От Сиреников до мыса Дежнева прошла экспедиция на кожаной байдаре, построенной по типу традиционных эскимосских аньяпиков. Цель экспедиции — напомнить ныне живущим, что древние народы Чукотки были прекрасными мореплавателями и что их исторический опыт может быть с успехом использован и в наши дни.
В Сирениках стояли дожди и шторма. И вот наконец выдался солнечный день, море успокоилось настолько, что можно было отплывать. Единственное препятствие — сильный накат волны. В сирениковской бухте из-за особенностей ее строения почти всегда, даже при спокойной воде в открытом море, у берега держится мощный накат. Он и является причиной того, что Сиреники — единственное эскимосское село на Чукотке, где морские зверобои практически не пользуются деревянными тяжелыми вельботами. Накат разбивает их или топит. Пробовали проектировать и строить длинный причал, который позволил бы грузиться на вельботы за прибойной полосой, но участь причала также была предрешена. И тогда морские охотники снова вернулись к своим легким традиционным судам, аньяпикам, или байдарам, как их сейчас называют на Чукотке. В Сирениках и сегодня продолжают делать небольшие промысловые байдары из шкуры моржа. Именно это обстоятельство привело сюда несколько лет назад Сергея Фролова, руководителя Дальневосточного экспедиционного центра. Было решено построить большой эскимосский аньяпик и отправиться на нем в плавание вдоль берегов Чукотки.
... Сергей часами бродил по пустынным берегам близ села, выискивая хороший комель для форштевня. С лесом на Чукотке — беда. Кругом — одна тундра, а привозной — воистину золотой. Приходилось рассчитывать на плавник.
Наконец нужный комель был найден. Сергей перевез его на вельботе в поселок. Материал на шпангоуты помогли подобрать местные строители. Началось изготовление деталей каркаса по чертежам, разработанным совместно со стариками эскимосами. Главными консультантами Сергея стали Сергей Петрович Ухтыкак и Алексей Тальпугье.
С руководством совхоза Сергей договорился о покупке шкур двух моржей. И в один из дней вышел на охоту вместе с бригадой зверобоев. Надо было не просто добыть двух любых моржей, годились лишь нестарые звери, с хорошей и здоровой кожей, а не огромные моржи-шишкари.
Только с третьего захода моржи были добыты. Их тут же разделали, а шкуры положили на неделю квасить. Одновременно делали ремни из кожи молодых тюленей-лахтаков. Для связки деревянных частей байдары нужно было не менее двухсот метров. Главным условием строительства аньяпика было — никаких гвоздей и другого металлического крепежа.
Теперь предстояло расколоть шкуры по толщине пополам. С волнением следил Сергей за быстрыми движениями уляка — специального серповидного ножа. Казалось, малейшее неточное движение — и шкура будет испорчена. Но все обошлось. Расколотые шкуры натянули для просушки на большие деревянные рамы...
В следующий сезон строить байдару помогали Сергею, кроме эскимосов, будущие члены команды — Олег Гайфуллин, секретарь комсомольской организации порта Провидения, Виктор Синюшкин, боцман Магадан-рыбпрома — организации-спонсора, согласившейся финансировать экспедицию, и наша маленькая киногруппа студии «Центрнаучфильм», в которую вошел автор этих строк, а также светотехник Николай Лобанев. Позже подъехали Владимир Сертун, председатель окружного фотоклуба из Анадыря, и Евгений Рябов, работник отдела культуры райисполкома из Провидения. А пока мы пыхтели впятером, забыв свои основные профессии и превратившись в плотников и столяров. Мы торопились. Еще немного — и кончится короткое арктическое лето, начнутся шторма и непогоды, появятся льды.
День, когда начали сшивать шкуры и натягивать их на готовый каркас, был для нас большим испытанием. Накануне мы не спали двое суток, связывая все деревянные части байдары ремнями. Наконец пожилая эскимоска тетя Зина со своей помощницей смогли приступить к делу. Они сшивали шкуры нитками из китовых жил на перевернутом вверх килем каркасе байдары. Процесс изготовления таких крученых ниток очень трудоемок, но зато уж шкуры, сшитые ими, никогда не пропустят в швах воду. За сшиванием шкур следили несколько стариков эскимосов. Руководил работой Ухтыкак, больше всех переживающий за успех дела.
