Сообщая о найденных на Чикое буддийских книгах, в июле 1968 года газета «Забайкальский рабочий» под заголовком «Ценности Бурсомонского дугана» (Дуган — часовня, буддийская молельня. (Примечания и послесловие написаны одним из героев очерка, Базыром Николаевичем Вампиловым.)) напечатала такую корреспонденцию:
«Сразу и не поймешь, что это: кузница или развалившийся овин? Стоит домишко со сгнившим крыльцом и продавленной крышей на бугре у села Бурсомон Красночикойского района. Но вот скрипнула дверь на ржавых петлях. Старик — хранитель ключей сего обиталища делает знак: можно войти. Окон в помещении нет. Из мрака, пугая вошедших, скалятся звериные морды. Это чучела медведя и леопарда. Они подвешены к потолку на веревках...
Когда глаза окончательно привыкают к сумраку, видишь, чти с алтаря свирепо смотрит, сидя на оскаленном чудовище, медный бурхан (Бурханы — изображения божеств, главные предметы чествования в буддийском храме. Появление изображений божеств относят к самому началу существования буддизма. Пантеон махаяны (северного буддизма) насчитывает шесть тысяч божеств. По способу изготовления скульптурные изображения очень разнообразны. Есть литые и кованные из серебра, бронзы и меди; есть резные из дерева; лепные из глины; вытесанные из камня и высеченные на камне.) и кротко улыбается глиняная богиня.
Но главная ценность запущенного дугана — книги. Они лежат на полу грудами, покоятся в шкафах за стеклянными дверцами. Там, в шкафах, лежат самые древние и дорогие книги — тома «Ганджура».
Об этой находке на таежной реке Никой передало информацию ТАСС. Из Москвы по командировке Государственного музея истории религии и атеизма первым прибыл Базыр Николаевич Вампилов.
Вампилов не сразу отправился в Бурсомон. Сойдя в Чите с трапа ТУ-104, он был намерен поискать стариков буддистов в Агинске, посетить местный дацан (Дацан — буддийский храм.). Откуда попали в чикойскую глушь редкие и дорогие книги? Закон лам запрещает держать «Ганджур» в маленьких балган-дуганах. Это привилегия храмов и богатых монастырей.
Вампилов мог бы поехать к буддистам Улан-Удэ, но его выбор на Агинский дацан пал не зря. У читинского атеиста Овчинникова хранятся несколько копий исключительно любопытных писем, из которых ясно следует, что вот уже полвека буддисты Агинского дацана всеми силами стараются завладеть древними книгами. Ламы не стесняли себя в средствах, пуская в оборот все: обещание райской жизни на небе, ссылку на грозного, скорого на расправу Очир-Вани (Очир-Вани — относится к разряду самых свирепых богов. В изображениях его нарочито деформированы черты лица. Многорукий, многоголовый, имеет «украшение» в виде черепов.) награду земными благами (деньги, и очень большие) и, наконец, замысел ограбления.
Роль главного стражника «Ганджура» играл дед Санжи. Овчинников показал его фото. Буряты народ приземистый, но Санжи выглядел бы среди соотечественников чемпионом по росту. На снимке он стоял на крыльце балган-дугана, держа в руках книгу и заслоняя собой дверной проем. Рост ростом, но поражало лицо старика. Его четкие черты говорили, что старик не обделен умом, обладает большой волей и что воля эта сосредоточена на чем-то одном. Из рассказов Овчинникова стало видно, что Санжи действительно жил странной аскетической жизнью. Охранять «Ганджур» он считал своим главным долгом, хотя за это никто ему не платил. Питался Санжи за счет добровольных подаяний односельчан или, бывая на месте забоя скота, подбирал ноги и головы.
Фанатизм Санжи почти при полной нерелигиозности односельчан выглядел более чем странно. Старушки еще перебирали иногда четки или собирались в сухое лето на сопку Дунда-Хада попросить у Будды дождя. Но мужская половина долгожителей давно заслужила порицание далай-ламы (1 Далай-лама — титул правителя, соединявшего в Тибете светскую и духовную власть. Далай-лама избирался по установившемуся ритуалу из числа мальчиков, родившихся в пределах определенного срока после смерти предыдущего далай-ламы. Впервые титул появился в XVI веке.).. Самый «набожный» из стариков, дед Дондоп, не знал ни одной молитвы, кроме слов «ом мани падме хум»(2 «Ом мани падме хум» — начало молитвы. В переводе означает: «О сокровище лотоса!» (По верованиям буддистов, трон Будды покоится на цветке лотоса.))
Пурба, бывший ховраком — послушником при ламах, ни разу не взял в руки метлы, чтобы убрать из балган-дугана мусор и грязь, которых там скопилось несколько центнеров. Дед Базыр (который не обижается на улусцев, давших ему прозвища Сада (1 Сада — престарелый, «просветленный» человек (бурят.).) и «Пришей-кобыле-хвост») клал поклоны в самых «непристойных» местах, опорожнив бутылку-другую «Российской»...
Вернувшись в Читу из Агинска, Вампилов уже собирался на Чикой, но у его помощника вышла из строя фотокамера. Вампилов искал фотографа. Кроме того, он хотел, чтобы в Дунда-Шергольджин его сопровождал автор корреспонденции «Ценности Бурсомонского дугана». Автором был я, я умел снимать, и меня включили в состав экспедиции, возложив роль фотографа.
