве, не хуже иного орнитолога. И каких только хищников не перебывало у него! Были и соколы, и беркуты, и ястребы, но больше всего мечтал он добыть белого камчатского ястреба-тетеревятника. Самого крупного и смелого. Ради того, чтобы заполучить его, Носков уже несколько раз ездил на далекую Камчатку, тратя деньги и отпускное время, но ястреба пока не находил. Зато в одну из поездок он приметил белых соколов-кречетов.
Уже потом, из очередного письма Юрия, я узнал, что он снова отправился на Камчатку и отыскал в горах полуострова Говена не одно, а целых три гнезда кречетов, в двух из которых гнездились совершенно белые птицы. Юрий писал, что близко подходил к гнездам и был поражен бесстрашием, с которым эти птицы защищали гнездо.
Юрий сообщил также о своей находке Владимиру Евгеньевичу Флинту. Известный орнитолог, прославившийся операцией по спасению стерха — белого журавля, взялся совместно с учеными Окского государственного заповедника за создание питомника по разведению хищных птиц в неволе (См. очерк Л. Чешковой «Журавлиный крик над Брыкиным Бором».— «Вокруг света» № 4 за 1983 год. ). Ибо только так, научившись разводить хищных птиц в питомниках, их можно, как считают ученые, спасти от исчезновения.
Флинт предложил Юрию вместе с сотрудниками Института охраны природы попробовать в следующий сезон отобрать из гнезд кречетов несколько птенцов для питомника. Юрий охотно согласился. Дело это считал он интересным, ибо в дальнейшем питомники могли поставлять ловчих птиц и для любителей-сокольников. Договорившись обо всем с Флинтом, он пригласил в эту поездку и меня. Встретиться решили на Камчатке.
...Уже перевалило за полночь. Носкова не было. Если он заблудился, остался коротать где-нибудь время под кустом до рассвета, то положение его было похуже моего. В кромешной тьме ружье уже не защита от медведей, только помеха, а я все-таки находился в избушке. К тому же Юрия сейчас поедом ела мошка. Я на собственном опыте убедился, что от укусов этой твари не спасает ни мазь, ни защитная одежда.
«Что же там произошло, отчего он не пришел к назначенному часу?» — задавался я вопросами, не в силах дать ответ. С реки стали доноситься шлепки по воде. Должно быть, это вышли глушить рыбу медведи. Места их рыбалок мы видели днем совсем неподалеку от избы. Трава там была утоптана и густо пахла рыбой. Кета и горбуша шли в такой близости от берега, что ловкому зверю ничего не стоило оглушить рыбину лапой и выбросить в кусты. Прислушиваясь к шлепкам, я надеялся, что медведи, увлеченные рыбалкой, обойдут пропахшую дымом избу стороной. И в то же время все сильнее волновался за товарища.
Мы встретились с Носковым на полуострове Говена. Я отыскал его на базе у рыбаков. В светлом картузе, рыбацких сапогах, простеньком плаще болонье, он выглядел похудевшим и сильно озабоченным. «Плохи дела»,— встретил он меня неожиданным сообщением.
В горах все еще лежал снег. В тундре стали редкостью евражки — длиннохвостые суслики и почти совсем пропали куропатки, основная кречетиная пища. Должно быть, небывалые оттепели зимой, а затем гололедицы вызвали среди куропаток сильный падеж, и Юрий побаивался, что благородные соколы не заведут в этом году гнезд. Но в горы мы все-таки пошли.
С нами отправился Иван Бевза — орнитолог из Казахстана, где также задумано создать питомник крупных соколов. Почти две недели мы лазали по кручам, мерзли в снегах, бродили по бурным речкам, как по дорогам, часами изучали в бинокли уступы скал, обследовали гнезда, натыкаясь на жилища воронов, канюков, орланов, но гнезд кречетов не находили. Опасения Носкова оправдались. Кречеты водились в горах, дважды нам удавалось наблюдать их, но яиц в тот год птицы не откладывали — выкормить птенцов все равно было бы нечем. Измученные, усталые, мы решили возвращаться. И тут во время последнего перехода с гор к морскому побережью повстречались с коряками-оленеводами. По тундровому обычаю уселись за костерком выпить по кружечке крепкого сладкого чаю да перекинуться словом.
Один из пастухов припомнил, что видел очень смелых белых птиц в лесах по берегам Ветвея — притока Вывенки, текущего с Корякского нагорья. Эти птицы, уверял пастух, ловят зайцев, куропаток и даже не боятся нападать на рыжих лис. Юрий сразу насторожился, а оленевод рассказывал, что победить лисицу не всегда удается. Рыжая чертовка успевает извернуться и перекусить птице горло, но добычу свою лиса не ест, бросает, и по весне на талом снегу можно нередко видеть тушки этих птиц.
