«Ать, ать, ать!» — пробивается сквозь пургу гортанный звук. Собаки, повинуясь воле хозяина, бегут быстрее и строго по прямой. Хотя лучше бы остановиться и переждать пургу. Ехать, на мой взгляд, бессмысленно. Кругом ничего не видно. Из десяти собак, запряженных попарно цугом, мы с трудом различаем две пары, ближайшие к нартам. Но Мейныринтыргын (Большой Бросок — так переводится на русский фамилия моего каюра) совершенно спокоен и невозмутим. Его не волнует и то, что отстали еще две упряжки. На одной каюром племянник Мейныринтыргына, на другой — старик Эмелеут. Этого, конечно, пургой не испугаешь, но я волнуюсь за пассажиров отставших упряжек, за моих товарищей — Афанасия Маковнева, моего помощника из Москвы, и Мишу Зеленского из поселка Лаврентия. Миша — знаток чукотского языка и местных обычаев и будет нам очень полезен в экспедиции.
Наконец Большой Бросок резко потянул на себя специальный потяг, привязанный к нартам, и собаки мгновенно остановились. Через отверстие в нартах каюр всадил глубоко в снег остол — крепкий кол, обитый на конце железом, и, достав сигарету, повернулся ко мне.
— Ты напрасно волнуешься! — сказал он, улыбнувшись.— Пурга в тундре пугает только приезжего человека. Нам она всегда подскажет выход...
— Но ведь ничего не видно вокруг... Как вы ориентируетесь?
Каюр сделал две глубокие затяжки и ответил:
— Ветер... В это время года помогает ветер. В апреле почти всегда дует северо-восточный... Чтобы нам из Энурмино попасть в Нешкан, я должен этот ветер все время держать левой щекой...
Я был поражен простоте ориентирования чукчей и, решив еще расширить свои познания, спросил:
— Ну а в марте, феврале... как тогда вы ориентируетесь?
— Там свои ветры,— ответил он.— У нас почти всегда дуют ветры...
— Но бывает же и безветрие? — высказал я сомнение.— Как ты, например, найдешь направление, когда нет ветра и кругом туман?
— Пойдем! — Каюр встал с нарт и отошел от них всего на несколько метров. Я последовал за ним. Мейныринтыргын опустился на колени, нерпичьей рукавицей осторожно снял свежий пушистый слой снега.
— Я говорил, тундра всегда подскажет выход. Вот, смотри, заструг, его тоже надуло ветром... Надо только в начале зимы запомнить, какой ветер принес этот снег...
Большой Бросок встал и пошел к нартам, продолжая говорить на ходу:
— Если нет застругов, можно докопаться до старой сухой травы. Она примята своим ветром...
Я и раньше слышал, что чукчи никогда не пользуются компасом и картой, хотя во всех чукотских поселках видел их в продаже. Нет, человек тундры не хочет обременять себя ни компасом, который, кстати, в высоких широтах дает серьезные погрешности, ни картой, которую легко потерять. А что тогда? Тогда человеку, привыкшему полагаться только на карту и компас и оставшемуся в глубине тундры без них, конец. Но только не коренному сыну Севера. В их умении точно ориентироваться в тундре, на морском льду, в торосах, полярной ночью и полярным днем, по солнцу и по звездам, по морским течениям и даже по расположению нор леммингов мне позже довелось убедиться лично. А пока я задал своему каюру еще один вопрос:
— Скажи, Михаил...