Ночь перед выездом в Дунда-Шергольджин мы коротали в гостинице райцентра Красный Чикой. Почти вся ночь прошла в разговорах. Выяснилось, что «Ганджур» Вампилов искал полжизни.
В 1938 году при участии Емельяна Ярославского был создан Всесоюзный музей истории религии и атеизма. Вампилову поручили вести отдел буддизма. Он обогатил отдел статуэтками, привез алтари и буддийские книги, но не было главного: «Ганджура».
В Россию буряты завезли несколько комплектов «Ганджура». Самыми ценными считаются те, которые отпечатаны в Тибете с оригинала — древних деревянных матриц. Предполагается, что Тибет продал бурятам четыре таких комплекта. Продал их буквально на вес золота (Здесь нет преувеличения. Можно добавить к тому же, что тибетская казна не принимала русских золотых монет. С разрешения правительства золотые монеты приходилось переплавлять в слитки. Вес золотого слитка должен был соответствовать весу каждой из 108 книг «Ганджура». Из этого ясно, что количество экземпляров «Ганджура» не может быть велико.). Два комплекта «Ганджура» осели в Верхнеудинске (нынешний Улан-Удэ); третий, стремясь восполнить потерю, нанесенную казной Лхасы, буряты за колоссальную цену продали калмыкам. Четвертый комплект пропал бесследно.
Вампилов предполагал, что этот затерянный комплект еще в пути тайно перехватили ламы Агинского дацана и он спрятан где-то в Забайкалье, возле Читы. А тот, что был продан калмыкам, Вампилов нашел в Элисте.
Когда Вампилов нашел этот комплект, калмыки уже сильно поохладели к буддизму и готовы были передать книги музею. Уже составили бумагу о передаче древних текстов Музею религии и атеизма, но война помешала вывезти книги. Позднее тома сгорели во время пожара.
После окончания войны в 1945 году Вампилов переключился на поиски четвертого комплекта «Ганджура», который таинственно исчез, едва караван с лхасским грузом миновал пограничный городок Кяхту. Вампилов состарился и ушел на пенсию, а забайкальский «Ганджур» так и не был найден.
— Когда в Ленинграде мне показали вырезку из газеты «Забайкальский рабочий», — сказал Вампилов, — я почувствовал, что я еще не старик. Господи! Тот самый «Ганджур», который я искал так безуспешно!
Еще Вампилов рассказал, что в Агинске он долго разговаривал с ветхим библиотекарем дацана. «Юлит, старая лиса, что-то недоговаривает. Откуда и как «Ганджур» мог попасть в нищенскую молельню на Чикое? Несомненно, вначале «Ганджур» принадлежал какому-то солидному храму, но в годы гражданской войны, боясь, что бесценные тексты могут погибнуть, ламы перевезли «Ганджур» в глухой уголок Забайкалья, в более надежный приют. Почему этим приютом не мог быть Чикой?»
От Красного Чикоя до Дунда-Шергольджина на доброй машине час езды. Машину дал райком партии, а райисполком выделил провожатого. С нами поехал секретарь райисполкома Василий Афанасьевич Степных, ведающий в районе делами религии.
В 10 часов утра экспедиция была уже на месте. Балган-дуган, стоявший на высоком и видном месте, выглядел еще хуже, чем раньше, когда я его видел впервые: навес над крыльцом совсем рухнул, стены покосились, драницы осыпались с крыши трухой. Однако двери оберегал замок — ржавый, но какой-то крепкой старонемецкой системы. Ключа от замка найти не могли.
Вампилова окружила группа стариков, подошел председатель Шергольджинского сельсовета Гунцурунов, которого мы долго не могли найти. Выяснилось, что ключ от балган-дугана у дедушки Цыбика, а Цыбик ушел соболевать в тайгу.
Цыбика я хорошо знаю. Фанатичный страж и защитник «Ганджура» Санжи умер еще зимой. Его сменил Цыбик — слабоголосый, робкий, маленького росточка старик. Я представляю, как нудно и долго баабаи (Баабаи — старики (бурят.).) препирались между собой, прежде чем спихнуть ключ безответному Цыбику. Никому не хотелось взять на себя роль умершего Санжи. «Служба» эта была тягомотной. Она не поощрялась ни со стороны советских властей, ни со стороны церкви. Она была не только голодной, но и опасной. Первый раз Санжи пытались убить лет пятьдесят назад: трое неизвестных, грозя ножами, выпытывали, в какой пади Санжи закопал книги. Второй раз это случилось недавно, три года назад: участковый милиционер и толпа стариков, прибежав ночью на крики, нашли избитого Санжи возле балган-дугана в обнимку с мешком. В мешке оказались тома «Ганджура». Но самого грабителя Санжи задержать не смог.
Возле дома Цыбика, не зная, что делать, мы стояли около часа. К Вампилову с пустыми разговорами прилип дед Базыр-Сада. Ему явно хотелось выпить. Мимика и жесты выдавали течение его мыслей. Я поднял фотокамеру. Очень резко Вампилов повернулся спиной к объективу. Он нервничал — «Ганджур» был рядом, но увидеть его нельзя. Мне показалось, что Вампилов заподозрил что-то неладное. Не напрасно ли он сначала поехал в Агинский дацан и беседовал там с «хитрой лисой»? С бухты-барахты уйти в тайгу Цыбик не мог. Охотник из него никудышный: глаза баабая едва видят мир сквозь толстые стекла очков, а ноги на ровном месте цепляются одна за другую.
