Вероятно, сабля князя Пожарского, а также палаш князя Скопина-Шуйского, что экспонируются в Государственном Историческом музее в Москве, знакомы многим еще с детских лет, с первых посещений музея. Но вряд ли кто-нибудь задумывался, как оказалось здесь легендарное оружие: кажется, оно было в этих стенах всегда, «вечно». А между тем судьба этих экспонатов необычна, подчас непонятна и загадочна. И загадочен прежде всего их путь в музей.
До революции сабля и палаш «с серебряной с золочением оправою, украшенной жемчугом, бирюзою и другими драгоценными каменьями», как описывают их в старых книгах, хранились в ризнице далекого Соловецкого монастыря. Они упоминаются как наиболее почитаемые реликвии в перечне монастырских сокровищ, в старинных путеводителях. Ни один из паломников не возвращался с Соловков, не осмотрев эти памятники истории Отечества нашего, сопричастные с именами выдающихся деятелей России и со знаменательными ее событиями.
Как сабля и палаш попали в Соловецкий монастырь? Их передал туда в 1647 году князь С. В. Прозоровский. Сабля досталась ему, сподвижнику народного героя, после смерти Пожарского. Вероятно, по желанию прославленного военачальника предполагалась этому монастырю. Похоже, что князь Дмитрий Михайлович с почтением к нему относился. Не об этом ли свидетельствует такой прелюбопытный факт. В 1613 году, заметьте, во время борьбы с польскими интервентами, Пожарский дарит Соловецкому монастырю редкий памятник отечественной письменности — рукописное Евангелие
XVI века, оправленное в серебряный с позолотой оклад, с чернью, драгоценными камнями, хрусталем и жемчугом. Этот подарок значится в описаниях монастырской ризницы в числе наиболее значительных подношений. Где теперь Евангелие пребывает? Неизвестно...
О палаше М. В. Скопина-Шуйского известно, что после загадочной смерти князя в 1610 году этим оружием двадцать восемь лет владел И. И. Шуйский, брат царя. К кому палаш перешел потом и как он оказался у Прозоровского — ведь именно он передал его вместе с саблей Пожарского в Соловецкий монастырь,— ответа нет.
Эти сведения о сабле и палаше собрала и опубликовала в научном, ныне малоизвестном сборнике специалист по старому русскому оружию М. М. Денисова. Указав также, что в музей они «поступили 14 января 1923 году из б. Соловецкого монастыря, в ризнице которого находились». При этом сославшись на музейную инвентарную запись. И опять загадка! Дело в том, что в 1923 году оружие не могло прийти в музей непосредственно из ризницы Соловецкого монастыря, так как его закрыли еще в мае 1920 года, а в августе того же года основные его ценности были вывезены с Соловков. Куда и кем? Об этом позже...
А не заглянуть ли мне самому в инвентарную книгу Исторического музея? Вдруг отыщу в ней такое, что не упоминается в описании сабли и палаша, данного Денисовой? Договариваюсь с директором музея Константином Григорьевичем Левыкиным. Меня допускают в отдел учета, выкладывают огромный, тяжелый, с золотым тиснением том, еще оставшийся от Императорского Исторического музея. С волнением перелистываю хрусткие страницы. Вот и год 1923-й. Нахожу январь, 14-е число. Есть, есть запись о поступлении сабли Пожарского и палаша Скопина-Шуйского. Она вполне соответствует уже знакомому комментарию. Однако постойте! Вижу несколько слов, которые Денисовой не приводятся. Как раз они-то и важны для меня, ибо открывают нечто новое... Убеждаюсь в простейшей истине — самому по возможности знакомиться с оригиналами документов, даже хрестоматийных.
Что это за слова? Вот они — «поступили из ГПУ» (Государственного политического управления, до 1922 года — ВЧК). Как видите, не прямо из ризницы Соловецкого монастыря. Запись интригующая, будоражащая воображение. Сразу видятся похищения, погони, перестрелки, поиски тайников, находки...
Очевидно, дело обстояло куда проще. И все же не покидало меня ощущение, что в период с 1920 по 1923 год с достопамятным оружием что-то приключилось. Ведь не случайно же оно попало к чекистам?!