Носков выхватил из кармана записную книжку, ручку и стал рисовать силуэты различных птиц, показывать их корякам, объяснять, как кричат те или другие, чем отличаются соколы от ястребов, пока не установил, что в лесах по берегам Ветвея водятся белые ястребы-тетеревятники — те самые птицы, которых он уже ищет столько лет... Честно признаться, это сообщение меня не взволновало. Ястребы всегда — стоило мне взяться за поиски кречетов — являлись на моем пути, и на этот раз я решил двигаться к дому, тем более что в результате наших скитаний мне наконец-то удалось сфотографировать розовую чайку. А то, что повстречалась она на Камчатке, совсем не в ее родных местах, лишь усиливало ценность съемки.
— Ну что такое розовая чайка? — обиделся Юрий.— Это раньше она считалась редкой, а сейчас ее можно и на помойках в Певеке снимать. Вот ты мечтаешь снять белого кречета, говоришь, что эта птица вошла в историю Руси. Но ведь третьей птицей после кречетов и сапсанов — соколов-пилигримов, как их тогда называли,— значился у сокольников ястреб-тетеревятник. И прежде всего белый сибирский ястреб. О камчатском они тогда и не знали, только Крашенинников в «Описании земли Камчатской» сообщил, что белые ястребы во множестве водятся в лесах полуострова.
— Птиц этих,— продолжал в запальчивости Юрий,— никогда не украшали, как соколов, золотом и драгоценными каменьями, но всегда отправляли вместе с кречетами, как дорогие дары. Весьма ценили наших ястребов на Востоке. Да и у нас с ними любили охотиться...
Юрий говорил, что и ныне в тех странах, где сохранилась соколиная охота, многие сокольники мечтают о белых ястребах. Проворный ястреб служит не хуже беркута, нападает на лис и крупных зайцев, а добычливостью превосходит и кречета. Недавно, вспоминал Юрий, в нашу страну приезжал из ФРГ известный сокольник Людгер, большой специалист по хищным птицам. В своем питомнике он уже научился выращивать белых кречетов. Самка кречета несет у него вместо четырех пятнадцать яиц в год! Так вот, этот Людгер очень хотел заполучить для своего питомника белых ястребов. Белых кречетов он мог достать и в Гренландии, а вот белых ястребов невозможно достать нигде, кроме как в нашей стране. Нам же Людгер пообещал за это передать пустынных соколов-шахинов. Весьма редких птиц. И вот Институт охраны природы согласился направить на Камчатку еще один отряд специалистов только для того, чтобы отловить птенцов белых ястребов...
— Сейчас этот отряд,— пояснил Юрий,— работает на западном берегу Камчатки, где-то в долине реки Пенжины. Ну а вдруг и там не будет ястребиных гнезд, если и оттуда люди вернутся ни с чем?..— С этим Юрий примириться не мог. Если уж не удалось заполучить для питомника кречетов, то, может, птенцов белых ястребов разыскать удастся? И он готов был отправиться на поиски ястребов один. Но с этим уже не мог согласиться я: одному в этих местах и пропасть нетрудно...
Нам повезло. Нас согласился взять с собой на Вывенку Рушан Абзалтдинов, молодой охотинспектор Олюторского района. Мы познакомились с ним во время походов по полуострову Говена. Он вместе с Левой Ластовкиным, лучшим охотником и трактористом госпромхоза, собирался как раз обследовать охотугодья по Вывенке, планировал посетить и Ветвей, где надо было выяснить, как прижились выпущенные несколько лет назад норки и в самом ли деле в пойменных лесах водятся лоси, которых раньше там встретить не удавалось.
На двух моторных лодках мы отправились в дорогу. Пересекли залив, передохнули в поселке Тиличики, морем дошли до устья Вывенки, где встретили немало тюленей, приплывших сюда полакомиться рыбой. В тот же день, повстречав на берегу несколько медведей и росомах, добрались до избушки икорного мастера Ивана Адоньева, встав почти напротив устья Ветвея.
Охотинспектор собирался подняться вверх до Хаилина и только через дня два завернуть на Ветвей. Юрию не терпелось там оказаться пораньше — близилось время, когда птенцы ястребов начнут покидать гнезда, а тогда их не так-то легко поймать. Уговорились так: Лева Ластовкин на мелкосидящей «казанке» Адоньева подбросит нас до избушки охотников на Ветвее, а заберет нас оттуда Рушан. Встал вопрос, как жить: у нас не было ружья, но Ластовкин пообещал до приезда Рушана одолжить нам свое.