Но Базыр-Сада не зря крутился возле Вампилова. Он всегда первым встречал приезжих, стараясь угодить и понравиться гостям улуса. Базыр-Сада вошел в тот же дом, откуда час назад ни с чем вышел председатель сельсовета Гунцурунов. Из дома доносились обрывки увещеваний: «Москва... Лама-нашальник... райцентр... почтение...» Такими словами Базыр-Сада пугал невестку Цыбика. Через четверть часа заплаканная невестка вынесла ключ.
Дверь балган-дугана под рукой председателя Гунцурунова подалась с визгом ржавой телеги. Пахнуло кислятиной гниющих овчин, окисью меди. Щерили пыльные рты медведь и леопард, чучела которых чья-то рука подвязала к потолку возле входа. Но сам дуган напоминал сарай, в который вывалили целый грузовик хлама и мусора. Даже в самом святом углу — на алтаре с божествами и жертвоприношениями скопился слой пыли толщиной в палец. Проход загромождали домашние алтари. Председатель сельсовета извинился за грязь. Вампилов, пробираясь к расписным шкафам с книгами, заметил, что ему это нравится: по всему видно, что молельня стоит без призора и в ней давно не молятся. Значит, и «Ганджур» можно будет забрать без лишних хлопот.
— Если получится, — ответил Гунцурунов, явно на что-то намекая.
Вампилов открыл дверцу шкафа, взял один из томов, обвязанный ремнями. Лицо его стало бледно-желтым, как лист старой газетной бумаги. Пухлые пальцы, рук дрожали в мелкой дрожи. Базыр-Сада помог ему развязать ремни и стал сматывать с книги бесконечные простыни шелка. Это заняло много времени. Между двумя досками листы длиной в метр были уложены россыпью — буддийские книги никогда не переплетают. Вампилов долго перебирал узкие листы с текстом, написанным черной тушью. Наконец он сказал, что уверен: текст отпечатан с очень древних деревянных матриц!
— Книги мы временно оставим в Чите или здесь, в Бурсомоне, — сказал Вампилов. — На передачу их нашему музею потребуется отношение Министерства культуры, а также специальное решение облисполкома. А пока мы сделаем фотокопии по три листа из каждого тома. Это для того, чтобы и в Академии могли удостоверить, что «Ганджур» древний и подлинный.
Я подсчитал, что на съемку уйдет дня три, а то и больше. Основное время займет сматывание длинных полос шелка. Я решил сразу приступить к делу, и это было большой ошибкой, потому что мы еще не успели отрекомендоваться улусу. Встреча в клубе была намечена по программе на девять вечера.
В балган-дугане было темно, тома один за другим выносили на улицу. Распаковкой занялись Базыр-Сада, Гунцурунов, Степных и девушка Октябрина Аранжапова — заведующая здешним клубом. Сам Вампилов тоже сматывал с книг куски материи. С бугра было видно, как из домов выходят улусцы поглядеть на странные действа. К балган-дугану вскарабкался согнутый старостью дед Дондоп:
— О-о, какой бравый лама к нам приехал! Из самой Москвы лама! Правду говорят люди?
Пришли еще старики: Пурба, Нима, Чижон. Все трое взялись помогать.
Труднее было вновь намотать шелк на узкие длинные пачки листов. Свертки получались безобразно пухлые. Пурба, бывший в детстве послушником при ламе, взялся за упаковку книг. У него это очень хорошо выходило.
Удивляло вот что: обертка книг была разных цветов. Синяя, оранжевая, зеленая, красная, пурпурная, бордовая, желтая. Отрезы шелка были разные — старинных русских мануфактур, китайских фабрик и даже ткачей из Индии, что распознавалось по рисунку орнаментов. Были тут куски далембы (1 Далемба — китайская хлопчатобумажная суровая ткань, очень прочная.) и даже простого ситца. Доски для книг стругали тоже разные руки из различных пород дерева. На некоторых досках строгавшие оставляли надписи. На то, что отрезы материи разные, а на досках есть надписи, пока что никто не обращал внимания.
Работая, мы не заметили, как стол окружила толпа старух. Они сдержанно переговаривались, пока одна из них не закричала вдруг:
— Ямар хаб?! (Ямар хаб?! — Что такое?! (бурят.)) Вы посмотрите на этих наглых людей. Что они делают? Они без спросу берут чужое имущество, срывают с дверей замки!
Старухи закричали все разом, и стало видно сразу, что каждая из них стучит о землю концом увесистой палки. Старики Пурба, Нима, Чижон и Дондоп, прорвавшись сквозь круг, скрылись за домом Цыбика. Кто-то из женщин толкнул в спину Базыр-Саду, и он тоже ходко побежал под бугор. Степных попытался успокоить старух, сказав, что никто замков не срывает и все делается с ведома председателя сельсовета.
— Вы у нас спросите-ка ведома! — закричала опять сгорбленная, но горластая старуха, которая оказалась супругой дедушки Дондопа. — Вы только из машины вышли, мы уж знали: книги забрать приехали! Ключи отбирают ходят... Вон тот луйбаршан, мошенник!
Это уже относилось к Базыр-Сада, пол-лица которого выглядывало из-за угла дома Цыбика. Бабка погрозила ему черной костлявой рукой, обозвав пьяницей. На крик прибежала, тоже с палкой, бабушка Аранжапова, здоровая, краснощекая и еще более голосистая.
