Дзуары Дигорского ущелья

Когда смотришь со дна долины вверх, не видишь ничего особенного. Только обычный горный пейзаж — красивый и разнообразный: еще чуть-чуть, и здесь была бы Швейцария. В это «чуть-чуть», правда, входят недостижимые пока для Дигорского ущелья мечты — асфальт, газ, туризм. Но есть и неоспоримое преимущество: если одной из важнейших проблем здесь, как и в остальной России, являются дороги, то дураки обретаются где-то еще, в горах дураков нет.

Есть — люди гор, которые, в отличие от нас, не думают, что они там выживают, а знают, что они здесь — живут. Живут и верят в диковинные вещи. До сих пор верят во всадника Уастырджи на трехногом коне, парящего над ущельем, в Сослана — покровителя богатырей-нартов, в святого Николая в образе орла… Во все, что несет в себе древняя религия алан. Мы на самом юге России, в Северной Осетии. Наш путь лежит к невидимым снизу заповедным святилищам.

Путник должен быть готов к тому, что на этой небольшой территории, способной уместиться в пределах Московской области, если считать «по плоскости», и возрастающей на порядок, если сосчитать площадь всех здешних горных склонов, не окажется ничего случайного. Аэропорт находится в Беслане — городе самой страшной трагедии, постигшей Россию за последние годы. Памятник погибшим детям и взрослым Беслана выполнен как напоминание о Матери из Задалеска, которой осетины поклоняются наравне с другими своими святыми, — женская фигура, взметнув к небу руки, держит в них детей, которые и не дети уже, а — ангелы (о подвиге Задалески Нана речь впереди)…

Полчаса от Беслана, и вы — во Владикавказе (советском Орджоникидзе), где стоит памятник Ленину, а на его подножии — плакат с призывом участвовать в митинге «ленинско-сталинско-маоцзэдуновской» партии. С той же игривой непосредственностью, с какой сошлись на плакате отцы разных «течений» коммунизма, сходятся в Северной Осетии религии и культы.

Христианство, впервые проникшее сюда из Грузии в IV веке, легко наложилось на традиционные обряды осетин. Суннитская ветвь ислама, протянувшаяся на территорию Алании во времена арабских завоеваний VII–VIII веков, — на христианство. А потом, столетия спустя, когда над республикой отшумело атеистическое ХХ столетие с его «борьбой с пережитками прошлого», вернулись северные осетины — дигорцы и иронцы — к своим святилищам, в свои «капища»-дзуары…

Во Владикавказе находится академический Институт гуманитарных исследований, и работают там уроженцы тех самых гор, куда мы направляемся. Они знают в них каждую трещинку и, что самое важное для наших целей, легенды, сошедшие с заснеженных пиков гор вниз, в Цейскую долину, в Алагирское и Дигорское ущелья. Легенды, окутывающие здешние дороги и бездорожье, как утренний туман.

Древняя Алания: до и после мацуты

Диктофонная запись возвращает меня в новенький темно-зеленый УАЗ с ярким треугольником-логотипом «Вокруг света» на ветровом стекле. Наша боевая пятерка путешественников пробирается вверх по грунтовой дороге шириной с подоконник, направляясь в селение Лезгор.

Мотор угрожающе взревел, но все же тянет, а рассказывает, конечно, Федар:
«Карачаево-Черкесия, Кабарда, Осетия и часть Ингушетии, Ногайский район Дагестана, где Кизляр, — вот эти земли входили в Аланию. Ну, и еще часть нынешнего Краснодарского края — в основном прикубанские земли. Но в XIV веке с разрывом в несколько лет трижды вспыхивала чума… А тут еще в эпидемии вклинился Тимур со своим нашествием и очень многих перебил. Население фактически исчезло».

Кроме этнографа Федара Таказова в маленькую экспедицию к святилищам Дигорского ущелья вошли лично курировавший нас депутат Законодательного собрания Северной Осетии и замглавы Ирафского района, на чью территорию мы «вторглись», Артур Саккаев (за рулем), фотокор Ольга Кудрявцева, краевед-ботаник Константин Попов, и я — новенькая в этих местах.