Да, моего нового друга звали Михаилом: Михаил Мейныринтыргын, Михаил Большой Бросок. Какое нелепое сочетание! И кому пришла в голову мысль требовать от чукчей имен и отчеств, столь далеких от традиций этого народа? Многие века народы Севера обходились исконными именами, которые сегодня являются настоящим кладезем для людей, изучающих их фольклор, культуру, язык. Каждое имя — это еще и характер, образ. Вээмчейвун — «Ходящий по реке», Кеутэгин — «Удобно ходящий»... Некоторые имена не лишены юмора, как, например, Эреткелеринтэн — «Уронил черта да и бросил». А как красивы женские имена: Гарпани (эвенское) — «Луч солнца», Ярхадана (юкагирское) — «Голубая река». Вообще, у многих народов Севера считалось, что чем удачнее придумано имя ребенку, тем лучше будет его жизнь. По этому поводу вспоминается мне местный анекдот, рассказанный юкагирским писателем Семеном Куриловым. Встретились два соседа. У одного много детей, у другого только один ребенок. И вот первый спрашивает: «Скажи, сосед, почему вы с женой не заведете еще детей? Смотри, как у меня весело в доме...» Второй вздохнул и ответил: «Детей завести дело нехитрое, имя придумать не можем».
— Скажи, Михаил,— спросил я Мейныринтыргына-старшего.— Дует мне ветер в левую щеку или почти в левую — тут ведь погрешности могут быть... Как, например, отставшие упряжки в пургу выйдут на нас? Ошибка в один градус может увести в разные районы Чукотки...
Большой Бросок прищурил один глаз, хитро улыбнулся и ответил:
— Ты недооцениваешь наших собак. Чукотские собаки чуют след прошедшей впереди нарты даже под толстым слоем снега. Через пять минут, увидишь, они будут здесь.— Он немного помолчал и добавил: — Каюру надо только быть внимательным, чтобы собак не отвлек пробежавший перед их носом заяц, медведь или пролетевшая ворона. В азарте они могут потерять след... Самая большая ответственность лежит, конечно, на каюре первой упряжки. Поэтому впереди у нас обычно идет самый опытный каюр, на лучших собаках...
После этих слов я посмотрел на своего собеседника с особым уважением, но Большой Бросок, словно прочитав мои мысли, добавил:
— Самый опытный каюр у нас в Нешкане — старик Эмелеут. Но он часто доверяет мне идти первым, потому что мои собаки сейчас порезвее — им легче первыми тропить дорогу в снегу.
Мой каюр оказался прав. Действительно, минут через пять позади нас послышалось характерное сопенье собак, голоса людей, и из снежной мглы вынырнула наконец передовая пара упряжки Эмелеута. Затем мы увидели и остальных собак. Это были огромные лохматые псы совсем иные, нежели у Мейныринтыргына-старшего. Его короткошерстные и низкорослые собаки считаются на Чукотке стайерами, способными держать хорошую скорость на больших расстояниях. С такими собаками хорошо объезжать капканы, расставленные далеко от поселка. Длинношерстные собаки Эмелеута выглядели рядом с ними тяжеловозами. Такие псы не дают хорошей скорости, но они при умеренном беге способны везти большой груз — несколько убитых нерп или даже моржа. Говорят, одна такая собака может на нартах поднять в гору бочку бензина.
Эмелеуту не меньше семидесяти лет, но производит он впечатление крепкого и даже могучего человека. Весом под сто килограммов, в запорошенной снегом камлейке, он кажется сказочным героем. Редкий тип для Чукотки!
Вскоре подъехала и упряжка Мейныринтыргына-младшего. Афанасий бежал рядом с нартами, облегчая работу собакам.
Все три упряжки встали рядом — тридцать собак. Одни, упарившись, катались по снегу, другие затеяли драку, третьи грызли свои постромки, четвертые отряхивали набившийся в подшерсток снег. Впечатляющее, достойное Севера зрелище. Оно невольно уносило к временам первооткрывателей Арктики...
Пока собаки отдыхали, а каюры курили, мы с Афанасием, несмотря на непрекращающуюся пургу, пытались сделать снимки. Но видимость была не более пяти метров. Больше всего старался Афанасий. Он чуть ли не под брюхом пролезал у каждой собаки, выбирая выразительный ракурс. Пока он снимал, доверчивые, но шустрые псы успевали облизать и его фотоаппарат, и его самого. Породистая ездовая собака Чукотки всегда доброжелательна. И чем чище порода, тем пес добрей.