— Такие симпатичные и славные женщины, — сказал Вампилов, — а в балган-дугане шабар, грязь. Сорок возов мусора!
— Вам до этого никакого дела нету! — закричала бабушка Аранжапова, а другая небольно ткнула Вампилова палкой в живот. Вампилов очень удачно сострил насчет этого агрессивного жеста, чем неожиданно развеселил старушек.
— Вы бы по правилам делали, — почти миролюбиво проворчала бабка Бадма, жена Дондопа. — Соберите в клубе улусцев, расскажите, кто, зачем и откуда. Книг-то вы все равно не получите, а потолковать полезно.
— Да, да, книг они не получат, — по-бурятски проговорила совсем старая бабка с головой, бритой наголо. — Я лучше на куски дам себя изрубить, под машину на их пути лягу.
— Мы пока что вовсе не собираемся увозить «Ганджур», — успокоил старух Вампилов. — Просто фотокопии делаем.
— Собрание соберите! — хором потребовали старухи.
— Вечером соберем, — сказал Степных. — А сейчас не мешайте работать!
Но Вампилов распорядился прекратить фотосъемку. Прикладывая правую руку к груди, улыбаясь и кланяясь, он извинился перед старухами, каждую на бурятском языке ублажил комплиментом, пригласил на девять часов вечера в клуб.
— Ужинать к нам приходи, — решительно покоренная вежливостью буддолога, сказала бабка Бадма. — Все приходите!
Тома, закутанные в шелка, убрали в шкаф, дверь балган-дугана заперли на замок. Ключ взял себе Гунцурунов. Старухи с победным видом спустились с бугра. Даже по их спинам было видно, что книг они не дадут.
Было холодно, стоял конец октября, но Вампилов достал платок, чтобы вытереть жаркий пот с лица и шеи.
— Господи! — сказал он. — Я сам бурят, но не могу понять, что здесь происходит. Крыша сгнила, стены балган-дугана вот-вот рухнут, «Ганджур» в опасности, а они его руками-зубами держат! Что это такое?
— Я-то уж какое время по долгу службы смотрю эту картину, — сказал Степных, — и тоже каждый раз удивляюсь. Музейным работникам куда ни шло, но ведь и ламам дают от ворот поворот! Сами тоже не пользуются этими книгами — никто не кумекает по-тибетски.
— Может быть, вы что-нибудь скажете? — обратился Вампилов к председателю сельсовета.
Гунцурунов все это время молчал, и молчание его понималось так, будто он поддерживает старух. Сейчас председатель сказал:
— В городе Ленинграде есть памятник царю Петру. Вещи есть, которые он держал в руках. Вдруг бы кто вздумал увезти память о царе-мастере в другой город? Однако, взбунтовались бы ленинградцы! В улусе Дунда-Шергольджин тоже был свой мастер. «Ганджур» — память о нем, Тундупе Балгоеве. Старики вечером сами скажут.
Лучше старика Нимы Батуева никто в улусе не умел рассказывать истории из прошлого, легенды и улигеры (1 Улигеры — поэтические сказания, героические поэмы (бурят.).). Я пошел позвать Ниму в дом Дондопа и бабки Бадмы, где готовился ужин. Через дорогу от жилья улигершина стояла деревянная отшельничья юрта, где прозябал когда-то охранник «Ганджура» Санжи.
Топчан на чурках-ногах, сбитый с помощью топора стол, расшатанный табурет — все убранство юрты. Санжи прожил жизнь человека, которого словно приговорили на вечную каторгу. Но неужели он охранял тот комплект древних текстов, который вот уже тридцать лет ищет Вампилов? Попасть в небольшую кумирню «Ганджур» мог только противозаконным путем — в старину улус Дунда-Шергольджин был нищим, а золото в оплату за оттиски древних текстов отмерялось пудами. Вампилов по-прежнему был уверен, что это «его», тот самый, четвертый комплект «Ганджура», похищенный улусцами неизвестно где.
— Похищен, — согласился Нима. — Это так. Не зря, однако, в тысяча девятьсот одиннадцатом году шеретуй (1 Шеретуй — настоятель ламаистского монастыря.), настоятель Агинского дацана, объявил силу Санжи черной, а Тундупу отказали в дружеском расположении другие ламы и шеретуй.
Нима не отрицал, что «Ганджур» улусцы заполучили когда-то через нарушение главной буддийской заповеди, которая перекликается с христианской: «Не укради». Но, сидя в доме бабки Бадмы, где уже было сине от дыма со сковородок, Нима долго отказывался рассказать, как же все-таки книги попали в улус Дунда-Шергольджин. Он только намекал, что это всегда был «нюуса юумэн», секрет из секретов улуса.
— Это давно было, старики говорили, — сказал наконец Нима. — Но Тундупа Балгоева я сам знаю, брат мой с ним шибко дружил, однако! Лама балган-дугана учил Тундупа. Сын Балги был шибко скорый. Прошло мало времени, а он за кушак терлика заткнул ламу: монгольскому языку обучился, по-тибетски стал говорить. И сразу увидел, что лама науку знает совсем мало-мало. А хубун (Xубун — мальчик, подросток (бурят.).) хотел много знать. Такие мальчики сейчас в университет едут. А в то время куда бедному буряту податься? Петербург, царский город, не всякого подпускал к науке, да и денег где взять, чтобы мальчика послать туда? Много золотых и серебряных рублей надо! А тут важный приезжий — лама из Кяхт Лхасу расписывать начал — монастыри, школы, учителей Тибета. Петербург, дескать, далеко, а Тибет близко. Но Балга ругаться начал: пусть Тундуп у купцов учится, сам купцом станет. Однако голова у Тундупа была крепкая, и мысли в ней крепкие! И он ничего не боялся. Бабка Бадма поставила на стол таз жареной свинины, а Вампилов послал в магазин купить вина. Всякий большой разговор у бурят — праздник. Нима только начал свой рассказ, а Вампилов сказал:
— Тундуп — это ладно. Но при чем здесь «Ганджур»?