По его совету мы время от времени смачивали большие полотнища брезента водой и накрывали ими уже сшитые куски. Нельзя было дать шкуре пересохнуть, пока она окончательно не натянута на каркас. Наконец тетя Зина делает последний стежок — длилась эта работа часа три. Ухтыкак дает команду перевернуть каркас вместе со шкурой. Потом мы завели края шкуры за круглый планшир, внутрь байдары, и через специальные отверстия, проделанные в краях шкуры через каждые полметра, протащили длинный увлажненный ремень. Натяжка началась. Это был ответственный момент. На ум пришло сравнение со строительством самолета. Пластичность и легкость его крыльев и корпуса зависят от качества материала, из которого он сделан, а жесткость и надежность — от тысяч заклепок. Сделай эти заклепки плохо, и грош цена такому самолету. Так и аньяпик. Он будет необыкновенно легким и пластичным на волне за счет материала — шкуры моржа. И достаточно жестким, чтобы нести большой груз и экипаж, благодаря прочности шкуры, хорошей натяжке и вязке ремнями. Лахтачьи и моржовые ремни — заклепки старинного эскимосского суденышка.
Через час-полтора готовую байдару установили на пустые бочки. Теперь надо было подождать пару дней, пока она высохнет и шкура ее будет звенеть как на барабане. Мы же, чтобы не терять времени, рубили пока из дерева весла, мачту, руль, шили большой четырехугольный парус. Когда аньяпик был полностью готов, в Сирениках, как назло, зарядили дожди, начались шторма...
В день отплытия на берегу собрался весь поселок. Шла погрузка. Палатки, меховая одежда, ящики с продуктами, японский лодочный мотор «тохатсу», канистры с пресной водой и бензином, киноаппаратура, рация — всего мы погрузили две с половиной тонны. Жители Сиреников, глядя, как все больше и больше груза исчезает в нашем суденышке, не верили, что оно выдержит. Особенно скептически были настроены молодые эскимосы и русские работники совхоза. Спокойны были только старики эскимосы. Особенно Ухтыкак. Он словно помолодел. Спокойствие стариков вселяло уверенность и в нас. Тем более что совхоз отпускал с нами лучшего своего охотника-зверобоя, эскимоса Олега Исакова.
Одетые в непромокаемые рыбацкие костюмы, мы вошли по щиколотку в воду и встали у бортов аньяпика. Один из стариков, сохраняя дань традиции, «умыл» нос байдары водой, кинул в море кусочки мяса моржа. Как только накатная волна отошла, мы с криком «У-ук! У-ук! УК!» ринулись с аньяпиком в прибрежную морскую пену. Мощные удары веслами — и мы уже за прибойной полосой, в неопасной зоне. Наши тренировки с эскимосами не пропали даром.
— Поднять парус! — пронеслось над бухтой.— Курс — норд-норд-вест! Вперед и только вперед!
Прощайте, Сиреники — колыбель древнего эскимосского судостроения на Чукотке! Как-то покажет себя ваше детище — десятиметровый кожаный аньяпик с восемью членами экипажа?
Первые сутки идем мимо скалистых берегов. Попутный ветер позволяет держать приличную скорость.
Минуем одно из самых древних поселений эскимосов — Имтук. В бинокль хорошо видны старинные землянки да торчащие из земли стойки из челюстей гренландских китов. Обычно на таких стойках, соединенных поперечинами, эскимосы сушили байдары, хранили мясо и рыбу. Ныне поселение покинуто...
Возле старого полузаброшенного местечка Кивак берег резко повернул на север. Повернули и мы, войдя в длинную бухту Ткачен. Ветер изменился. Сергей Фролов дал команду спустить парус и завести мотор. Часа через два в глубине бухты показалось село Ново-Чаплино.
Первыми пришли посмотреть на наш аньяпик ребятишки. Потом появились старики эскимосы. Они с большим любопытством рассматривали байдару, ощупывали каждый шпангоут и каждый шов. Давно здесь не видели подобного судна. Возле причала, который был виден неподалеку, мы заметили лишь одни вельботы...
Через полчаса на берегу стояла палатка, пылал костер. Тут же неподалеку сохла поставленная на ребро байдара. Ее обшивку необходимо было время от времени просушивать.