...Отчего же распространяются ныне упорные слухи, будто чукотские ездовые собаки злы, многих покусали и представляют особую опасность для детей? Сочиняют эти побасенки приезжие люди. Не секрет, что многие едут сюда только за высокими заработками, а потому даже не пытаются понять обычаи, нравы, традиции, образ жизни местного населения. Собаки для них — в лучшем случае «шапочный бизнес». Не случайно во многих поселках Севера ездовые собаки исчезли вообще. Их безжалостно отстреливают. Под напором приезжих стали появляться даже меховые питомники, специализирующиеся на разведении северных собак. И это на глазах у коренных жителей, которые боготворят собаку и относятся к ней как к члену семьи. Они как могут сопротивляются созданию таких питомников. Но, насколько я знаю, есть только один пример, когда им удалось добиться отмены решения о строительстве у них на глазах мехового собачьего питомника.
Многие на материке носят красивые собачьи шапки, а коренным жителям Чукотки, охотникам-промысловикам, у которых жизнь и промысел зависят от собак, все труднее становится сформировать хорошую упряжку, потому что лучших собак (они же и самые красивые) продолжают стрелять без разбора. Иногда прямо на привязи, как было недавно в чукотском поселке Лорино. Приезжий любитель шапок втихаря, без свидетелей, убил пять собак из привязанной к дому упряжки лучшего охотника района. Об этом рассказал нам начальник райотдела милиции в Лаврентия. Виновника обнаружили по собачьим шкуркам, натянутым для выделки на чердаке. Ну и как же его наказали? Отделался небольшим штрафом. Потому что ездовая собака никак не защищена юридически. И вообще у нас в стране, оказывается, нет ездовой породы собак. Забыли, что раньше была. Называлась она — «северо-восточные ездовые собаки». В каталогах Аляски эта порода, в частности чукотская ездовая, зарегистрирована как «Siberian husky» — «сибирский хаски». В начале века их было немало на Чукотке, их даже вывозили отсюда американские предприниматели. Именно на этих собаках каюры неоднократно завоевывали первые призы на аляскинских больших гонках.
— Какой штраф мы можем назначить,— возмущался начальник милиции,— если совхозы оценивают ездовую собаку всего в девять рублей... Она дорога лишь тому, кто ее вскормил, вырастил, обучил...
Запомнился мне и разговор с одним чукчей, пенсионером из Лаврентия. Он говорил:
— Конечно, на Чукотке стало больше злых собак. Но с каких пор? С тех самых, когда сюда хлынул временный люд... Вместе с этой массой народа перекочевали на Север овчарки, борзые, легавые, колли, терьеры, болонки, дворняжки... Они-то и нанесли самый большой вред чистоте породы ездовой собаки Севера. Везли их сюда, как правило, щенками, когда билет на собаку почти ничего не стоил. А обратный провоз обошелся бы хозяину уже рублей в 150. (Аэрофлот берет за перевозку животных как за двойной вес.) Вот и оставляют люди своих четвероногих друзей на Севере. Загляните под любой короб, где проходит теплоцентраль: там почти всегда увидите отогревающихся голодных собак самых разных пород. Брошенные хозяевами, они болеют, дичают... А люди не слишком-то ласковы к бродячим псам, иной раз, подвыпив, норовят и сапогом поддеть... Как тут не озлобиться? Такими собак сделали сами приезжие. У нас никогда среди ездовых собак не было злобных. А главное, из-за привезенных собак появилось много помесей...
— Где же выход? — спросил я.— Что можно сделать в такой ситуации?
— Как что? — удивился он.— Тут не надо ничего выдумывать. Надо сделать так, как давно сделано в Канаде, на Аляске и в Гренландии,— запретить ввоз на Север, в национальные поселки, неездовых собак... Надо следить за чистотой чукотской ездовой, как это делали у нас в 20-х годах. Недавно в нашем музее в Анадыре был найден документ того времени. Из него ясно, что в те годы по решению местного исполнительного комитета всех бродячих собак отстреливали, а беспородных, даже если они ходили в упряжке, кастрировали. Вот тогда у нас были настоящие ездовые...