— Гиигээ дуулаха (Гиигээ дуулаха — слушайте дальше (бурят.).), слушай, однако, гость из Москвы! — продолжал Нима. — Тундуп был очень смелый. Он не хотел зря сердить отца разговорами, а сам себе свое думал. Праздник тахилган (Тахилган — праздник восхваления покровителей именно этого селения (бурят.).) буряты справляли. Шумный, однако, праздник: маленько молились, много араки пили, семь дней песни кричали! И никто не заметил, как Тундуп потерялся. А с ним куда-то исчез хулэг Балги — рысак, гордость трех улусов: Шергольджина, Тулхутуя и Дунда-Шергольджина. За хулэга Балга последних быков отдал казакам.
Только на седьмой день, протрезвев, старик хватился своего сына. Кинулись улусцы по сопкам, кочевьям, распадки обшарили — нету мальчика. А на другой день вечером в углу домашнего алтаря Балга записку увидел, отнес ламе.
Мальчик сказал на бумаге: через гольцы идет в Улан-Батор, там продаст рысака и пешком пойдет дальше — в Тибет. Пусть лама и отец не ищут его, пусть не проклинают: с жертвенника балган-дугана бурхан дал Тундупу взаймы денег, эти деньги он вернет после, а пока пусть лама молится за него.
Балга горевал: умрет мальчик в дороге! Но дорога, как и жизнь, шибко долгая была у Тундупа. Ум его достоин песен и улигеров! Мальчик прошел всю Монголию, с караваном купцов проехал пустыню Гоби, пересек Китай.
А на другой год он увидел горы Тибета. Может, пропал бы мальчик, но возле горы Джамала он доброго монаха-отшельника встретил. Тундуп ему все рассказал: куда идет и что видел за время пути. Монах долго слушал и все удивлялся: какой острый и сильный мальчик! Все претерпел, чтобы прийти учиться. И монах стал молиться и жалеть его: шел Тундуп совсем зря — для иноземцев Тибет закрыт, а про ученье в дацанах монастырей и говорить нечего. Но монах полюбил Тундупа и долго держал его возле себя, пока сын Балги не стал совсем как тибетец. И тогда монах повел его в Лхасу — устроить в монастырь учиться, в самый лучший. «Этот монастырь называется «Сэра», шиповник, — сказал монах. — Здесь учился когда-то сам далай-лама. Но будь осторожен, не уколись о шиповник, всегда говори, что ты родился в Тибете!»
В монастыре «Сэра» Тундуп жил 18 лет. Увидел он здесь то же самое, что и на родине: бог любит богатых. У сынков богачей внутри монастыря свои дома и покои с золотыми бурханами, слуги и повара. Неимущий сын бурята Балги рубил богатым монахам дрова, носил на горбу воду, доил яков и сбивал масло. Учиться было некогда.
Но Тундуп был острый мальчик, и он завел себе много друзей среди самых мудрых монахов. Они его учили врачеванию, искусству выиграть любой спор, искать целебные источники и травы, давали читать хорошие книги. Самые лучшие книги были тома «Ганджура», зерна мудрости были рассыпаны на его полях. Но эти книги были недоступны простым монахам.
Всякий час Тундуп помнил, зачем он в Тибете. Он приехал стать ученым, чтобы вернуться потом в родной улус и лечить людей от болезней, лености и невежества. Сын Балги ничего не боялся — кровь батыра текла в его жилах, но однажды он со страхом понял, что на родной Чикой ему не вернуться. Прошла половина жизни, а он не узнал всего, что хотел, и вообще простому монаху нет дороги назад: еще мальчиком тоска по родине гнала Тундупа за стены «Сэры» в горы, но каждый раз стражники монастыря ловили его и били плетьми. Еще никому из монахов не удавалось бежать на волю. Они оставались в монастыре до конца жизни. Монастырь — не институт, а монахи — не студенты.
Но Тундуп все же решил бежать. И подумал он так: если увезет к себе на Чикой «Ганджур», то все науки и секреты Тибета у него будут всегда с собой. Но похитить «Ганджур» все равно что с неба похитить солнце. Того, кто возьмет хоть один листок, стражники монастыря без суда зашивают в коровью шкуру и с обрыва кидают в реку. Но сын Балги ничего не боялся. И у него было много друзей.
Тибетец Сонам, — продолжал Нима, — лучший его друг, работал в мастерской, где переписывали святые книги. Там же хранились деревянные доски, на которых давным-давно ученые монахи вырезали слова мудрости. С этих досок с высшего повеления далай-ламы печатали «Ганджур». Сонам был под стать Тундупу, он ничего не боялся. Сонам сказал, что по ночам тайно будет делать оттиски с древних досок. Под половицами Сонам и Тундуп выкопали тайник и туда складывали листы книг.