В совхозе мы купили свежей рыбы и — в связи с предстоящими холодами — меховую одежду. Особенно нас радовали нерпичьи штаны — они не боятся воды и не продуваются ветром. У нерпичьей одежды есть еще одна ценная особенность: хорошо подогнанная и старательно зашнурованная, она, словно поплавок, не дает человеку, упавшему за борт, утонуть. А ее непромокаемость позволяет не замерзнуть в ледяной арктической воде — обычно у человека, одетого в любую другую одежду, смерть от холода наступает очень быстро.
Новочаплинцы поделились с нами своими бедами. Много лет они переживают факт переселения их из района старого Чаплина, где рядом были богатые лежбища моржей и много китов. Конечно, Ново-Чаплино ближе к районному центру, поселку Провидения, но зато удалено от удобных мест промысла. До сих пор чаплинцы живут с надеждой, что им вернут старое Чаплино.
Пролив Сенявина встретил байдару хмурыми тучами. Порывистый холодный ветер заставлял нас то опускать, то поднимать парус. Все чаще приходится запускать «тохатсу». За кормой для безопасности тащится на привязи надувная лодка. Уже виден остров Ыттыгран, важная для нас точка. По заданию Магаданского краеведческого музея нам предстоит обследовать здесь древние эскимосские и чукотские стоянки.
Чем ближе Ыттыгран, тем слышнее какие-то странные звуки, напоминающие сначала шум выпускаемого под давлением воздуха, а потом — падающего на пол листа железа. Оказалось, в проливе кормились планктоном серые киты. Их было очень много. Они ныряли справа и слева от нашей байдары, выпуская большие фонтаны. Ныряя, киты хвостами били о воду — это и были те металлические звуки, которые мы слышали. Зрелище было захватывающее. Чтобы не пугать китов, мы выключили мотор и подняли парус.
— Приготовить пых-пыхи! — скомандовал Сергей, когда мы были метрах в тридцати от берега. Мощная накатная волна приближалась.
— Владлен, готовь носовой конец! — добавил он, но я был уже давно наготове. Техника причаливания, заимствованная у эскимосов, выработала в нас автоматизм.
Как только нос байдары прорезал пенный бурун, мы выскочили на берег и начали тянуть суденышко. Несколько облегченное, оно легко поддалось. Но едва волна схлынула, байдара тяжело осела. Дальше мы действовали по эскимосской технологии: все вместе подняли нос байдары и подложили под нее пых-пых. По нему байдара легко прошла еще несколько метров на прибрежную гальку. А когда носовой пых-пых перекатился под корму, мы подложили под нос второй пых-пых. На двух пых-пыхах, несмотря на то, что в байдаре был весь наш груз, легко протащили ее метров на двадцать от берега. Только тут облегченно вздохнули.
В последние годы остров Ыттыгран все чаще привлекает к себе внимание этнографов. Здесь обнаружена знаменитая «китовая аллея», созданная 400—500 лет назад древними эскимосами из челюстей и черепов гренландских китов. Зачем она здесь? На этот счет существуют разные гипотезы. Есть среди ученых сторонники культового значения памятника. Другие же считают, что это место — база для сезонного хранения добытого в больших количествах мяса китов и моржей. И в доказательство ссылаются на найденные рядом древние мясные ямы. А может быть, верны оба предположения?
Разделившись на две группы, мы двинулись в разные концы острова.
Густая ярко-желтая травяная растительность покрывала остров. Несколько раз попадались следы бурых медведей. Следы были свежие, и Сергей Фролов на всякий случай загнал пулевой патрон в патронник своего ружья.
Перевалив гряду крутых сопок, мы добрались до ровного плато, где прямо на поверхности земли обнаружили выбеленные солнцем и ветрами человеческие черепа, деревянную посуду, костяные изделия и большие гнутые деревянные детали, напоминающие части от нарт. Но больше всего нас обрадовал старинный шпангоут из китовой кости. Это подтверждало гипотезу о том, что древние мореходы Чукотки делали каркасы судов из кости, когда не было дерева.
Место находок мы нанесли на карту, сфотографировали все найденное и, выбрав несколько наиболее ценных вещей для Магаданского музея, тронулись в обратный путь.