С чего начать? Начну, пожалуй, с середины, выбрав в качестве таковой Дигорское селение Мацута, название которого переводится как «Дальше хода нет». Там, в Мацуте, и за ней можно найти много характерных примеров, представляющих осетинский народ на протяжении истории.

Памятник бойцу-герою и провожающей его на Великую Отечественную войну женщине соседствует с легендарным склепом Сослана, героя осетинского эпоса. А нихас (место, где заседали древние старейшины-судьи) — с лежачими камнями, на которых высечены надписи: «Мир», «Сталин» и «СССР».

Тут же, рядом, — пара древнейших памятных стел-цыртов… И развилка дорог. Отчего же не ходить дальше? Федар, природный рассказчик и профессиональный фольклорист, объясняет: дальше не пустили Тимура, дальше не двинулась чума.

Нам проще — ведь мы явились с самыми добрыми намерениями. Но прежде чем мы пойдем вперед, за заветную Мацуту, надо понять: в кого верят и кто они вообще такие — осетины, асы, аланы?

Потомки нартов

«Овси» — так называли жителей Алании грузины, а страну их — Овсети, или Осети. В русских летописях фигурировали «ясы». Черкесы знали осетин как асов, а на Западе — по названию государства Алания — как аланов. Само же слово «алан» происходит от древнеиранского «ариана», от арьев — тех самых индоиранцев, которые вдохновили Ницше на книгу о Заратустре.

Нарты — предки не только осетин, но и других кавказских народов (абхазов, адыгов, карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, сванов, хевсуров) — и вправду отличались удалью и широтой натуры.

Вот что рассказывают о неукротимом Сослане, том самом, который взял в жены дочь Солнца Уацирохс (это по-дигорски, а в эпосе пишут «Ацирухс») и побеждал врагов с помощью лучей светила. Даже закончив свой земной путь, он защищал родную землю: в случае опасности выбегал из своего склепа в Мацуте, спрыгивал с горы и кидался на врага…

Так продолжалось, пока неразумные мальчишки, желавшие проверить, не заснул ли Сослан навсегда, закричали возле гробницы: «Война! Враги!» — просто так… Выскочил нарт с мечом наголо и увидел, что его потревожили зря. Обиделся, вернулся в склеп и больше не показывался. Ну, что ж, Сослан спит — потомки его живы.

Аланам есть чем удивить окружающие народы. В частности, своими неповторимыми, уникальными для этих мест чертами внешности и единственным в регионе языком иранской группы.

Фенотип осетин, делящих себя по местам расселения на ирон, дигорон, хусайраг и еще несколько ветвей (у каждой — свое наречие, ученые избегают здесь даже слова «диалект»), балкано-кавказский: лица преимущественно круглые, рост средний, часто выпуклая спинка носа…

Я смотрю на Артура Саккаева — типичного богатыря ростом под два метра и весом сто пятнадцать килограммов, на горбинку его носа и светлые волосы и думаю: встреть его в Москве, ни за что не признала бы в нем осетина. Кубанский казак!

Большой бог, Уастырджи и кувд

Основной сакральной фигурой в религии алан, как в любой монотеистической религии (а мы станем придерживаться мнения, что имеем дело с древней монотеистической религией общего индоевропейского корня, из которого на рубеже II–I тысячелетий до н. э. ответвился зороастризм со всеми вытекающими из него течениями), является Великий Бог — Стур Хуцау. И в паре с ним запомним сразу же и главный ритуал осетинского культа — великий молитвенный пир кувд.

Это не просто трапеза или посиделки, но жертвоприношение: три «кита»-подношения — это мясо, ритуальное пиво и три пирога. На этой традиции зиждется почитание Бога и его любимого посланника на Земле, ныне ассоциирующегося со святым Георгием— Уастырджи, или Уасгерги («Уас» — святой, «Герги» — Георгий; вспомним фамилию одного из самых выдающихся осетин, главного дирижера Мариинки Валерия Гергиева).