Долго я оставался во власти предположений и догадок. Мои многочисленные запросы, письма, телефонные звонки, расспросы и разговоры «вывели» на Татьяну Михайловну Кольцову, сотрудницу Соловецкого историко-архитектурного музея-заповедника. Написал ей письмо, не рассчитывая, впрочем, на положительный результат. Но получил толковый и доброжелательный ответ. Вскоре Татьяна Михайловна прислала мне копии интереснейших документов, отысканных ею в различных архивах. Таких документов, которые я и не думал встретить.
В наиважнейшем из них говорится о том, что 11 августа 1920 года в Соловецкий монастырь прибыли уполномоченный секретным оперативным отделом Архангельской ЧК Тетерин и комиссар Павлов. Они обыскали монастырские помещения и обнаружили несколько тайников, в которых находились вещи, подчас весьма далекие от повседневного монастырского быта его обитателей. Зачем, к примеру, монахам понадобилось 6 трехдюймовых орудий? Или — 2 пулемета, свыше 600 винтовок и берданок, тысячи патронов и снарядов?.. Зачем? Припрятано было и немало продовольствия. Только под пекарней — 1500 пудов муки. А в железном ящике, зарытом подле монастырской башни, обнаружили 200 тысяч рублей золотом. Сто пудов отличной обувной кожи оказались замурованными в крепостной стене...
Но где же знаменитые сокровища ризницы Соловецкого монастыря? Монахи и сам настоятель Вениамин огорченно разводили руками, клялись, что, мол, их забрали белые и англичане, что ничего больше не сокрыто от представителей Советской власти...
Чекисты не поверили. Видимо, были у них на то основания... Тем не менее Тетерину и Павлову пришлось искать долго. Лишь в конце дня 12 августа они наконец-то обнаружили строго засекреченные тайники, о которых ведали только Вениамин да два-три его доверенных лица. Тайники были оборудованы в проходе Спасо-Преображенского собора и под алтарем Никольской церкви. Ценности замуровали в каменных мешках. Когда их вскрыли и при дрожащем мерцании свечей засверкали, заискрились горы золота и серебра, все присутствующие — чекисты, понятые, красноармейцы, монахи — несколько минут стояли молча, пораженные увиденным.
Затем осторожно вынули из тайников оклады и кресты, усыпанные жемчугом и бриллиантами, кубки, потиры, тарели, золотые плитки. Разложили их здесь же, на каменном полу, составили акты, как их поименовали, «скрытых вещей». Отвезли в Архангельск. Эти акты много лет спустя послужили не только важнейшими доказательствами, восстанавливающими, казалось бы, навсегда забытое событие, но и сами стали памятниками истории.
...Давным-давно побывал я на Соловках. Долго бродил по территории бывшего монастыря, среди башен его, стен, соборов и церквей, других стародавних построек. Музея здесь еще не существовало, и все памятники, весьма почитаемые сегодня, пребывали в запустении и заброшенности. Тогда впервые я и услышал о тайниках. От старожилов и архангельских краеведов. Нет, ничего конкретного. Просто о тайниках и несметных богатствах, в них схороненных, и о том, что их якобы обнаружили в годы гражданской войны. Но все это походило на легенды. Ведь с любым монастырем непременно связаны подобные сказания. А уж с Соловецким, с его столь богатой и седой историей — тем более.
Но не выходили эти тайники у меня из головы. Верил я, верил, что они существовали. Сомневался лишь в том, что их могли отыскать. Ведь что ни метр крепостной стены, что ни башня, что ни собор — то вполне возможный тайник. Притом такой, что век не сыщешь. Ну, хотя бы Спасо-Преображенский собор. Или Никольская церковь... Как я был близок к истине, мною еще не ведомой, но которую я буду отыскивать много позже. А тогда я был рядом с ней.
Какая игра судьбы! Много лет спустя мне пришлось заниматься соловецкими тайниками. Уже не как туманными поверьями, а совершенно реальными событиями. Вспомнил я давнее свое посещение Соловков и лишний раз убедился, что легенды и предания чаще всего основаны на реальных фактах. И соловецкие тайники не выдумка краеведов, это бесспорно подтверждают документы, отысканные в архивах Татьяной Михайловной Кольцовой.
