Известно, что земли, называемые Поморьем, обживали новгородцы начиная с XI века. Господство Новгорода на Севере обусловило развитие судостроения, полярного мореплавания и хозяйственное освоение побережий вплоть до устья Оби. Многие пути к Северу начинались по рекам, и потому к подвигам на море надо мысленно добавить многотрудные плавания по безвестным и опасным водным артериям.
Небывалое развитие ледового мореплавания на русском Севере приходится как раз на тот период, когда открытия Америки и морского пути в Индию породили колониальный грабеж. Русское же государство, продвигаясь на Север, вело активный торговый обмен с местным населением, энергично развивало там рыбный, зверобойный, соляной и пушной промыслы. На Новой Земле и Груманте (так называли поморы Шпицберген) появились русские становища и промысловые поселения.
Успешные плавания поморов — следствие не только их отваги, но и мастерства. На Севере издревле применялись суда, известные под собирательным названием — кочи. Крепкие, вместительные, с надежной оснасткой, кочи были довольно разнообразны. Меньшие из них и плоскодонные считались незаменимыми в прибрежных плаваниях, где
часто требовалось переволакивать суда посуху для сокращения пути. Другие, большего размера, выдерживали длительные морские походы. Была у этих кочей еще одна отличительная особенность: при натиске льдов их округлые корпуса выжимало на поверхность и тем самым спасало от гибели.
Плавания поморов отражены на известной карте «Чертеж всему Московскому государству», составленной в 1660 году. Карта эта не сохранилась, но ее описание — ныне широко известный картографический памятник «Книга Большому чертежу» — упоминает множество объектов на обжитых поморами берегах.
Из поморских и уральских городов началось движение землепроходцев и мореходов «встречь солнцу», на восток, в легендарную, богатую пушниной Сибирь. Знаменитый Мангазейский морской ход привел к созданию в самом начале XVII века известных поселений и городов — Мангазеи, Пустозерска, Обдорска, Надыма, Туруханска. В 1605 году морской путь из Оби к Енисею проложили кочи морехода, известного под именем Луки. Флотилия «капитана Луки» открыла устье таймырской реки Пясины, а его спутники даже проникли в глубь полуострова. Пять лет спустя устья Пясины достигли кочи Кондратия Курочкина, вышедшие из Новой Мангазеи (Туруханска). Тогда же русским стала известна река Хатанга на восточном конце обширного Таймыра. Пути к Хатанге по рекам с волоками осваивали отряды Василия Сычова, Якова Семенова и знаменитого Ерофея Хабарова. В устьях рек Хатанги и Анабара мангазейское мореплавание сомкнулось с северо-восточным, идущим от Лены.
Впрочем, могло это случиться не только на таймырских волоках, но, возможно, и в самих водах, омывающих Таймыр. Именно в начале XVII века безвестные мореходы с Енисея обогнули самый северный выступ Азии. Остатки лагеря того времени были обнаружены советскими гидрографами на северовосточном берегу Таймыра. По надписям на личных вещах удалось установить, что в числе первопроходцев были Акакий и Иван Муромцы из муромского села Карачарова — родины былинного Ильи Муромца!
Не исключено, что это могли быть следы стоянки мореходов, возвращавшихся из устья Лены с грузом пушнины в Мангазею. Подтверждением этой версии является установленный факт массового торгово-промышленного мореплавания к востоку от Таймыра во второй четверти XVII века. Устья Большой реки — Лены (по-эвенкийски — просто Елю-ёне — река) — первыми достигли летом 1632 года казаки Ивана Падерина. Отсюда и начались морские походы русских на северо-восток, составившие яркую страницу в истории арктического мореплавания.
В XV—XVII веках ни одна страна, за исключением России, не имела ледового флота. Русские люди стали зачинателями арктического судоходства. На всем протяжении от Архангельска до Камчатки плавали, главным образом, выходцы из Поморья. Устюжане, вологжане, каргопольцы, пинежане, мезенцы принесли в дальние края свой многовековый опыт, традиции в судостроении и культуру навигации. Успешному ходу географических открытий на северо-востоке в немалой степени содействовало и местное население — якуты, эвенки, юкагиры. Безвестные вожи, проводники экспедиций к «новым землицам», по праву делят славу первопроходцев.
Первыми в путь по морю из устья Лены отправились в 1633 году отряды Ивана Перфильева и Ивана Реброва. В течение нескольких лет эти и другие мореходы открыли устья рек Оленёка, Омолоя, Яны, Индигирки, Алазеи. Вести о богатствах «заморских» рек привели к новым походам. Среди них выделяется открытие в 1639 году казаками Ивана Москвитина Охотского моря и первые плавания по нему русских судов.