«Ать! Ать!»—снова раздалось в морозном воздухе. Отдохнувшие собаки так резко вскочили и понесли нарты, что я едва успел запрыгнуть на свое место. И, усевшись, подумал: «Нет, есть еще хорошие собаки на Чукотке... И будут, пока есть такие энтузиасты, как старик Эмелеут, Мейныринтыргын-старший и его племянник. Надо только немного помочь хорошему делу...»
Мы приехали на Чукотку в апреле 1988 года. Правда, в нашей группе произошли некоторые изменения. Федор Конюхов в это время готовился в Канаде к штурму Северного полюса в составе группы Д. Шпаро. Но и там он попутно выполнял задание по ездовым собакам: обмерял собак канадских эскимосов, изучал типы канадских нарт и собачью упряжь, совершал пробные выезды. На Чукотку вместо него поехал мой помощник по киностудии, ассистент кинооператора Афанасий Маковнев. И конечно, с нами был Николай Носов, единственный среди нас кинолог.
На Чукотке мы разделились. Николай поехал в поселки Лаврентия, Лорино, Уэлен и другие, намереваясь зарегистрировать общее количество ездовых собак и собачьих упряжек, сделать обмеры лучших животных, чтобы потом можно было сравнить их по каталогам с лучшими зарубежными образцами.
Мы с Афанасием и сопровождающий нас Миша Зеленский поехали в самые дальние и труднодоступные поселки — Нешкан, Энурмино и Инчоун. Кроме регистрации собачьих упряжек, мы должны были как можно больше поездить на собаках, проверить их возможности в разных условиях и при разных нагрузках, выбрать лучшие упряжки для будущей экспедиции. Одновременно решались и другие задачи: нужно было выяснить, есть ли на Чукотке условия для создания питомника ездовых собак, договориться с руководителями местных совхозов об обеспечении экспедиции.
Но была в моей душе и одна тайная мечта: разыскать голубоглазую ездовую собаку, способную свести с ума любого ценителя собак цветом своих глаз. В этих глазах, как говорили, и цвет молодого, только что распустившегося подснежника, и свет голубого тороса... Лучший цвет дала Арктика этим собакам. Но, увы! Они стали почти легендой.
Испытания нешканских собак шли успешно. Мы проехали несколько сотен километров в пургу, ночью и днем, по глубокому снегу и торосам, по равнине и сопкам. И в любой ситуации они показывали себя с самой лучшей стороны.
Однажды заехали в поселок Энурмино, где познакомились с владельцами местных собак, облазили все собачьи котухи. Я заглянул в глаза, наверное, сотне животных, но голубоглазых не нашел.
Пока наши собаки отдыхали, мы на двух упряжках, которые нам любезно предоставил управляющий энурминским отделением совхоза Михаил Степанович Кеутэгин («Удобно ходящий»), на несколько часов съездили на морской лед, в торосы. Разница в собаках была поразительной. Энурминские, привыкшие работать в торосах,— в поселке жили в основном охотники, промышлявшие нерпу и моржа,— чувствовали себя на льду превосходно. Команды им подавались без крика и повтора, вполголоса, и собаки великолепно слушались.
В торосах нам повезло с погодой — светило солнце, и мы на ходу сделали несколько десятков снимков. А когда возвращались назад, удалось наконец хорошо рассмотреть поселок. Он был расположен на крутом морском берегу, среди сопок и скал с выветренными исполинами-изваяниями. За поселком стояли домики полярной станции. Начальник станции рассказал нам много интересного: летом у этих берегов часто собираются серые киты, заходят сюда касатки, а неподалеку есть хорошее лежбище моржей, птичьи базары. Здесь же проходят миграционные тропы бурых и белых медведей, эти места посещают росомахи, песцы, лисы. В окрестностях много гусей, уток, а в многочисленных речках и озерах есть ценная рыба. Энурмино — это кусочек живой, неиспорченной земли. Я не охотник и не рыбак, но если бы когда-нибудь решился насовсем переехать на Чукотку, то поселился бы только здесь, запасясь хорошими фотоаппаратами с длиннофокусной оптикой...