Вообще, осетины суеверно опасаются четных чисел. У Уастырджи, путешествующего с неба на землю, — даже конь и тот трехногий! Верное с художественной точки зрения его изображение встретить трудно — не каждый мастер справится с такой нехарактерной лошадиной анатомией, но при въезде в Дигорское ущелье мы видим высеченного на камне шлемоблещущего богатыря, с плащом-«крыльями», верхом на трехногом скакуне.

Рядом — дзуар, через дорогу, повыше на горном склоне, — еще камень с изображением святого Георгия, а рядом с дзуаром то, что можно встретить повсюду в мире, не только в Осетии: куски материи, завязанные возле святого места на удачу. Такие есть и у резиденции далай-ламы в горах Индии, и на Масличной горе в Иерусалиме. Завяжу-ка я и здесь платочек: пусть Уастырджи поглядывает на нашу экспедицию благосклонно.

В святилищах принято оставлять небольшие денежные подношения — надо опустить в щель или положить на стол три-пять-семь или любое другое нечетное количество рублей. Потом деньги извлекают и устраивают на них праздничный кувд. Кстати, когда пекут для него пироги, их тоже может быть от минимум трех до нечетной бесконечности, а верхнему, олибаху, положено быть с сыром.

Остальные же — круглые, плоские и солнечные, могут начиняться чем угодно — свекольной ботвой, мясом… да хоть картофелем. Главное, чтобы в дзуаре они лежали веером — так каждый пирог сможет увидеть Тот, Кто смотрит сверху.

Кровь для ангела Дигории

Большинство культовых отправлений в религии алан — сугубо мужские. Традиционное осетинское общество вообще ориентировано на мужчину, а роль женщины преимущественно домашняя, что уж и говорить о ритуале: женщины не имели права входить в священные рощи и подниматься в высокогорные дзуары.

Впрочем, и сильный пол проходит в этом смысле «строгий отбор»: скажем, к Николе Лезгорскому могут идти с подношениями только специально избранные жрецы. А вот нам с Ольгой повезло: мы получили уникальную возможность присутствовать на кувде — для этого нам сменили имена на Олега и Диму, соответственно, выдали головные уборы, в общем, из многих правил можно сделать исключение.

Но сначала предстояло добраться до высокогорного Дигори Изад («Ангела Дигории») — в святилище Уастырджи над селением Задалеск — и выполнить все необходимые предварительные ритуалы. Например, для кувда там приносят в жертву барана.

Выбирают его так: приносящий жертву хозяин идет в отару и ждет, чтобы какой-нибудь наивный барашек вышел к нему сам. Тогда ему мажут рот солью, и он добровольно, на своих четырех, поднимается с владельцем в гору к дзуару.

Жертвенное животное режут горлом на восток и стараются, чтобы кровь не пролилась на землю: ее нужно собрать. Шкуру с еще не остывшего барана мужчины снимают голыми руками: нож может касаться жертвенного животного только в освященных традицией местах.

Я спросила Артура: что самое главное в жертве? Что именно подносят Богу — мясо, шкуру, внутренности? «Кровь», — сказал Артур. Всегда и везде главным остается одно и то же — кровь. Но кровь уходит по назначению, а в святилищах и иногда просто на деревьях остаются вещественные свидетельства принесенной жертвы: рога и черепа домашнего скота.

Когда мы наконец поднялись на гору для участия в кувде Уастырджи, лукаволицый красавец из местных поприветствовал меня: «Здравствуй, брат (я ведь стала „Димой“, помните? — Авт.)! Давай знакомиться, я — Аслан. Выпей квасу!»

Все в округе уже давно прослышали о нашей экспедиции — новости в горах разносятся быстро, и Аслан был как раз из тех людей, которые готовили баранину (ее иногда называют «шоколадом» — так нежна и гладка плоть жертвы). Барашка, час назад доверчиво лизавшего соль из рук хозяина, сварили в огромном котле, а потом перегрузили мясо в квадратный деревянный короб специальной лопатой.

А вот то, что на вкус показалось квасом, доведенным до идеала, на поверку оказалось как раз национальным осетинским пивом домашнего изготовления. Это совершенно необходимый ритуальный напиток, без которого нет настоящего кувда. Как нет его без головы, куска кишки и сердца злосчастного барашка, а также деревянной чаши с двумя ручками-«рогами» — напоминании об Уацамонге, осетинской родственнице Святого Грааля. Все это разложено тут же, посреди стола.