Новый этап морских походов ознаменовался открытием устья реки Колымы. Случилось это в 1643 году, когда люди Михаила Стадухина, Дмитрия Зыряна, Семена Дежнева в течение двух недель одолели 500 верст трудного пути и заложили Нижнеколымское зимовье. Это поселение стало базой для дальнейшего продвижения россиян на восток по морю, рекам и сухим путем. Отсюда начался и выдающийся морской поход вокруг Чукотки.
Руководителем этого исторического плавания был холмогорец Федот Алексеев Попов — приказчик известного московского «царского гостя» (купца) Василия Усова. Ответственным сборщиком государева ясака назначили казака Семена Дежнева. Из устья Колымы в морской поход до «большой соболиной реки Погычи» (Анадыря) в июне 1648 года отправились семь кочей.
В октябре лишь четырем из них удалось обогнуть северо-восточную оконечность Азии, названную впоследствии мысом Дежнева. На желанную реку Анадырь добрался лишь сам Дежнев да с ним три человека...
Так завершилась в конце XVII века эпопея первых морских плаваний по Ледовитому океану.
Трудно перечислить всех мореходов, причастных к географическим открытиям на севере Сибири. К тем, о которых мы рассказали, можно с полным правом причислить Ивана Ерастова, Елисея Бузу, Андрея Горелова, Василия Бурлака, Федора Чижичева, Юрия Селиверстова и многих других. Проведенное землепроходцами и мореходами в небывало короткие сроки — около 30 лет — обследование огромной территории от Енисея до устья Анадыря было своего рода рекордом даже для эпохи Великих географических открытий.
Лишь сто лет спустя курсами первых полярных мореходов прошли научные отряды Великой Северной экспедиции. Это был уже новый, очередной этап изучения Северного морского пути, ставшего в наши дни национальной транспортной магистралью Советского Союза.
В. Галенко, штурман дальнего плавания
Поморы называли его Грумант
«преставися мирининнъ от города», «иваннъ петро вапе панова сорочено дело», «галаха кабачев»... Эти и другие тексты, вырезанные ножом на деревянных предметах около 450 лет назад,— наиболее волнующие находки нашей археологической экспедиции на Шпицбергене. Даты, имена, рассказы о скорбных событиях, связанных с гибелью друзей среди занесенных снегом тундр... Читаешь эти строки и слышишь голоса древних русских полярников: Галахи Кабачева, Ивана Петрова, Вапы Панова... И мы пока не знаем — кто ходил по шпицбергенским берегам раньше этих людей.
Экспедиция Института археологии АН СССР работает на Шпицбергене с 1978 года, изучая проблему освоения архипелага во всех ее аспектах. И каждый полевой сезон, «закрывая» одни «белые пятна» в истории, экспедиция сталкивается с новыми...
Шпицберген стал известен в Западной Европе после того, как в 1596 году к его берегам подошли суда экспедиции голландского мореплавателя Виллема Баренца, а в 1601 году — английского путешественника Генри Гудзона. Посещение Шпицбергена Баренцем, после чего на картах Арктики появились контуры одного из участков его побережий, зачастую признается фактом открытия этого архипелага. Однако в исторической и географической литературе нередко пишут об этом как об «официальном» или «повторном» открытии, подразумевая, что фактическое произошло раньше.
Скандинавские исследователи, например, полагают, что архипелаг был открыт викингами еще в XII веке. Эти ученые основываются на нескольких сообщениях в древнеисландских сагах и хрониках XII—XIV веков о плаваниях на Свальбард. Свальбард в переводе с норвежского означает «холодный край». В одной из исландских хроник за 1194 год говорится: «Найден Свальбард». В другом документе, датированном 1200 годом, имеется запись о каком-то судне, которое во время плавания из Исландии в Норвегию было отнесено ветром к северу и прибито к неведомой суше между Гренландией и Биармией (под Биармией древние скандинавы понимали какой-то район Северо-Восточной Европы, какой именно — сказать трудно: это мог быть Кольский полуостров, территория, примыкающая к Северной Двине, а также более восточные земли). От этой суши, говорится далее в документе, «Гренландия отделена покрытыми льдом шхерами». В так называемой «Книге землевладельцев» 1230 года сообщается, что от Ланганеса на севере Исландии 4 дня пути к Свальбарду. Наконец, в «Саге о Самсоне Прекрасном», возникшей в середине XIV века, читаем, что «к Гренландии простирается страна под названием Свальбард» и что «там живут различные племена».