... В эту ночь мы почти не спали. Сидели у костра, завороженные разгорающимся северным сиянием. Небо переливалось всеми цветами радуги. А в проливе охотились киты. Мы их узнавали по выдыхаемому воздуху и по металлическим шлепкам. На соседнем островке раздавалось характерное «хрюканье» моржей и крики птиц на птичьем базаре. Прибойная волна у берега поднимала мириады живых светящихся точек.
Мы чувствовали себя частью великой живой материи...
Байдара несет нас к острову Аракамчечен. Он вырастает из тумана, такой длинный, что, кажется, ему не будет конца. Аракамчечен известен своим огромным моржовым лежбищем. В отдельные годы здесь собирается до 30 тысяч моржей. Вот и сейчас они, скрываясь от приближающегося шторма, большими группами спешат укрыться на галечных берегах. Когда туман на несколько минут рассеивается, замечаем заброшенные охотничьи избушки и торчащие из земли челюсти гренландских китов. Помню, несколько лет назад в поселке Лаврентия, мне рассказывали, что не так давно умер последний хозяин Аракамчечена — знаменитый шаман Эпкыр. С этим островом связана интересная легенда: чукчи говорят, что на высоком берегу острова, который виден в хорошую погоду из Янракыннота, стоит огромный каменный столб, поднять который не под силу даже десяти сильным мужчинам. И на материке, на высокой сопке, неподалеку от Янракыннота, стоит якобы точно такой же каменный столб. Кто поставил эти гигантские, обработанные вручную, камни? По легенде — сын собаки, живший на острове, и сын медведя, живший на материке. Однажды они встретились, чтобы сразиться. Сын медведя размял рукой в порошок клык моржа. Сын собаки раздавил под мышкой большой пых-пых. Тогда, видя равную силу друг друга, они решили не сражаться, а поставить в память о своей встрече два таких гигантских камня-столба...
Неожиданно на берегу мы увидели мертвого моржа. Затем еще одного. И еще. Почти все они были с отрубленными головами. Это поработали браконьеры: клыки моржей здесь ценятся сейчас выше мяса. Печальная, взывающая к раздумью картина.
Не успели мы погоревать о загубленных моржах, как заметили двух выброшенных морем серых китов. Возле каждой туши суетились прожорливые песцы. Чтобы выяснить, отчего погибли киты, мы, несмотря на шторм, решили высадить на берег десант.
На резиновой лодке отправились Олег Исаков и Николай Лобанев, а мы, стоя на якоре за прибойной полосой, травили длинный фал, к которому была привязана лодка. Вскоре Олег и Николай были на берегу. Олег стал осматривать ближайшего кита, Николай — того, что лежал метрах в ста от первого. Потом, когда крупная волна отошла, «резинка» ринулась в море. Мы быстро начали подтягивать ее к байдаре. Ребята рассказали, что в теле обоих китов они обнаружили, как им показалось, раны от больших гарпунов. Стреляли, очевидно, из гарпунной пушки. Но с какого судна? На этот вопрос, я думаю, лучше могли бы ответить наши пограничники и представители Охотскрыбвода и Магаданрыбпрома.
Когда туман окончательно рассеялся, мы увидели на материковом берегу поселок Янракыннот. На русский язык это слово переводится приблизительно как «высокое сухое место». И действительно, Янракыннот, окруженный почти со всех сторон водой и болотами, стоит на единственно высоком сухом месте. Мы быстро вытащили весь груз на берег, а байдару, перевернув днищем вверх, поставили на пустые бочки. Затем тяжелым веслом обстучали ее кожаные борта и днище, чтобы из-под шпангоутов и форштевня высыпались мелкие камешки. Этому нас научили эскимосы в Сирениках. Любой застрявший камешек может протереть в шкуре дыру.
Поселок состоял в основном из одноэтажных, крытых толем домиков, каких немало и в России. Единственно, что придавало ему национальный колорит — так это привязанные возле домов собачьи упряжки да заборы из позвонков китов и ребер моржей. Живут в поселке в основном береговые чукчи и эскимосы, но их немного. Промышляют морского зверя, ловят рыбу. Есть в местном совхозе звероферма и стадо домашних оленей.