Традиционно пиво для кувда готовят… с добавлением мяса! Хранясь годами, оно получает консистенцию холодца, и лишь когда в него добавляют дрожжи для брожения, разжижается. Потом субстанцию процеживают через мешковину, отбрасывают кости и мясо, и, пожалуйста, — напиток готов. Но ничего этого я не знала, когда пила вкусный сладкий квас.

Внутри святилища — белый лес рогов, принадлежавших жертвенным животным — не только домашним, но и добытым в исчезающих окрестных лесах. Исчезают не только леса, но и их обитатели — дикие копытные. Почти нет уже оленей и серн. Остались, правда, дагестанские туры, и немало — в основном благодаря эффективной охранной деятельности Национального парка Алания.

Вообще, Дигори Изад — пример удивительного соседства объектов поклонения. Один из алтарей составлен из водруженных на шест оленьих рогов, на которых укреплена выцветшая православная икона. Второй — являет собой свисающую с потолка гроздь памятных артефактов: тут и важнейшая в осетинской бытовой культуре надочажная цепь, символ оберегаемого домашнего огня, и резные поделки.

На балках деревянных настилов, поддерживающих рога и черепа, — вырезанные имена, фамилии и непонятные символы, напомнившие мне китайские иероглифы. На скальной стене — таинственный белый крест, несмываемый, неисчезающий, неизвестного происхождения…

Мы с Ольгой все осмотрели, все сняли и потихоньку вышли прочь. Чтобы все-таки не мешать настоящим мужчинам вести кувд — ведь для них это не редакционное задание, а настоящее таинство.

Первые женщины у Николы Лезгорского

Если дзуар Дигории Изад — место труднодоступное, но все же широко посещаемое, то добраться до цепи святилищ Николы (в осетинском языке буква «к» в имени «Никола» удваивается)— покровителя дигорцев и помощника Уастырджи, принимающего, по поверьям, зооморфную форму орла, — почти невозможно. Дзуаров всего пять, и тянутся они от Лезгора до перевала Ассий афцаг («перевал асов») Скалистого хребта. Право идти туда до сих пор имеют только некоторые местные мужчины, и почти никто другой не знает дороги… кроме нашего гида Кости!

Последние этнографы из приезжих (Н.В. Басилов и В.П. Кобичев) поднимались на 2,5 тысячи метров к святилищам над селением Лезгор в 1973–1974 годах. Задрав головы кверху, мы пытались прикинуть расстояние, на которое предстояло взобраться. Возле горы парило облако, а на его фоне кружили ровно пять орлов — по одному на каждого участника экспедиции. Что ж, похоже, за нами наблюдают.

Перед походом к цепи дзуаров пекут особый хлеб, который нам довелось увидеть еще внизу, в Лезгоре. Круглый поддон для этого пирога составляет почти метр в диаметре, и можно только догадываться, как это солнце из теста и сыра доставляют к труднодоступным капищам, запрятанным в горных кавернах.

В рамках ритуала нужно обойти их все, включая самый высокий, на перевале. «Капища» — не оговорка: ныне ассоциируемые с Николой Угодником святые места — безусловно, дохристианские, а, учитывая их связь с орлом, вспомним снова об общеарийском почитании этого символа силы. О Николе же рассказывают вот что: понадобилось как-то дигорцам собрать урожай за неким морем, да только застала их посреди волн страшная буря и грозила неминуемой гибелью.

О ту пору от Бога возвращались все святые. Дигорцы увидели их на небе и вознесли отчаянные молитвы о спасении. Один же старик обратился прямо к святителю Николаю и пообещал ему в жертву всех белых баранов и всех белых быков долины. Неизвестно, что именно заставило Николу вернуться — щедрые посулы или страстная молитва, но он отделился от всех и перенес путешественников через воды. Так и стал святой Никола покровителем дигорцев.

