Впервые журнал «Вокруг света» написал о путешествии Константина Бальмонта в 1913 году. Известный поэт, неутомимый странник, еще в 1905 году побывавший в Северной и Центральной Америке, вернулся тогда из длительной, почти годовой, экспедиции. Маршрут: Лондон, побережье Южной Африки, Тасмания, Австралия (Аделаида и Мельбурн), Новая Зеландия, группы островов Тонга, Табу, Самоа, Фиджи, снова Австралия (Сидней и Брисбен), Новая Гвинея, Индонезия, Цейлон, Индия, Марсель...
Во время подготовки к путешествию в «южные страны» Константин Дмитриевич Бальмонт переписывался с Дмитрием Николаевичем Анучиным — основателем и директором Музея антропологии Московского университета. Бальмонт получил от известного ученого ряд ценных сведений и рекомендаций. В одном из писем Анучин попросил поэта привезти для музея какие-либо этнографические предметы. Потом, в «Русских ведомостях», Анучин писал, что Бальмонт «вывез из посещенных им стран много интересного, потратив на то немало средств». Так благодаря творческому сотрудничеству Бальмонта и Анучина Московский университет стал хранителем более ста этнографических предметов из Австралии, Океании и Индонезии.
Путешествие Бальмонта продолжалось с 1 февраля до 30 декабря 1912 года. В письме Анучину поэт сетует: «Слишком мало все же. Это было скорее не большое путешествие, а разведочная поездка. Конечно, будучи любопытствующим писателем и довольно опытным путешественником, я умел в несколько минут заметить многое, чего другой глаз, быть может, не увидит в гораздо более долгий срок, но для того, чтобы вполне освоиться с любой страной, нужна известная длительность, которой я был лишен. Впрочем, до поездки я мысленно путешествовал по этим странам через книги, что продолжаю делать и теперь».
Бальмонт отправился в путешествие из Парижа, куда он уехал после революции 1905 года. Новые страны не уменьшали его тоски по родине.
Многое из виденного поэт невольно сравнивал с Россией. В одном из писем Анучину с Явы он писал: «Мне хочется сказать Вам, что 7 лет тому назад, когда я вернулся в Россию, взметенную бурей, из долгого путешествия по Мексике, Майе, Калифорнии, во мне загорелась неугасимым костром моя бывшая ранее скорее спокойною любовь ко всему Русскому и ко всему Польскому. Есмь славянин и пребуду им. С тех пор я прочел все, что касается русских былин, преданий и вымыслов. «Все» это преувеличение, но много. И одновременно я полюбил все народы земли в их первотворчестве. Я не напрасно исходил и изъездил Бретань и Египет, Испанию и Балеанские острова (Балеарские. Здесь и далее сохранены авторское написание географических названий и народов, а также орфография и пунктуация.— Н. Н.). Но лишь теперь увидев страну Зулю и изумительный край Гавайики с его последними Маори и вольных Самоанцев, и угрюмое Фиджи, и улыбчивое Тонга, и сказочный Целебес, и оглушительно яркую ликующую Яву, я понимаю, почему Миклухо-Маклай, с детства меня пленивший, так возлюбил Папуа и был ими возлюблен. Я думаю, что сейчас на всем земном шаре есть только две страны, где сохранилась святыня истинной первобытности: Россия и Новая Гвинея. И вы пишете мне о Миклухо-Маклае, а я думал о нем, когда ступая как по святой земле, я шел в селение Анабада, на деревьях же скучивались каркающие вороны, точно я шел к русской деревне. Так встречаются души. Если куда мне хочется вернуться, так это к Папуа».
Что же заинтересовало путешественника из предметов быта и культуры папуасов на Новой Гвинее? Это — пояса из древесной коры, украшенные резьбой, заполненной белой известью и красной краской. На некоторых из них — стилизованные изображения человеческого лица. Такие пояса носили молодые мужчины, неестественно туго перетягивая ими туловище. Это — резные раскрашенные гребни, в создании которых, быть может, более всего проявились умение и фантазия папуасов. Тщательное украшение гребней говорит о том, что их надевали на больших празднествах и во время визитов в соседние деревни. Это — богато орнаментированные резные ложки, сосуды из скорлупы кокосового ореха, калебасы для хранения извести, курительная трубка, музыкальные инструменты, головные уборы из перьев, оружие... Всего на Новой Гвинее Бальмонт приобрел для коллекции более сорока предметов.