В Янракынноте мы задержались на три дня из-за поломки мотора. И за это время успели подружиться со многими. Особенно с местными мальчишками. Дети интерната, оторванные от родителей-оленеводов, которые находились в тундре, похоже, чувствовали себя одинокими и тянулись к нам. Они знали нас поименно, и у каждого из нас был «свой», особенно привязавшийся мальчишка. Я далек от сентиментальности, но, ей-богу, у меня дрогнуло сердце, когда мой подопечный, высунувшись наполовину из окна интерната, крикнул на прощанье: «Вла-ди-лен Ва-си-ли-вич!!! Вы мне обязательно напишите из Москвы!» Я с грустью помахал ему на прощанье, вспомнив один печальный случай, который произошел в другом чукотском поселке. Когда учительница интерната спросила первоклассника: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?», он ответил: «Русским!..»
Помню, два года назад выступал я в чукотской школе в поселке Нешкан. В большом классе собралось много народа, были там школьники — от пятого до десятого класса. В конце беседы я попросил поднять руку тех ребят, кто умеет говорить по-чукотски. И был поражен, что не нашлось ни одного мальчика или девочки, которые бы знали свой родной язык. Тогда я попросил поднять руку мальчиков, которые умеют управлять собачьей упряжкой. Нашелся всего один. И это в поселке, где имеется больше трехсот ездовых собак и взрослые постоянно работают с упряжками — ездят на рыбалку и на охоту. Чему же учат мальчиков на уроках труда в этой школе? Я поинтересовался. Оказалось, делать табуретки. А почему не нарты? Или упряжь для собак и оленей? Или другой охотничий и промысловый инвентарь? Почему в Нешканской школе не обучают древнему косторезному искусству? Почему девочки не умеют, по примеру своих матерей, шить самостоятельно меховую одежду? И еще я задал ребятам вопрос, кто из них хочет пойти по стопам отцов и стать оленеводом. Поднялся всего один мальчик, десятиклассник Володя Тынагиргин. Позже учителя, как бы оправдываясь, сказали мне, что в 8-м классе у них есть еще один мальчик, который хочет пойти в оленеводы,— Гриша Рахтын. И это из 160 учеников! «Не пора ли этих двух ребят,— сказал я на прощанье директору школы,— занести в Красную книгу?!»
Я вспомнил и учительницу из Нешканской школы Александру Ефимовну Сивак, которая пятнадцать лет отдала обучению чукотских детей. «Обидно,— говорила она мне.— Выходит, не так и не тому учили мы местных детей... И сейчас все надо начинать сначала... Нельзя детей отрывать от родителей, надо, чтобы мы, учителя, выезжали к ним в тундру и находились там столько, сколько нужно. Как это было раньше — в красных ярангах...» Такими же сожалениями были наполнены и рассказы старых нешканских учителей, теперь уже на пенсии, Людмилы Михайловны и Александра Павловича Сапожниковых. На двух чашах весов — трагедия учеников и трагедия учителей.
За кормой осталось уже около пятисот километров. Наша байдара показывала хорошие мореходные качества. Но в любой день на нашем пути могли появиться льды, которых мы ждали, желая испытать наше судно, и боялись.
О приближении зимы напоминали стаи улетающих на юг птиц. И холодный, пахнущий снегом ветер. Мы надевали на себя всю свою меховую одежду. И ели в основном мантак. Этими полосками китовой кожи со слоем жира нас снабдили местные жители. Мантак очень калорийный, спасает охотников от цинги и авитаминоза и даже от холода — человек, питаясь им, меньше мерзнет. Сначала мы варили мантак, а потом научились есть его сырым. Скоро в Лорине, куда лежал наш путь, мы увидим, как нарезают полоски мантака, разделывая только что добытого кита.
Встреча в селе Лорино была торжественной. Здесь тоже давно не пользовались кожаными байдарами, и технология строительства их была забыта. Охотиться на морского зверя лоринские жители выходят только на деревянных вельботах и металлических катерах, напоминающих старинные утюги.
Понимая, что скоро наша байдара встретится со льдами, мы, по совету эскимосов, сделали в столярке совхоза двое деревянных саночек с полозьями из моржовой кости. Такими саночками с древних времен пользовались эскимосские мореходы, когда им приходилось, попав в ледовый плен, перетаскивать байдары через льды. Кроме того, мы изготовили из листовой жести трехметровый ледорез, который надевается на нос байдары. Его задача — предохранять байдару при плавании в ледяной шуге, а также от ударов о крупные льдины. Раньше эскимосы вместо ледореза ставили дополнительную толстую шкуру моржа.