Но Сонам был не только храбрый, но хитрый и мудрый. Листов в «Ганджуре» все равно что звезд в небе. С таким большим грузом Тундупу не выйти из Лхасы. Даже без груза сделать это почти невозможно. Листы печатать надо еще полгода, а потом Сонам переправит их с верным купцом в Ургу (Урга — теперь Улан-Батор.). А пока Тундуп может попытаться бежать. Друзья прочли один другому тангариг (Тангариг — клятва верности.), и сын Балги мысленно видел себя в своем улусе.
Но вместо братьев и родной матери он скоро палачей перед собой увидел. Не на мягкой кошме — на сырых камнях темницы лежал Тундуп. В горах, за стенами «Сэры», стражники монастыря поймали сына Балги и плетьми избили до крови. По выкрикам лам и стражников, очнувшись, Тундуп понял, что его собираются живым зашить в шкуру яка и бросить с обрыва. Ламы вскрыли за ним страшное преступление. И он подумал, что в келье Сонама нашли тайник с листами «Ганджура» и все раскрыто.
Нима в этом месте остановился, чтобы зарядить табаком трубку. Голос улигершина был мягкий и тихий, и сам он был похож не на старика, а на розовощекого кроткого мальчика с серебряной головой. Гости забыли о еде и рюмках, слушали Ниму. Вампилов в возбуждении строчил карандашом в тетради, записывая рассказ Нимы.
— Но вдруг Тундуп узнаёт, — снова заговорил старик, — узнаёт, что не за «Гянджур», а совсем за другое его хотят покарать. Кто-то донес, что восемнадцать лет назад бурят из России обманул жрецов, выдав себя за тибетца, а теперь собрался бежать обратно в Россию. А обман у буддистов — тоже немалый грех! За это монаха, да еще чужеземца, ожидает смерть.
Однако сын Балги жить стремился. Он был молодой. И он сильный был, сильный и смелый, как настоящий батыр Гэсэр (Гэсэр — герой одноименной бурятской эпической поэмы.). Страх не мог замутить ум Тундупа. Дело Сонама осталось в тайне — это главное. Силы Тундупа удвоились. Ум его стал острый как нож. Он уже знал, что не позволит себя умертвить. Лам он решил сразить их же оружием. Явились ламы высоких рангов, чтобы видеть, как его зашьют в шкуру яка. И Тундуп сказал много слов, и эти слова были острее бритвы. Он говорил о грехе убивать. Свою речь он подтвердил словами древних, читая из мудрых книг наизусть целые главы. Вспомнил слова Цзонхавы (Цзонхава — основатель ламаизма в Тибете (1357—1415). Учредил сложную систему церковной иерархии, разработал устав для ламаистских монастырей, установил безбрачие для лам, разрешил ламам иметь собственность. В целях более эффективного воздействия на массы ввел пышную обрядность при богослужениях.), который сказал, что «буддист не может убить даже вошь, если эта вошь кусает тебя». И еще Тундуп говорил о достоинстве и высшем назначении человека. Ум лам от речей его стал как лодка, которую перевернуло кверху дном. А их черные замыслы стали тонуть. Ламы решили, что в Тундупа вселился «дух Будды». Они не стали его убивать, а доложили о нем далай-ламе. Человек-бурхан заинтересовался Тундупом и пригласил его для беседы во дворец Поталу (Дворец Поталу— резиденция далай-ламы в Лхасе.). Сначала Тундуп пал ниц у ног далай-ламы. Стрелы его слов были короткие, но острые, и они в самое сердце «ясноликого» залетали. Потом человек-бурхан и человек-батыр провели в неторопливой беседе весь день... В 1908 году Тундуп Балгоев вернулся на берега родного Чикоя. Его не только оставили в живых, но за его ученость и ум воздали почести и возвели в чин доромбы (Доромба — ученая степень духовного лица. Существует девять ученых степеней для лам. Высшая из них — лхрамба, следующая за ней — доромба.).
— А «Ганджур»? — в нетерпении спросил Ниму кто-то из гостей.
Утомленный длинным рассказом, старик отхлебнул из стакана. Потом сказал:
— Тибетец Сонам остался верен тангаригу — клятве. Он ничего не боялся — ни Будды, ни далай-ламы, ни самой смерти. Сонам продолжал по ночам печатать листы и тоже хотел бежать из монастыря. Через год, в обещанный срок, «Ганджур» был тайно перевезен из Лхасы в Ургу. Среди жителей улусов Шергольджина, Тулхутуя и Дунда-Шергольджина собрали немного серебра, нашли коней.
Тундуп со стариками, — сказал Нима, — поехали в Улан-Батор и там тайно ночью погрузили на коней все сто восемь томов «Ганджура». Мой отец тоже ездил. Чтобы лучше замаскировать груз, Сонам послал книги без оберток и досок. Одни только листы. Потом уже каждый двор улуса покупал отрез шелка на обертку, и сами строгали доски. Тундуп хорошо лечил людей с помощью кореньев и трав, даже чахотку вылечивал и падучую болезнь. Лечил бесплатно, но с богатых брал деньги, чтобы отдать их в те юрты, где люди сидели возле холодных очагов. Люди нарадоваться не могли на Тундупа! Они верили, что Тундуп, сын Балги, с помощью своей учености и «Ганджура» вызволит их из бедности. Но это был слишком тяжелый воз для одного человека! Прогнать нищету из улуса он не смог. Тундуп надорвал себе ум заботами, с горя запил и умер.