В многочисленных, подчас восторженных записях, посвященных путешествию, Бальмонт мало и совсем в другой тональности говорит об Австралии. Он сравнивает ее положение с положением Тасмании: «Неуютная Тасмания. На этом острове английские поселенцы бесчеловечно истребили всех тасманийцев. И проклятие как бы застыло здесь в воздухе».
«То же самое сделали Белоликие англичане с Черными туземцами Австралии. Отобрав у Черных земли и превратив царство черных в пастбище для баранов и в фабричные города, англичане систематически истребили туземцев и свели их действительное существование на нет. Согнав уцелевших туземцев на определенные стоянки, англо-австралийские власти заботятся теперь об этих вымирающих,— совершенно так же, как с безоглядной жадностью истребив несчетные стада кенгуру, они теперь заботятся, чтобы этот редкий зверь, оставшийся в скудных числах, не вымер окончательно».
В стихотворении «Черный лебедь» поэт с горечью замечает:
Нет Австралии тех детских наших
дней, Вся сгорела между дымов и огней.
Рельсы врезались во взмахи
желтых гор, Скован, сцеплен, весь
расчисленный, простор.
Там, где черные слагали стройный
пляс,— Одинокий белоликий волопас.
Там, где быстрая играла
кенгуру,— Овцы, овцы, поутру и ввечеру.
Поэт путешествовал по юго-восточной Австралии, в области, прилегающей к реке Муррей. Земли эти уже давно и основательно были заселены европейцами. Там Бальмонт приобрел для коллекции пять предметов австралийских аборигенов: палицу, наконечник остроги, ожерелье и два бумеранга. Это большие (74—76 сантиметров длиной) тяжелые бумеранги; один из них орнаментирован резными овалами, которые как бы переходят один в другой и заполнены резными линиями. Второй бумеранг украшен резными изображениями кенгуру, прямоугольниками и параллельными дугообразными и прямыми линиями. Хотя этот бумеранг относится к сравнительно позднему времени, истоки изображений, возможно, уходят своими корнями в сюжеты петроглифов, связанных с тотемическими животными или животными, на которых охотились. Такие бумеранги благодаря украшениям становились, по представлениям аборигенов, надежными, бьющими без промаха.
Плачевное положение аборигенов заставило Бальмонта написать, что в Австралии он видел «лишь горсть черных жемчужин, лишь малую малость уцелевших Черных туземцев. Чтобы увидеть их снова, нужно, порвав линию движения на Юг, подниматься к Северу, посетив Новую Гвинею, Соломоновы острова, острова Фиджи».
Новая Зеландия круто изменила настроение поэта, знакомство с маори привело его в восторг. Он поражен искусством этого народа: «Великолепные резчики по дереву, они строили и еще строят себе резные дома-храмы, где в причудливых узорах изображают свои отвлеченные представления, свои легенды, поэтическую летопись своей души. Любя татуировку, они достигли в этом искусстве такого совершенства, как ни один народ в мире, и сложный узор их лиц есть целая художественная наука. Любя мореплавание, они создавали ладьи, которые, как образец художественного достижения, наполняли всю их жизнь ощущением красоты. Любя красоту в самой битве, Маори вырезали свои палицы из тяжелого дерева, из китовой кости, из ценного камня зеленчака, и каждая такая палица,— по-майорийски мэ-рэ,— есть узорная поэма изящества и силы».
Поэт сделал снимки коллекций местного музея. Из Новой Зеландии он привез пять предметов: украшения и ритуальные палицы с резьбой и инкрустацией из перламутра.