Ветвей оказался быстрой, вольготно петляющей по лесу, разбивающейся на несколько рукавов рекой. По обоим берегам росли густые лиственные леса: осина, чозения, тополь, ольха. Подмытые стволы в иных местах склонялись над рекой, и лодка пробиралась под ними, как в зеленом туннеле. Торчало немало коряг, то и дело попадались завалы. Перетаскивая через них моторку, приходилось быть начеку. Стоило зазеваться, и течение могло утащить, затянуть под коряги — здесь оно было сильным.
К избе лодка не прошла. Мы выгрузили вещи и двинулись через лес пешком. Сразу же наткнулись на медвежьи тропы, проложенные в высокой траве, поразились обилию мошки и комара. Тут-то натренированный глаз охотника и приметил перекрученный стальной трос, лежавший на тропе. «Ты посмотри,— вскричал Лева,— какой тросище медведь перекрутил. Силен, видать, попался зверюга!» А когда мы пришли в избу и увидели следы погрома, Лева потер руками виски и сказал, что ружье свое он... оставить не может. Не позволяет ему этого закон. Носков, довольно спокойно реагирующий на медведей, тут вдруг вытаращил глаза и стал убеждать Леву, что так бесчеловечно поступать с нами он не имеет права. Указывая на меня, он вспомнил вдруг моих детей и стал стыдить Леву, как если бы тот уже оставил их без отца. Никогда раньше я не замечал за Носковым такого красноречия, видимо, этот медведь подействовал и на него.
Лева крепился еще с полчаса. Пока мы не проводили его через лес до лодки. Только там, усевшись у мотора, он наконец-то внял мольбам Носкова, сунул ему в руки ружье, сказал: «Да пропадите вы пропадом, чтобы я потом мучился угрызениями совести из-за вас!» — и умчался восвояси.
Разжившись ружьем, Юрий заметно повеселел. Мы перекусили и отправились в чащу искать гнезда. Отыскали одно гнездо хищника. Было оно пустое, неизвестно какой птице принадлежавшее, но Юрий воодушевился. Он готов был бродить хоть до ночи, и мне стоило немалых трудов уговорить его вернуться в избу, привести ее в пригодный для ночлега вид. Юрий нехотя согласился, но едва мы заделали дыры от комаров, он снова собрался, взял ружье и отправился в лес. К вечеру обещал вернуться...
В затянутое полиэтиленовой пленкой оконце робко пробивается сумеречный свет. Облако комаров вьется в нем, будто радуются наступлению нового дня. Юрия нет. Где искать его? Я не знаю леса, не знаю даже, в какую сторону он ушел. Что делать: ждать в избушке или отправляться вниз по Ветвею, собирать людей. Я уже не сомневаюсь, что с Носковым случилось что-то страшное и предстоят нелегкие поиски. Может быть, придется вызывать вертолет...
И тут в распахнувшуюся дверь ввалился Носков.
— Я нашел его, нашел,— бормотал он как в забытьи.— Ты только посмотри, каков красавец?! — В руке он держал ястреба. Молодого ястреба-слетка, только-только покинувшего гнездо.
Юрий осунулся, был весь мокрый, лицо распухло от укусов мошки и комаров, горели руки. Он поставил у окошка чурбачок, посадил на него нахохлившуюся птицу и с восхищением произнес:
— Какие когтищи! Да, этот непременно русака возьмет!
Испытывая чувство радости и злости, я не сдержал удивления:
— А ястреб-то не белый...
— Да,— вздохнул Носков,— самка была белая, а птенец — вот что удивительно! — обыкновенной масти. Но зато какой великан!
Не снимая сапог, Юрий рухнул пластом на нары и, сбиваясь, растирая грудь и проклиная мошку, рассказывал, что ушел он довольно далеко от дома и повстречал белую самку ястреба. Она стала уводить его от гнезда. Но гнездо он все-таки отыскал, оно было пустым. Юрий стал смотреть птенцов под деревом и вскоре увидел одного. Птенец был мертв, погиб, по всей вероятности, неделю назад. В ястребином гнезде бывает три птенца, следовало поискать остальных. И Юрий трудился до самой ночи. Он нашел еще одного, с радостью кинулся к нему — ему показалось, что тот заснул на земле, но и этот птенец, крупный, хорошо оперенный, оказался мертвым. Взяв его в руки, Юрий ощутил тепло, будто птенец перестал жить несколько минут назад. Юрий попытался привести его в чувство, но все оказалось тщетно. Искать третьего птенца в сумерках было уже бесполезно, но и уходить от этого, с таким трудом найденного места не хотелось. «Будь что будет,— решил Носков,— останусь здесь до рассвета». Ему верилось, что третий птенец жив, и если он уйдет, то самка непременно утром уведет птенца от гнезда.