У историков нет оснований не доверять этим сообщениям: викинги были превосходными мореплавателями, их походы и открытия хорошо известны. Но вот какую именно землю они называли Свальбардом — остается загадкой. Все данные, приведенные в сагах, говорят о том, что это не Шпицберген. Во-первых, если подсчитать время движения норманнских драккар от северной Исландии до Шпицбергена, окажется, что на этот путь судам древних норманнов потребовалось бы не 4, а около 11 суток. Во-вторых, Шпицберген отделен от Гренландии морем, а не «покрытыми льдом шхерами». И, в-третьих, на Шпицбергене никогда не жили никакие племена. Большинство современных исследователей считают, что норманны называли Свальбардом район бухты Скорсби на восточном берегу Гренландии. Для того чтобы доказать тождество Свальбарда с современным Шпицбергеном, нужны прямые, более достоверные данные.
В 50-х годах нашего века скандинавские ученые вели раскопки на Шпицбергене, но доказать приоритет викингов не смогли. Зато были открыты поселения XVIII века, основанные поморами.
И наша экспедиция с первого года работы буквально окунулась в эту эпоху. Поселения поморов встречались повсюду: на полуострове Брёггер в северной части Западного Шпицбергена, самого крупного острова архипелага, и в его средней части, в заливах Ис-фиорд, Бельсунн и Хорнсунн, и на самом юге — на острове Сёркап. Практически поморские поселения XVIII века покрывают все участки берегов архипелага, пригодные для обитания. Одинокие промысловые дома, как видно, перерастали в поселки-становища, среди обитателей которых были женщины и дети. Об этом можно судить по остаткам домов: они состояли не из двух-трех помещений, как обычно строили промысловики в XVI—XVII веках, а из шести или даже восьми комнат, где, помимо жилых и хозяйственных помещений, были кузницы и токарные мастерские. Словом, в это время на Шпицбергене складывается быт, сходный с бытом материкового Поморья.
Все это было очень интересно, но нас не покидало ожидание встречи с более ранним материалом. Ведь многочисленные источники говорят о плаваниях русских на Грумант в XV—XVI веках...
Грумант — русское название Шпицбергена — ведет свое происхождение от слова «Гренландия». Дело в том, что согласно географическим знаниям прошлого Гренландия представлялась огромным арктическим материком, частью которого считался и Шпицберген. Эта ошибка жила довольно долго.
Самое раннее сообщение о плаваниях русских мореходов на Грумант относится к 1493 году. В письме немецкого географа Иеронима Мюнцера к португальскому королю Жуану II говорится о недавно открытом острове Грунланда, который входит в состав владений великого князя Московского. О Грумланде, принадлежащем Василию III, докладывал королю Кристиану II датский адмирал Северин Норби, посетивший Москву в 1525 и 1528 годах. Интересные сведения о «неведомой земле Энгронеланд» сообщает в своей книге «Записки о московитских делах», изданной в Вене в 1549 году, дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он указывает, в частности, что посещение этой земли затруднено «как по причине высоких гор, которые твердеют, покрытые вечным снегом, так и по причине плавающего в море льда».
По всей вероятности, сведения о таинственном Груманте не прошли незамеченными в Западной Европе, и в 1576 году в Дании возник проект организации экспедиции на эту землю, для чего датскому наместнику в Норвегии предписывалось нанять в качестве лоцмана русского кормщика Павла Нишеца, «который ежегодно ходит туда около Варфоломеева дня».
Казалось бы, все эти сведения достаточно определенно говорят, что уже в XV—XVI веках походы на Грумант были для русских мореходов делом обычным. Но что понималось в XV веке под словом «Грумант»? На какой Грумант ходили в то время русские кормщики — на Шпицберген, на остров Медвежий или на Новую Землю? Чтобы доказать, что под упомянутым «Грунландом» и «Энгронеландом» скрывается Грумант-Шпицберген (прямых свидетельств этому долгое время не находилось), необходимо было обнаружить на самом Шпицбергене следы пребывания русских людей этого времени. Тогда письменные документы приобрели бы характер полноценных исторических источников.
Основная работа нашей экспедиции развернулась в южных районах острова Западный Шпицберген, потом постепенно мы перешли в восточную часть архипелага. Мы исходили из предположения, что проникновение поморов на Шпицберген должно было происходить с юга или юго-востока. На этот архипелаг их привела промысловая деятельность, в процессе которой происходило освоение и Новой Земли, и акватории Баренцева моря. Именно Новая Земля была тем исходным пунктом, откуда поморские суда, двигаясь по кромке льдов в западном направлении, подошли к островам Шпицбергена.