Смерть доромбы была страшной: он стискивал руками голову, пытаясь сосредоточить свои мысли, хватал тома «Ганджура», быстро листал их и тут же в бешенстве бросал на пол. Потом стал просить, чтобы ему дали дробовик, заряженный крупной картечью. Ружье ему не дали. Тогда доромба заперся на крючок и стал громко читать «Ганджур». Потом опять послышался крик, стук бросаемых книг и еще более сильный удар о стенку. После этого удара все совершенно стихло. Люди взломали дверь и увидели, что доромба лежит возле стены мертвый на россыпи листов «Ганджура». А «Ганджур» остался — в память о нашем батыре...
Нима кончил. Рассказ его был великолепен, но мне почему-то казалось, что неожиданный поворот дела расстроит Вампилова. Но нет. Старый безбожник, произнеся вслух свое любимое «господи», сидел просветленный, почти счастливый. Еще бы: в истории маленького бурятского народа открылась еще одна страничка, до того неизвестная!
Перед глазами стояли яркие «обложки» томов «Ганджура». Вот почему, оказывается, они всевозможных цветов. Улусцы покупали шелк где придется, а бедняки вместо шелка несли в балган-дуган на обертку книг куски простого ситца и далембы. Односельчане отдавали последние гривенники, чтобы обезопасить от плесени и сырости книги доромбы.
Вечером улусцы собрались в клубе. Вампилов рассказывал о своих путешествиях по Северному Вьетнаму. С юморком талантливого атеиста перешел к вопросам религии. Бурсомонцы влюбленно смотрели на ученого представителя своего народа, вместе с ним смеялись над ламами. Но когда Вампилов заговорил о «Ганджуре», в зале поднялся шум. Первой закричала бабушка Аранжапова:
— Не дадим увозить книги! Музей будем делать — свой, колхозный.
— Не дадим, не дадим! — поднялись остальные.
— Пусть к нам сюда едут ученые переводить книги.
— Крышу мы сами починим. Шиферу купим, пусть в балган-дугане музей будет...
Однако закончить съемку нам разрешили. На другой день чуть ли не всем селом пришли помогать. Разворачивая кипы листов, мы теперь внимательно приглядывались к доскам. На некоторых были сделаны по-монгольски карандашные надписи: «Я, Сандан Лудуппов, принес этот шелк в 1911 году на обертку «Ганджура»...» По просьбе улусцев эти надписи, очевидно, были сделаны рукой самого доромбы, и они достаточно крепко удостоверяли рассказ Нимы. Кроме того, и не криминалисту было видно, что отдельные тома печатались в страшной спешке — текст смазан. И видно, что рисовая бумага частью взята из брака — местами она источена до сетчатых дыр. А ведь для легальной печати «Ганджура» в Тибете отбирали высшие сорта бумаги! По всему видно было, что легенда Нимы о доромбе держится на достоверных фактах.
Приехав в Бурсомон через год, я узнал и тайну охранника балган-дугана Санжи. Из бывшей молельни старики убрали мусор и хлам, а крышу покрыли шифером.
Нима хворал, и на сей раз «информаторами» были старики Дондоп и Чижон. Позже то же самое рассказал про Санжи и дед Даблаев. Судьба деда Даблаева интересна сама по себе: мальчиком Тундуп Балгоев отправил его в Петербург учиться, но вместо университета Даблаев попал к буддистам, которые пытались открыть в столице России школу тибетской медицины и ламаизма. Школа располагалась не то в бывшей тюрьме, не то в бывшем складе товаров какого-то купца. И, как в тюрьме, там были решетки и стояла стража. Учеников никуда не выпускали, а на уроках били плетьми. Даблаев однажды выставил в окне решетку и сбежал домой, в Забайкалье.
Теперь я понял, наконец, почему тибетологи и буддологи Бурятии, тоже имевшие виды на Чикойский «Ганджур», все-таки знали, что в улусе не расстанутся с древними текстами при любых обстоятельствах. Стали мне понятны и старики, что с такой любовью и лаской поглаживали шелковые обертки книг и бормотали: «Доромба, доромба...» Доромба не был ни бурханом, ни богом, это был вполне реальный человек.
А судьба Санжи такова. Драма, которая развернулась вокруг «Ганджура», была в самом разгаре. Как сказал дед Чижон, немного исказив русскую пословицу, — «шила мешком не закроешь». О доставке ценнейших книг древности узнали ламы дацанов в Агинске, Иволге, Кяхте, Цонголе. В переводе на золото это было несметное сокровище. Но лам, возможно, приманивало другое: «Ганджур» этот был отпечатан с матриц-оригиналов, которые вырезал из дерева якобы сам Будда. И ламы Забайкалья навострились завладеть этими книгами. Отнять у шергольджинцев их было просто: старые буддийские правила запрещали иметь «Ганджур» маленькой бедной молельне. Шеретуй Агинского дацана утверждал, что имеет официальное разрешение царских властей забрать «Ганджур». Но его делегация в улусе Дунда-Шергольджине получила хорошую трепку. Дело пошло в духовный суд. Там, наверное, Тундуп Балгоев опять блеснул красноречием, потому что верховный лама Бурятии вынес такое решение: дацаны и округа, претендующие на древние тексты, пусть шлют на Чикой самых мудрых и самых сильных. Пусть послы состязаются в силе умственной и силе телесной — кто победит, тот и заберет «Ганджур».