В Лорине в эти дни кипела бурная жизнь: к берегу один за другим подходили с добытыми моржами вельботы, а катера подтягивали с рейда серых китов, которых привез единственный в нашей стране небольшой китобоец «Звездный». По международной конвенции нам и американцам разрешено добывать на нужды коренного населения строго определенное количество серых китов, еще довольно широко распространенных в северных водах Тихого океана.
Возвращение зверобоев с добычей всегда событие в национальных поселках Чукотки. Так сложилось издавна. Не было добычи — наступал голод. Случалось, вымирали от голода целые стойбища. Веками основным источником питания эскимосов и береговых чукчей было моржовое и китовое мясо. Потому-то так тяжело воспринимает коренной житель Чукотки европейскую пищу. Один эскимос из Сиреников рассказывал мне, что когда он служил в армии, то, питаясь в основном кашей и щами, не вылезал из госпиталя. А наш Олег Исаков вспоминал, что самым счастливым днем для него во время службы в армии был день, когда родители присылали посылку с мантаком. Я видел, как на Омолоне, на юге Чукотки, дети оленеводов-эвенов, не притронувшись к интернатской пище, убегали во время забоя оленей к кораблям, лишь бы поесть свежего костного оленьего мозга.
Есть хорошая поговорка: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Самое время вспомнить ее нам, пришедшим на Чукотку со стандартным общепитом.
... Не успели лоринцы вытащить китов на берег, как около них собралась толпа местных жителей. Почти все были с ножичками, и каждый отрезал себе по куску китового жира с кожей. Мальчишки нарезали мантак длинными полосками и тут же ели сырым. Старые женщины клали его в пластмассовые ведерки и уносили про запас. Бригады зверобоев огромными секирами разделывали добычу и отправляли ее на переработку в цех. В сторонке крутились собаки, ожидая подачки. В воздухе возбужденно носились чайки. Все вокруг пришло в движение. Это действо было отголоском далекого Праздника кита...
Вышли в ночь, чтобы не застрять в Лорине из-за непогоды. Яркая луна, словно гигантский фонарь, освещает холодное море. Исчезли полутона, но отчетливо видны темные силуэты берегов. Ночное плавание и пугает, и настораживает, но есть в нем особая прелесть...
Прошли покинутые чукотские поселки Аккани и Яндогай. А за проливом Лаврентия миновали еще два заброшенных, на этот раз эскимосских поселка — Пинакуль и Нунямо. Грустные мысли лезли в голову. Где сейчас виновники печального укрупнения поселков, те, кто одним росчерком пера оголил северо-восточное побережье Чукотки, переселив морских охотников в районный центр Лаврентия? Помню, несколько лет назад, когда я был в Лаврентии, мне показали одного из лучших морских охотников Чукотки, еще не старого человека, который зарабатывал на жизнь тем, что выносил пищевые отходы из районной столовой. А было время, когда он и несколько таких же отважных его товарищей кормили все свое село, выходя в море на байдаре под парусом, поражая моржей и китов одними лишь ручными гарпунами. В Лаврентии нет применения их древнему ремеслу.
Не раз жаловались мне чукчи и эскимосы из уцелевших еще национальных поселков, что поселок Лаврентия — бесполезное село, ничего не производит, сидит у них на шее и что они не чувствуют себя хозяевами своей земли. Поучителен случай, который произошел в нешканской тундре. Приехал как-то к оленеводам совхоза инструктор райкома партии из Лаврентия, долго беседовал с пастухами; старый пастух слушал, слушал да и спросил: «Из ваших слов получается, что тундра наша, а олени ваши, речка — наша, а рыба — ваша. Как же это?..» Что тут можно еще добавить?
Мы возомнили, что можем учить охотников-зверобоев, как надо добывать морского зверя, а пастухов-оленеводов, предки которых веками жили рядом с северным оленем, — как и где пасти оленей. Так почему тогда, несмотря на науку, которую мы якобы несем в тундру, катастрофически уменьшается поголовье домашних оленей? И большинство оленеводческих совхозов Чукотки стали нерентабельными? Почему морской зверь уходит от многих поселений Чукотки?