Еще во время разведок, которые всегда предшествуют стационарным археологическим раскопкам, мы обратили внимание на то, что некоторые постройки (точнее — остатки домов, их нижние части, иногда хорошо различимые на поверхности) располагаются необычно. Все дома XVIII века стояли на краях террас высотой в пять метров и даже выше. Это и понятно: жилье строилось вблизи моря и в то же время было недоступно для прибойной или штормовой волны. И вдруг в южных районах архипелага нам встретились остатки шести построек, которые размещались на самых пониженных участках берегов, где жить, казалось, невозможно. Одни постройки, несколько отнесенные от кромки берега, постоянно заливали дожди и талые воды; остатки других домов, полностью разрушенных морем, находились на уровне современных пляжей. Бревна, из которых некогда были срублены эти дома, разбросало по берегу на несколько сотен метров. Какие уж тут находки! К счастью, одна из таких построек на острове Сёркап оказалась перекрытой галечным береговым валом, и это предохранило ее от полного разрушения. Мы смогли получить хоть какое-то представление о быте ее обитателей. Но находки не дали ответа на вопрос: чем объяснить столь необычное расположение дома?
Мы предположили, что эти «нетипичные» постройки были возведены на таких же возвышенных участках берегов, как и дома XVIII века, но, вероятно, в конце XVII века на Шпицбергене опустилась местами прибрежная полоса.
Предположение нуждалось в доказательстве. Прежде всего важно определить возраст построек. Абсолютные даты были получены после дендрохронологического анализа, который позволил определить время рубки дерева с точностью до одного года. Оказалось, что все дома, находящиеся ниже уровня пятиметровых террас, были построены в период с 1557 по 1678 год, то есть в пределах XVI—XVII веков. Это подтверждало нашу догадку и давало своего рода ключ к поиску новых памятников этого времени.
Особенно интересным оказался дом у реки Стаббэльвы на западном берегу острова Западный Шпицберген.
Об остатках этого дома я узнал от Владислава Корякина. Гляциолог, хорошо знающий географию Шпицбергена и «заряженный» на историю, неутомимый в поисках, Владислав Сергеевич, находясь в поле, все свободное время отдает изучению берегов архипелага. Итогом его походов явилось появление на карте Шпицбергена целого ряда первоклассных археологических памятников. Дом у Стаббэльвы — один из них.
Исследуя остатки этого дома, мы смогли отчетливо представить те условия, в которых жили шпицбергенские зимовщики XVI века. Это был средних размеров дом площадью более двадцати квадратных метров, состоявший из двух половин: теплой жилой избы и холодных сеней. Интересно, что стены дома были набраны в каркас. Это обычный прием в северо-русском и сибирском домостроении: стены дома собираются из бревен, концы которых затесывают с двух сторон и вставляют в пазы вкопанных в землю угловых опорных столбов.
Такие постройки хуже держат тепло по сравнению со срубами, но они проще по конструкции и возводятся быстрее.
В северной стене теплого помещения находилась дверь, которая вела в довольно просторные сени, а неподалеку от входа была сложена печь из дикого местного камня. Здесь же были устроены полати. Очень интересен пол этого дома. Он был настлан из широких и ровных досок, взятых с палубы разобранного судна. Вообще поморы часто использовали при строительстве домов судовые детали, отслужившие службу. И не только на Шпицбергене. Огромное количество судовых досок, шпангоутов, килей, мачт было найдено при раскопках «златокипящей Мангазеи». Естественно, в этом крупном заполярном портовом городе не было недостатка в пришедших в негодность судах. А вот как объяснить это в отношении шпицбергенских зимовщиков, чья жизнь целиком зависела от исправности судна, на котором они могли бы возвратиться на родину? По всей вероятности, уже в XVI веке у груманланов, как называли себя поморы, ходившие на Шпицберген, существовал обычай приводить с собой старые суда, специально предназначенные для разборки на месте зимовки. Ведь на Шпицбергене не растет даже кустарник! С материка привозили и заготовленные срубы домов, и разнообразную утварь, и питание, и топливо, и материал для ремонта жилья. Конечно, кое-что добывали и на месте, но никто из поморов не рискнул бы отправиться на Шпицберген без должной подготовки к зимовке.
К сожалению, количество находок, сохранившихся в доме у реки Стаббэльвы, невелико: постройка существовала недолго. Тем больший интерес представляют обнаруженные здесь две небольшие деревянные лопатки, части песцовой ловушки, рукоять шила, неполная слюдяная оконница, деталь нарты и фрагмент шахматной доски. Фрагмент этот особенно любопытен...