Погода на Чукотке изменчива. Только что светило солнце, но стоило нам выехать из Энурмино в Нешкан, как небо заволокло тучами, появились туман и первый признак пурги — поземка. Опять ничего не видно в нескольких метрах от нарт. Но принимаем решение — двигаться вперед, надеясь только на собак и северо-восточный ветер, который теперь уже ловлю я левой щекой, сидя на месте каюра. Мейныринтыргын-старший улыбается, слыша, как я, ломая язык, произношу чукотские команды. Особенно трудно мне дается гортанный звук «кхэ-кхэ», что означает для собак поворот налево. Но вскоре я привык, и Михаил перестал смеяться надо мной.
Остальные упряжки, идущие за нами, вели мои друзья — Афанасий и Миша Зеленский. К моему удивлению, оказалось, что каждый каюр по-своему произносит команды. У Эмелеута команда «направо» звучит как «пот-пот!», а у нас «тэ-тэ!». У Мейныринтыргына-младшего «налево» будет «стэ-стэ!», у Эмелеута — «тах-тах». У нас, как я уже говорил, «кхэ-кхэ!».
Так мы и неслись, обгоняя друг друга, наслаждаясь звуками команд, надежностью наших собак и воем пурги, которая нас уже не пугала. До Нешкана оставалось километров десять, когда собаки под слоем снега схватили след трактора, который проехал утром. Они побежали уверенней и быстрей. Я смог отвлечься от управления упряжкой и обратился к Мейныринтыргыну-старшему, который, свернувшись калачиком на нартах, невозмутимо дремал, приоткрывая иногда один глаз, чтобы проверить, правильно ли бегут его собачки.
— Михаил,— спросил я его,— неужели у вас в Нешкане тоже не осталось голубоглазых собак?
— Нет! — ответил он, не поднимая головы от вороха оленьих шкур.— Раньше были. Говорят, даже много было... Сейчас нет. Смешались с овчарками и болонками...
— А что ты знаешь о голубоглазых?
— Старики рассказывали, сильная собака была, красивая...
— А как выносливость?
— По выносливости, говорят, ей не было равных...
Большой Бросок сел на нарты. Видно было, что я задел его за живое. Он достал сигарету и закурил.
— Я давно мечтаю об упряжке из таких собак,— сказал он неожиданно для меня и, секунду подумав, добавил: — Может быть, где-нибудь на Чукотке они еще и остались... Надо ездить по поселкам, искать. Но Чукотка, ты знаешь, что Европа, разве всю объедешь быстро...
— Мы объедем, Михаил! Будь спокоен,— сказал я и что есть мочи крикнул собакам: — Ать! Ать! Ать!— Так уверенно крикнул, будто уже сейчас давал себе старт на объезд всей Чукотки.— Не сможем объехать в этом году, объедем в следующем... Но найдем тебе голубоглазых собак или щенков от них. Не найдем у нас в стране, так на Аляске или в Канаде...
В Нешкан въезжали в два часа ночи. Пурга утихла. Редкие уличные фонари обозначили границы поселка. Проехали большую круглую антенну-чашу, которую здесь называют «Москва», деревянную одноэтажную школу с разбитыми спортивными снарядами во дворе, детсад, магазинчик с огромным амбарным замком, общежитие-гостиницу с кучами «подснежников» вокруг — так именуют на Севере пустые консервные банки и прочий мусор, выбрасываемый зимой на улицу. Незаметные под снегом, банки вылезают весной и образуют такие пирамиды, что через них надо перескакивать, если хочешь выйти из дома.
Чистым был только покрашенный двухэтажный дом с флагом на крыше. Здесь разместились поселковая Советская власть, контора совхоза имени 50-летия Великого Октября и службы Аэрофлота.