В памяти еще свеж недавний случай в поселке Энурмино, когда самоуверенный директор совхоза ради плана приказал бить моржа прямо на лежбище. План, конечно, сделали, но сотни зверей, подавив в панике друг друга, так и остались лежать на берегу. И лежали целый год, потому что их не на чем было вывезти с лежбища.
Через год факт этого убийственного браконьерства случайно установили инспектора Охотскрыбвода. Директора, конечно, сняли и судили, но моржи стали реже посещать энурминское лежбище.
Хорошо помню разговор все с тем же райкомовским инструктором из Лаврентия, который говорил мне в Нешкане: «Мы ликвидировали яранги, сделанные из шкур, и перевели всех охотников и оленеводов в деревянные дома. Это ли не благодеяние?!»
Я специально побывал во многих одноэтажных, покрытых толем и обшитых дранкой домиках и посмотрел, как живут в них коренные жители. В одной комнате — от пяти до двенадцати человек. Семьи, как правило, на Чукотке большие, в каждой помногу детей. Около двадцати лет в Нешкане не было жилищного строительства, дома старые, ветхие. Если сын местного охотника женится, то ему некуда отселиться от родителей.
Так и живет молодая семья в однокомнатной квартире-общежитии с кучей братьев и сестер и со старыми родителями. А что касается яранг, то не следовало бы сбрасывать со счетов это традиционное жилище. У него немало достоинств, особенно если выпускать просторные и теплые меховые яранги со всеми необходимыми удобствами. Из них можно было бы создавать в поселках целые улицы. Сохранился бы при этом национальный облик северных поселков, не умерли бы традиции, связанные с изготовлением яранг и жизнью в них. Молодые семьи могли бы легко отделяться от старых родителей, покупая недорогие яранги. Но разве думают об этом поселковые власти, состоящие в основном из людей, приехавших с материка лишь на некоторое время?! Не по зову сердца стремятся многие из них на Север, как это было в 20-х и 30-х годах, а за приличной северной надбавкой...
Первый лед мы встретили в бухте Чини. О нем нас предупредили по рации пограничники и даже советовали не рисковать, зайти на отстой в бухту Лаврентия. Но мы отказались, надеясь на заберегу — чистую полосу воды, которая образуется у берега среди льдов при отжимном ветре. В этих местах в XVII веке прошел заберегой Семен Дежнев. Его кочи имели малую осадку и могли идти вблизи берегов. Многие суда, которые шли здесь после Дежнева, спустя 100 лет, потерпели неудачу: они имели большую осадку и вынуждены были выбирать путь вдали от берегов, где неминуемо попадали в тяжелые льды.
В бухте Чини льда было немного. Байдара, обновленная свежими латками из кожи моржа, легко раздвигала ледорезом шугу. Правда, от треска льдинок об ошивку байдары по спине пробегали мурашки... Искоса наблюдаем за Олегом Исаковым, но лицо его спокойно, словно говорит, что моржовая шкура и не такое выдержит.
Скрылась за темными скалами бухта Чини. Потянулись незнакомые берега, покрытые снегом. Море до горизонта забито льдами, а здесь, у берега, спасительная полоса чистой воды. Правда, местами с шугой, с крупными льдинами. Весла и багры держим наготове. На льдины наваливаемся всей гурьбой и отталкиваем их от байдары. Иногда плавающие белые поля смыкаются перед самым носом байдары. Тут уж приходится попотеть.
К вечеру доползли до глубокой и удобной бухты Поутэн. На левом берегу заметили заброшенную охотничью избушку. Решили заночевать. Плыть ночью во льдах было опасно.
Утром Сергей Фролов и Олег Исаков поднялись на высокую сопку, чтобы с ее вершины оценить ледовую обстановку в море. Через час они вернулись с печальной новостью: бухта Поутэн со всех сторон блокирована льдами. А вскоре мы заметили, что ветер, который дул в нашу сторону, забивает бухту большими ледовыми полями. Положение становилось критическим. Если лед в бухте установится окончательно, нам придется зазимовать в избушке или вызывать вертолет и улетать, оставив нашу байдару здесь до следующего лета.
На общем совете решили выждать пару дней.