Как известно, шахматная игра, проникшая на Русь с востока более тысячи лет назад, пользовалась во все времена большой популярностью. Хорошо была известна эта игра и поморам. Шахматы сопровождали участников первых морских экспедиций в морях восточного сектора Арктики и были впоследствии обнаружены и на острове Фаддея у северо-восточного побережья полуострова Таймыр, и на острове Большой Бегичев в море Лаптевых. Находили шахматные фигурки и доски при раскопках Мангазеи. Известна была эта игра и в древнем сибирском городе Зашиверске.
На Шпицбергене в семи поселениях XVI—XVII веков было найдено восемь шахматных фигурок и четыре доски. Фрагмент доски из дома Стаббэльва, как и все остальные предметы, связанные с этим памятником, датируется серединой XVI века. Значит, это древнейшая из сохранившихся русских шахматных досок! До сих пор таковыми считались шахматные доски (или шахматницы, как называли их на Руси) из Мангазеи. Найденный нами фрагмент невелик, однако можно представить общую площадь игрового поля: 40 на 40 сантиметров. Клетки были разделены тонкими прорезными канавками и раскрашены.
Но, пожалуй, самые интересные находки в доме Стаббэльва — это четыре надписи. Две из них являются автографами некоего Галактиона Кабачева. На небольшой дощечке он вырезал свое имя: ГАЛАХА КАБАЧЕВ и инициалы: ГНК. Другой обитатель этого дома обозначил своими инициалами распялку для песцовых шкурок — ЛТ. Имена еще двоих зимовщиков содержатся в тексте, вырезанном на самодельном деревянном ковше: «ИВАННЪ ПЕТРО ВАПЕ ПАНОВА СОРОЧЕНО ДЕЛО» (Иван Петров справлял по Вапе Панову сороковой день). О многом могут рассказать эти надписи. Дом у реки Стаббэльвы, как уже говорилось, существовал недолго, и вряд ли в нем жили еще какие-то люди, кроме Галактиона Кабачева, Ивана Петрова, Вапы Панова и неизвестного ЛТ. И все они оставили автографы, то есть были грамотными людьми. А ведь это были простые работники, нанятые на сезонный промысел... Что-то есть в этом от древнего Новгорода с его берестяными грамотами, имевшими хождение среди простого городского и сельского люда. Почти полное отсутствие крепостного права и особенности хозяйственной деятельности поморов, связанной с мореходством, то есть с умением читать карты и лоции, пользоваться навигационными приборами, в значительной мере предопределили развитие грамотности и высокий уровень духовной культуры населения этого района России.
На Шпицбергене, помимо упомянутых надписей, были обнаружены еще две XVI века — в заливе Ван-Майен-Фиорд. Одна из них являлась автографом, вырезанным на китовом позвонке: «ОНДРЕЙ... ОВ», другая рассказывала о смерти какого-то зимовщика и была вырезана на распялке для песцовых шкурок.
Эту распялку мы обнаружили в поселении Гравшён. Поселение датировано примерно тем же временем, что и дом Стаббэльва,— 1567 годом и находится всего в 14 километрах от него. Но дом у лагуны Гравшён заметно отличается от дома Галахи Кабачева и его товарищей. Это был целый комплекс построек, состоявший из теплого помещения с печью, просторных сеней и бани с предбанником. Это была базовая, так называемая «становая» изба, на некотором расстоянии от которой промысловики строили свои меньшие дома — «станки». Такое расположение жилищ не было случайным.
Обилие морского зверя: моржа, тюленя, нерпы, морского зайца — влекло сюда русских промысловиков и в более поздние времена. По сообщению «Архангельских губернских ведомостей», в XVIII веке только за один сезон на Шпицбергене зимовало до двух тысяч охотников. Можно представить, какими благодатными для промысла были эти места в XVI веке! И неудивительно, что поморы отработали свою систему промыслов. Создание становых изб и станков, которые располагались на расстоянии 15—20 километров друг от друга, позволяло промысловой артели рассредоточиться и значительно расширить зону своей деятельности. По всей вероятности, именно такая связь существовала между постройками Гравшён и Стаббэльва, открытыми нашей экспедицией.
Естественно, что такая практика не могла возникнуть на Шпицбергене сразу, вдруг. Для этого потребовалось основательное знакомство с географией архипелага, его климатическими особенностями, распределением моржовых лежбищ. А на это должно было уйти немало времени... Вот почему мы вправе полагать, что найденные нами постройки середины XVI века не являются древнейшими русскими памятниками на этом обширном арктическом архипелаге. Начало освоения поморами Шпицбергена уходит в еще более далекое, неизвестное пока прошлое.
Вадим Старков, кандидат исторических наук
Фото В. Завьялова