А дальше Бальмонта ждали острова Самоа. В своих путевых записках поэт рассказывает о посещении самоанского вождя. «Вот мы входим к одному вождю в его круглый дом. Нас встречают как почетных гостей и старых знакомых. Скрестив ноги, мы сидим на свежеразостланных циновках, мужчины и женщины. Самоанцы любят красноречие. Я забыл, что, едва мы вошли и сели, нам предложили пьянящего напитка, он называется кава. Его приготовляют из корней особого растения перцовника. Приготовление его — целый ритуал, и когда готова первая чаша,— большая чаша, сделанная из кокосового ореха,— эту первую чашу предлагают самому почетному гостю, возглашая его имя. Легкое опьянение от белесоватой кавы совершенно не затемняет сознания, а лишь делает его более обостренным, но не хочется двигаться, хочется быть в блаженной сосредоточенности. Мы еще сидим, говорим, встаем, уходим. Мы приходим в селение Афенга, там собрались все окрестные вожди со своими женами и дочерьми. Мы снова сидим в созерцательном круге. Жены и дочери вождей пляшут для нас.
Женщины и девушки сидят в ряд и поют. Их пение — без начала и без конца. Это точно всплески волн, срывные и какие-то беспричинные. Пляска выражается лишь покачиванием тел и медленным движением протянутых рук. Певуче пляшут руки сперва, потом напев делается все оживленнее и оживленнее. В нем звучит возрастающая страсть. Вдруг женщины вскакивают и начинают плясать всем телом,— глазами, голосом, движениями, всем гибким качанием красивых тел, они являют поэму страсти».
С Самоа Бальмонт привез чаши для кавы, ожерелья, плетеный веер, тапу (материя из луба), орнаментированные резные палицы, модели лодок. Несколько предметов в коллекциях Бальмонта с Фиджи, Соломоновых островов, из Индонезии, Индии и с Цейлона.
После возвращения в Россию поэт опубликовал свои путевые заметки, а также океанийские мифы и легенды в различных газетах и журналах. Выступал во многих городах России с лекциями об Океании.
В 1920-х годах во Франции Бальмонт готовил к печати книгу «Океания, Полинезия, Ява, Япония. Путевые очерки», но она не была издана. Бальмонт оставался во Франции до самой смерти в 1942 году.
Этой, к сожалению, не состоявшейся книге, наверно, можно было бы предпослать слова поэта, которые он, завершая свое путешествие, писал Анучину: «Если бы я должен был ответить, что произвело на меня самое сильное впечатление, я ответил бы — звездные ночи на корабле и вечерние зори. Это вольность безграничного Неба над безграничным Морем. Дикие красивые лица зулусов и папуасов, этих истых детей Солнца. Упоительные глаза маорийских женщин и их татуированные лица. Сновиденно прекрасные, неправдоподобно овоздушненные лагунные воды коралловых затонов. Смеющиеся лица тонганцев и самоанцев, дающих наконец почувствовать европейцу, что есть еще на земле счастливые народы, где все сплошь счастливы. Пляски самоанок, на которые нельзя смотреть, не влюбляясь в них. Исполненный нежности и грусти гамеланг, музыка Явы, выслушав которую однажды, уже будешь тосковать по ней всю жизнь. Малайки, которые все очаровательны и грациозны, как красивые маленькие сказки. Необузданный лес на горах дикой Суматры. Это последнее, вместе с коралловыми лагунами, я считаю самым красивым из всего, что я видел в своей жизни, наряду с Кавказом, Мексикой, Испанией и Египтом. Хорошо было также первое впечатление от Цейлона. Почувствовалось странное братство с Сингалезами, расовое сродство, большое и таинственное. Индия понравилась мне всего менее. После России она кажется повторением. И та же тоска земная, та же тяжкая ужасающая глушь. Не понравилась — это не то слово. Щемящая боль от нее дрожала в душе все время. Трижды несчастная страна, безвозвратно пригнетенная. Вот и все, что пока я могу сказать. Мне глубоко грустно от всего хода человеческой истории. Я считаю, что человечество переходит от ошибки к ошибке, и теперешняя его ошибка — порывание связи с Землей и союза с Солнцем, наравне с идиотическим увеличением механической скорости движения есть самая прискорбная и некрасивая из всех ошибок. Чтобы не чувствовать отчаяния и не потерять радость бытия, мы имеем, я думаю, лишь один Архимедов рычаг — мысль личного совершенствования и внутреннего умножения своей личности».
Наталья Новикова, хранитель этнографической коллекции Музея антропологии МГУ.