Занялись обследованием древнего поселения. Осыпающийся культурный слой высокого берега принес нам несколько предметов быта древних охотников: деревянную посуду и костяные предметы. А однажды я решил обследовать большую старую помойку, которая находилась рядом с избушкой. Ребята посмеивались надо мной, когда я снимал первый «бескультурный» слой. Но я проглатывал насмешки и продолжал раскопки.
Интуиция не обманула меня. Через час я обнаружил несколько интересных деревянных тарелок, большое деревянное блюдо, длинную костяную ложку и... деревянную фигурку божка сантиметров в сорок высотой. Рот божка был заметно пропитан жиром, а сзади, со стороны затылка, имелись два отверстия, через которые протягивался ремешок для подвешивания божка к столбу или к яранге. Позже одна старая женщина из Уэлена рассказала, что в старину у каждой семьи были такие фигурки. Божков подкармливали нерпичьим жиром и берегли как хранителей очага.
У нас был небольшой приемник, который ловил только Аляску. И однажды мы услышали, как далекая радиостанция сообщала, что сейчас на Чукотке в бухте Поутэн, зажатая во льдах, застряла экспедиция на эскимосской байдаре. Речь шла о нас, и мы поняли, что нашу маленькую рацию, работающую хотя и в небольшом диапазоне, засекает мощная радиостанция Аляски. Наше самолюбие было задето. И на совете решили — во что бы то ни стало пробиваться вперед.
Вскоре байдара, полностью загруженная, стояла на двух специальных саночках, изготовленных нами в Лорине. С привычным нам эскимосским кличем «Ук-ук! УК! » двинулись по белому полю бухты. Нужно было преодолеть ледовую перемычку длиной метров в триста, добраться до полосы чистой воды.
По ровному льду байдара шла довольно легко. Санки, обитые моржовой костью, обеспечивали ей хорошее скольжение. Трудней приходилось на вздыбленных льдинах. Но нас уже ничто не могло остановить. Через несколько часов нос байдары коснулся чистой воды...
Неожиданно северо-восточный ветер, который держал нас в плену, изменился на юго-западный, отжимной. Большие ледовые поля стало медленно относить в сторону моря. Заберега расширилась настолько, что мы могли лавировать в ней даже под парусом. Само провидение пришло нам на помощь. Мы снова плыли вперед к желанной цели.
Заночевали в Дежневе, где находилась промысловая база Уэленского совхоза. А с рассветом тронулись дальше. Мы спешили, боясь, что удобный для нас ветер сменится и спасительная заберега исчезнет навсегда.
Через час прошли мыс Пээк. Дальше потянулись берега, которые трудно описать. Черные, изрезанные внизу глубокими трещинами и пещерами скалы поднимались высоко в небо остроконечными пиками фиолетово-серого цвета. На них висели огромные наледи, готовые в любую секунду сорваться в море. Среди скал высились фантастические каменные изваяния. Здесь мы не встретили ни одной птицы. Казалось, что даже их пугают эти изваяния. «Страной духов» назвали мы эти берега.
Наше движение усложнилось: постоянно менялось направление ветра и течение. Мы находились в самой узкой части Берингова пролива между Азиатским материком и Америкой. Здесь встречались два океана — Северный Ледовитый и Тихий. Течение кружило льды, которые в любой момент могли раздавить наше утлое суденышко.
Крики «ура» раздались на байдаре, когда мы увидели мыс Дежнева и на нем памятник отважному русскому первопроходцу.
Неподалеку от памятника виднелись остатки одного из древнейших эскимосских поселений на Чукотке — Наукана. С грустью извещаю, что и Наукан прекратил свое существование, попав в список неперспективных эскимосских сел. Настанут ли такие времена, думал я, когда любой народ, пусть даже совсем маленький, будет вправе решать сам, где ему жить, на каком языке разговаривать и куда переселяться? Хочется верить, что так будет.
Наша экспедиция закончилась на крайней северо-восточной оконечности Азиатского материка. Пройдено около семисот километров сложнейшего пути. Аньяпик показал высокие качества. Вскоре ему предстоит занять место в одном из залов Магаданского краеведческого музея.
Возвращаясь домой, мы планировали новую экспедицию по древнему эскимосскому пути: построим в Сирениках две новые байдары и пойдем к берегам Аляски.
Владлен Крючкин / Фото автора и Н. Лобанева
Сиреники — мыс Дежнева