И вот, дождавшись рассвета, Юрий услышал призывный посвист ястребенка — тот подзывал мать, требуя еды.
Юрий бросился за ястребенком, отыскал, поймал и, держа в руке, помчался к дому. Но идти было трудно, ноги подкашивались и, переправляясь через речку, он споткнулся и был сбит течением. Хорошо, что зацепился за корягу, застрявшую на дне, а не то быть бы ему вместе с птицей под завалом...
— Да ты уж извини,— спохватился он.— Знаю, заставил поволноваться, но не мог же, пойми, не мог упустить случая поймать эту птицу!
Мы провели еще несколько дней, обследуя леса по берегам Ветвея. К нам подоспел Рушан, и втроем жизнь и работа пошли веселее, но счастье больше не улыбнулось. Немало гнезд были пустыми, а у двух мы отыскали погибших птенцов. Картина прояснилась: и ястребы в этот бескормный год не в состоянии были выкормить птенцов.
Пора было возвращаться. Мы выстлали дно зелеными ветками и посадили ястребенка в носовой отсек моторки, устроив ему там, на наш взгляд, хорошее гнездышко. Как следует накормили рыбьей печенкой и отправились в путь...
Самым трудным оказался последний участок пути — морской. Разгулялась волна, белые буруны катились встречь течению в устье Вывенки. Пришлось ждать полуночи — полного прилива, чтобы выскочить в море по большой воде. На катере рыбаки вышли нас проводить — выловить, если перевернет лодку. Немало смельчаков рассталось с жизнью в устье Вывенки, об этом далеко идет молва. Не советовали рыбаки выходить в такое волнение и нам, но Рушан был уверен и в моторке, и в себе.
Огромные волны подбросили моторку, как скорлупу, с треском ударили о воду, и мне отчетливо послышался крик ястребенка, но тут уже думалось только о том, устоит ли лодка? Однако пронесло. Из устья Вывенки мы вышли, но на этом тревоги не кончились. В ночной темноте, скользя с волны на волну, на полном ходу мы налетели на трос невода, не снятого на ночь рыбаками.
Моторка взлетела, как на трамплине, но... и тут не перевернулась. Заглох мотор. Взявшись за весла, держа носом на волну, мы беспомощно наблюдали, как отдаляются берега. Рушан пытался запустить мотор, а нас несло в открытое море, и к утру, не запустись он, мы были бы так далеко, что вряд ли когда-нибудь нас удалось найти...
Наконец мы подошли к Тиличикам. Хотели перенести птицу в сарай и только тут узнали, что у ястреба... сломано крыло.
Носков посерел. Трясущимися руками он наложил ястребу шину, прошил крыло нитками, но от горя места себе не находил. Даже если крыло и срастется, из такого ястреба никогда уж, уверял Юрий, не получится хорошей ловчей птицы.
Вспомнилось, как в прошлые времена помытчикам засчитывались не пойманные птицы, а доставленные ко двору. Потому-то, отловив летом птенцов, помытчики дожидались зимы, чтобы птиц можно было везти в специальных, обитых овчиной коробах на санях по застывшим рекам.
Спеленав птицу, посадив ее в коробку, Юрий собрался и в тот же день улетел. Несмотря на очередь в аэропорту, его с больным ястребом посадили в самолет без задержки.
С тех пор прошло немало времени. Юрий прилетал в Москву, рассказывал, что второй отряд Института охраны природы нашел-таки гнезда белых ястребов, из них было взято шесть птенцов, и все они благополучно добрались до Москвы, а оттуда в ФРГ. За них питомнику хищных птиц на Оке было передано пять пустынных соколов-шахинов. Работа по разведению в неволе соколов началась.
— Ну а что с ястребом,— спросил я,— срослось ли у него крыло, стал ли он ловчей птицей?
Юрий опустил голову.
— Ловчей птицей он не стал. Камчатский ястреб живет теперь в Абаканском зоопарке.
Юрий намеревался вновь отправиться на Камчатку, звал меня, но я решил твердо: дождусь, когда и белых кречетов начнут разводить в питомнике, как кур. Тогда и сниму возмечтавшуюся мне птицу. Верилось, что добудет Юрий питомнику белых кречетов, сокольник он рьяный, и случится это довольно скоро.
В. Орлов
п-ов Камчатка — Москва