Наши собаки что есть мочи неслись через весь поселок к домику Мейныринтыргына-старшего. Сейчас их ничто не могло остановить. Домой, только домой! Там дадут поесть. По куску моржового мяса или по целой рыбине. Чукотская ездовая может в пути есть лишь раз в сутки. А если надо, и раз в двое суток.
На ходу я успевал считать упряжки и собак возле домиков. Насчитал не меньше семнадцати, а на крышах сарайчиков, прилепленных почти к каждому домику, успевал заметить нарты — грузовые, прогулочные, спортивные. Лишь нарты да собаки отличали этот поселок от других поселков Крайнего Севера, в массе своей ординарных, давно потерявших национальные особенности.
Первым же вертолетом мы вылетели из Нешкана в Лаврентия, районный центр Чукотки. Только так можно было попасть в северо-восточную часть гигантского полуострова, к поселкам Уэлен и Инчоун. На следующее утро другой вертолет донес нас до желанного Уэлена. Хотелось посмотреть собак и здесь.
Тянули меня сюда и воспоминания. Лет двенадцать назад, во время съемок на Чукотке научно-популярного фильма «Подвиг Семена Дежнева», я ходил по Уэлену, разглядывая привязанных почти у каждого дома ездовых собак. Возле школы бродила собака серой масти. Мы случайно встретились с ней взглядом, и меня поразил цвет ее глаз — они были голубыми. Я хорошо запомнил это, потому что никогда в жизни не видел собак с такими глазами. Моя новая знакомая отличалась от многочисленных ездовых и своей короткой шерстью. Помнится, я подумал тогда, что такая собака должна мерзнуть на Севере. И только много позже узнал, что морозостойкость ездовых собак зависит не столько от длины остевого волоса, сколько от густоты подшерстка.
Я поинтересовался у местного учителя, откуда взялась голубоглазая собака. Он рассказал, что уэленцы-старожилы поговаривают, будто такие собаки приходят в поселок по льду с Аляски. А сам он полагает, что это потомки тех ездовых псов, которые выживали, когда погибали многие полярные экспедиции первооткрывателей. Соединяясь в вольные стаи, они охотились на нерпу, тюленя, оленей, птиц, мелких животных и, спариваясь с поселковыми собаками, оставляли свое потомство.
В Уэлене мы с Афанасием осмотрели всех ездовых собак и щенков, но голубоглазых среди них тоже не оказалось. Нам ничего не оставалось, как, добыв пару упряжек, отправиться в Инчоун.
Выехали рано утром. Казалось, махнем тридцать верст быстро: в каждой упряжке по десять собак. Но не тут-то было. Выезжали при солнце, а уже через 15 минут началась пурга. Местность пересеченная. Путь лежал по сопкам, берегом океана мимо торосов, по дну замерзшего озера... Тридцать километров преодолевали полдня.
На этот раз мы были без Миши Зеленского. Его отозвали в Лаврентия, куда приехали японские кинематографисты, и Миша был нужен как переводчик. Но с каюром нам снова повезло: Яков Вуквутагин был одним из лучших каюров в Уэлене. Имея мотонарты «Буран», он тем не менее содержал две собачьи упряжки. Яков любил собак. И книги. Особенно по археологии. Познакомившись, мы тут же договорились, что кое-что из книг я ему пришлю из Москвы. В пути я спросил его:
— Скажи, Яков, тебе приходилось ездить когда-нибудь на голубоглазых собаках?
— А как же! Приходилось,— ответил он.— У отца была одна такая упряжка. Хорошие были собаки. Но уж, если зверя учуют, не остановишь... Видно, предки их добывали себе корм сами. Я даже побаивался их. Одна такая натасканная собака могла остановить белого медведя и не дать ему уйти. А сейчас целая свора не всегда способна на это.
— Ну а в Инчоуне, как ты думаешь, не осталось голубоглазых? — спросил я, еще на что-то надеясь.
— Не знаю,— ответил Яков.— Я давно не был там, надо посмотреть...