В них перечисляется множество золотых и серебряных предметов, но я ищу в описях совсем иное — саблю Пожарского и палаш Скопина-Шуйского. Что-то не нахожу их. Наконец-то... Как же я их пропустил? Да потому пропустил, что записаны они были распространенным в те годы военным термином: «шашки с камнями — 2». Поначалу не поймешь, что это и есть сабля Пожарского и палаш Скопина-Шуйского. «Шашки» — и все!
В архивах нашлись и свидетельские показания людей, которые присутствовали при обыске и составлении актов. Так, Касьян Матвеевич Амосов, бывший монастырский ризничий, показывает, что «в числе собранных ценностей были сабля и палаш, которые являлись вкладами Пожарского и Минина». Он, видимо, по инерции приводит фамилию Минина и не совсем точно называет, от кого вещи были переданы в монастырь. Ну да ладно... Другой очевидец — Иван Александрович Долгарев сообщил, что среди вывозимых в Архангельск вещей «видел он и шашки».
Эти показания сохранились благодаря... ведомственной неувязке, вполне простительной в то сложное время. Дело в том, что в августе 1922 года на Соловки прибыли из Петрограда представители Главмузея Наркомпроса Ф. Каликин и Н. Мошков и узнали о вывозе наиболее значительных ценностей монастырской ризницы. Кто вывез, куда? — они не знали. Из Главмузея в Архангельский губисполком последовало, естественно, распоряжение: разобраться. На Соловки направляется специальная следственная комиссия. Тогда-то и опрашиваются названные мною свидетели. И, обратите внимание, Главмузей прежде всего интересовался саблей Пожарского и палашом Скопина-Шуйского.
В конце концов все выяснилось. Нашелся в архиве документ: «Об отправлении в Москву церковных ценностей, изъятых из бывшего Соловецкого монастыря.
Начальнику станции Архангельск-пристань.
Президиум Архангельского губисполкома просит не отказать в Вашем распоряжении к беспрепятственной погрузке в служебный вагон № 1 отходящего из Архангельска 10 февраля с. г. пассажирского поезда трех ящиков, содержащих в себе церковные ценности, отправляемые в Москву. Кроме того, просьба оказать содействие к посадке в вагон лиц, конвоируемых указанные ценности». Документ от 9 февраля 1923 года, подписан председателем и секретарем губисполкома.
В этих ящиках не было сабли Пожарского и палаша Скопина-Шуйского, но я привожу этот редкий, никогда не публиковавшийся документ, так как он показывает, что, помимо интересующих нас исторических реликвий, в Москву привезли много иных соловецких художественных достопримечательностей.
Но как, вместе с чем поступили в Москву сабля и палаш? Долго я пытался это установить. Наконец мне повезло, и в Центральном государственном архиве РСФСР обнаружил документ, который как будто бы отвечал на мой вопрос. В бумаге, относящейся, вероятно, к концу 1920 — началу 1921 года, говорилось, что из ризницы Соловецкого монастыря конфискованы и отправлены в Москву 93 золотых и 84 серебряных предмета, 384 бриллианта. Вероятнее всего, это было то, что отыскали Тетерин и Павлов.
Но ведь здесь не указаны сабля и палаш? Верно. Напомню, что сабля и палаш находились «в серебряной с золочением оправою, украшенной жемчугом, бирюзою и другими драгоценными каменьями». Список, похоже, составляли архангельские банковские работники, которые указали лишь их материальную ценность. О какой-то исторической их значимости они, наверное, не подумали.
Уверен, что в этом списке находились сабля и палаш. Но где они находились в Москве, пока не поступили в Исторический музей, увы, неизвестно.
А ведь эти две «шашки с камнями» могли бы до нас не дойти... Если бы в августе 1920 года чекисты не обнаружили монастырские тайники, то саблю и палаш наверняка тайком вывезли бы с острова, и они сгинули бы навсегда. А не случись этого, вряд ли уцелели бы они в трагический день 26 мая 1923 года, когда в монастыре случился страшный пожар, в огне которого погибло много художественных и иных вещей.
Такова эта история — пока еще схематичная, со многими неясностями.
Евграф Кончин