В сами святилища мужчины нас все-таки не пустили, но, к счастью, фотографировать их можно и снаружи: неглубокие полупещеры, полные рогов и черепов, прекрасно «простреливаются» камерой. Правда, «пятачок» на уступе скалы перед верхним дзуаром минимальный. Чуть оступишься и будешь катиться вниз, вниз, вниз… Но нам было не до того: ведь мы стали первыми женщинами, увидевшими святая святых Дигории — древние камни, сложенные природой и людьми для того, чтобы дать убежище духам, которые охраняют эту землю.

Дети Осетии

Спустившись из святилища, идем поклониться «Задалески Нана» — той самой Матери из Задалеска, которая в конце XIV века, во времена нашествия Тимура, спасла детей шестнадцати осетинских родов, выведя их тайными ходами из оккупированной страны. Сохранила нацию.

Люди в селении сами создали ее музей, и вот мы, уставшие и, казалось бы, полные впечатлений, заходим внутрь… и снова видим чудеса. Мальчишка лет пяти, сын смотрительницы, вбегает в комнату, где выставлены трогательно наивные восковые фигуры Нана и ее детей. Присаживается на лавку между двух из них. И образы сливаются: вот он, вечный ребенок этих гор, живой, спасенный.

Я поднимаю глаза, снова вижу тряпицы, оставленные на счастье и удачу, тянусь за очередным платком, чтобы завязать его, и вижу рядом ту самую статуэтку, с которой скопирован памятник детям и взрослым Беслана. Мать из Задалеска сумела спасти детей. Что же, завяжем платок покрепче, загадаем желание и помолимся: «Пусть больше никогда… Никогда». Если я еще не верю, то — хочу верить.

…Находясь в ущелье, не верить — странно.

Вот убеленное черепами старое дерево, словно макабрическая рождественская ель. А вот — с ближайшей горы взглянет на тебя устремленная в небо башня без крыши, то вдруг сама гора окажется завершенной развалинами крепости.

А вот на стене «обычного» склепа у дороги обнаруживается доисторическое двойное солнце, составленное из свастик (двойное — это чтобы светило и живым на земле, и мертвым под землей, где солнца, как известно, нет), а то и вовсе во тьме пройдет по отвесному склону старик в белом одеянии… святой Никола? Уастырджи?

Размышления внизу

Наверное, не зря осетины размещали свои святилища в двух плоскостях: вдоль дорог — ибо без дорог нет страны, а дороги в этой стране откровенно опасны и требуют божественного покровительства, и — высоко в горах, куда можно просто не дойти. Традиционно аланы жили именно в горах, вниз спускаться не любили, и равнинных людей, как все горцы, слегка презирали.

Дзуары же свои устраивали еще выше — там, где не жили и куда не мог забраться даже привычный к серпантинам скот. Зачем же эти искусственные трудности? Утомительные и опасные путешествия тропами барса, переноска тяжестей — пирогов, пива, араки, посуды, мяса?

Зачем надо так отчаянно карабкаться в гору, где разреженный воздух, откуда можно сорваться, зачем строить там каменные капища и вставать возле жертвенного стола, произнося молитвы, там, в пещере, запрятанной в обвалоопасных утесах, обращаясь к своему Богу и к заступнику пред Ним — к всаднику Уастырджи, пророку Илье-Уацилле или Николе-орлу?

Только ли ради уединения, ради того, чтобы случайный человек не осквернил то, что свято для этого села и для этого народа? Не только. Просто вершин духа можно достичь лишь тогда, когда преодолеваешь, в частности, и физические препятствия. Когда стремишься вверх— и телом, и душой. И осетины, кажется, сделали все для того, чтобы вершины народного духа совпали для них с вершинами Кавказа.

…Включаю диктофон наугад и слышу себя: «…А вы сами во все это верите, Федар?..» Федар тянет загадочное «ну-ууу»… его кто-то перебивает, рассказывая новую историю о том, как Уастырджи даровал чьему-то там брату сына — сразу же, после того как был совершен ритуальный кувд, и я понимаю: есть вопросы, которые задавать просто нельзя. Таинства остаются таинствами. Осетины не все рассказали нам, хотя показать постарались все, что можно, и даже иногда то, что нельзя видеть чужакам. Теперь мне предстоит понять, чужая ли я в этих горах.