В Инчоун приехали к вечеру. Управляющий отделением совхоза Валентин Федорович Мирошниченко оказался человеком гостеприимным и пригласил нас с Афанасием к себе в домик. Вуквутагин и второй каюр, попив чаю и отдохнув часок, тронулись в обратный путь. А мы остались ночевать, договорившись, что в Уэлен вернемся на инчоунском транспорте.
Утром, после завтрака, мы сразу спросили Мирошниченко, есть ли в их поселке ездовые собаки с голубыми глазами. Валентин Федорович подкинул в печку несколько поленьев, закрыл дверцу и ответил:
— Я здесь недавно, точно не могу сказать. Одно знаю, в прошлом году была эпидемия чумки, и у нас погибло больше сотни лучших собак. Осталось ли что-нибудь от элитных, не знаю... думаю, вряд ли... А вообще-то упряжек 15—20 у нас в поселке еще найдется, но голубоглазых среди них я что-то не замечал. Вы пройдитесь по поселку, посмотрите нашу звероферму, косторезку, а я поговорю с владельцами собак...
Вернулся Мирошниченко с хорошей вестью.
— Есть! Нашел! — сказал он, улыбаясь.— Целых семь штук... щенки... и все голубоглазые.
От радости я чуть не расцеловал Валентина Федоровича.
— Пошли! — кивнул он.— Хозяин ждет вас и даже готов подарить щенка для дела...
К владельцу щенков мы не шли, а летели. Нашим будущим благодетелем оказался лучший в Инчоуне охотник — Антон Кымыровтын. Как только мы вошли в сени, я тут же увидел на подстилке серую с короткой шерстью суку и семь щенков. По масти тут была целая гамма: чисто черные, черные с белым, коричневые с рыжим, а один красавец был абсолютно белым, как песец. Одно их объединяло: у всех щенков были нежно-голубые глаза.
«Наконец-то!» — подумал я и попросил Кымыровтына показать кобеля, отца щенков. Хозяин проводил нас за дом, к сараю, и мы увидели среди прочих ездовых собак этого красавца. Он был серой с белыми пятнами масти и очень добродушный. Дал себя погладить, хотя видел нас в первый раз.
— Откуда он взялся? — спросил я хозяина.
— Пришел,— ответил Кымыровтын.
— Как пришел? — не понял я.
— По льду... Оттуда,— он показал рукой в сторону Аляски.
И тут я все понял. Как иная рыба возвращается к местам, где она появилась на свет, так и голубоглазых собак тянет на родину их предков. Чтобы проверить свою мысль, я спросил Кымыровтына:
— Скажи, Антон, а были еще случаи, чтобы голубоглазые собаки приходили по льду? Или это единственный?
— Конечно, были,— ответил он.— Еще старики говорили, что голубоглазые собаки приходили к ним по льду. И в наши дни приходят. Если бы не эта эпидемия, их у нас было бы много. А сейчас только мои остались...
— Скажи, Антон,— спросил я, когда мы возвращались в домик,— а сука у тебя из хороших собак?
— Передовиком ходила... Очень умная, из наших, чукотских...
Перед тем как проститься, мы договорились с Антоном, что в нашей будущей экспедиции по Чукотке примет участие и он со своей упряжкой. Мирошниченко тут же дал свое согласие отпустить Кымыровтына.
На прощанье все вместе сфотографировались на улице со щенками на руках, обменялись адресами. А через полчаса мы уже были в пути. В сторону Уэлена нас вез попутный вездеход. Мы сидели в закрытом кузове, возле ящиков с рыбой, каждый наедине со своими мыслями. У моих ног, в большой коробке из-под печенья, на куске старой оленьей шкуры ворочались два голубоглазых комочка — подарок Антона Кымыровтына. Узнав, что мы собираемся возродить на Чукотке ездовую собаку и подбираем породистых щенков для селекции, он сделал этот подарок от чистого сердца. И мы понимали, что это нас ко многому обязывает.
п-ов Чукотка
Владлен Крючкин, наш спец. корр.