Это был праздник, который длился «семь ночей и семь дней». В турнире мудрецов победил Тундуп Балгоев, а над богатырями Аги, Уды и Онона одержал верх юноша Санжи Бадмаев. Победителю выдали бумагу с монгольско-тибетским текстом, где Санжи именовался «стремительным, истинно сильным, великолепным, храбрым, красивым» и назначался стражем балган-дугана, где хранились бесценные книги. Несмотря на это официальное решение, ламы еще в течение многих лет пытались купить или похитить древние тексты. Но Санжи был бдителен. Рвение его постепенно перешло в фанатизм. Нес Санжи свою «службу» вплоть до 1967 года, до самой своей смерти, хотя в улусе давно уже не было лам и балган-дуган стоял почти заброшенным.
Из Москвы Вампилов написал мне, что бурсомонские книги взяты на учет Академией наук. Еще Вампилов написал, что поездка в Забайкалье была одной из самых счастливых его поездок.
Николай Яньков
«...Это безбрежное море знаний»
Само слово «Ганджур» означает «перевод слов», то есть перевод и толкование слов, якобы сказанных самим Буддой. Сочинение издавалось, как правило, в 108 томах. Большую часть томов имели право читать одни ученые ламы. «Ганджур» — это собрание сочинений по различным вопросам: теологии, философии, истории, логики, медицины, языкознания. Действительными авторами всех этих сочинений были многочисленные индийские и тибетские ученые, имена которых нам неизвестны. В России «Ганджур» встречается на тибетском и монгольском языках. Отдельные издания и рукописные экземпляры «Ганджура» несколько различаются друг от друга по тексту, но обычно сочинение делится на пять разделов: 1-й раздел — Сутр. В него входят изречения нравственно-дидактического толка. Сюда же включается и «Джатака», содержащая рассказы о случаях, происходивших с Буддой во время его перевоплощений; 2-й раздел — Абхидхарма — содержит сочинения по философии; 3-й раздел — Дулвы. В нем излагается нравственный устав организации буддийской общины; 4-й раздел — Тантр — содержит рекомендации по самоусовершенствованию и самопознанию; 5-й раздел включает в себя различные литературные памятники и трактаты по астрономии, математике, медицине, языкознанию и так далее.
«Ганджур», использовавший результаты веками накопленных знаний, является как бы энциклопедией культурной жизни народов Востока, это безбрежное море знаний. В этом его огромная научная ценность.
Совершенно безусловно, что научное прочтение «Ганджура» учеными-специалистами способно обогатить современную науку не только историческими сведениями о времени создания книги, хотя и это уже немаловажно. Достаточно обратиться к одному из разделов «Ганджура» — к разделу о тибетской медицине. Вот что писала группа ученых в «Литературной газете», характеризуя этот раздел: «К индо-тибетской медицине мы проявили повышенный интерес, вдобавок заранее подогретый бесчисленными сенсационными сообщениями, которые то и дело появляются на страницах популярных и даже специальных журналов. Все мы достаточно наслышаны о чудесах тибетского врачевания — операциях «третьего глаза» (делая трепанацию черепа в области лба, человеку «высвобождают» «третий глаз», скрытый будто бы внутри мозга, после чего оперированный приобретает необычные логические и телепатические способности), операциях по изменению «кислородного режима» мозга, в результате которых люди довольствуются якобы 20— 25 минутами сна в сутки, и т. п. Ходят легенды о феноменальном «сверхоздоровлении» и без того феноменально здоровых людей, о хорошо поставленной парапсихологии... Нам не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть эти впечатляющие сведения, но не в них дело. Тибетская медицина интересна и без сомнительных чудес.
Согласно теории тибетской медицины, человеческий организм располагает силами, необходимыми для борьбы с недугом. Важно помочь человеку: тонкими методами сдвинуть баланс сил в пользу выздоровления и, более того, «оздоровления», то есть профилактики.
Что же касается данного очерка, то необходимо кое-что уточнить. В частности, то, что в рассказе старика Нимы события прошлого несколько романтизированы, и это естественно.
Следует добавить, что Тундуп Балгоев в сопровождении своих друзей на 20 подводах приехал в Ургу летом 1909 года. Буряты привезли на тысячу рублей золота в слитках и семь тысяч серебром. Размен ценностями произошел к общему удовольствию. Но бурсомонские богомольцы еще остались должны тибетцам порядочную сумму. После возвращения в Бурсомон и пятнадцатидневных молебствий Тундуп снова начал сбор средств на уплату за «Ганджур». Только в 1910 году они смогли расплатиться за «священную книгу». «Ганджур» стал собственностью Бурсомонского дугана.
Романтизировано и возвращение Тундупа в Россию.
Политическое положение в Тибете было в то время довольно сложным. Еще с конца XVIII века Англия обращала свои взоры в сторону Тибета, но во второй половине XIX века политика ее приняла откровенно агрессивные формы. После неудавшейся попытки повлиять на тринадцатого далай-ламу и отторгнуть Тибет от Китая англичане в 1904 году предприняли вооруженное вторжение в страну. Английские войска под командованием Янгхазбенда и Макдональда заняли Лхасу.
Китай почти полностью потерял суверенитет в отношении Тибета. Тибет охватило антианглийское движение, из-за вторжения в Тибет обострились и англо-русские противоречия. Окружение молодого далай-ламы распалось на несколько политических группировок. Одни держали сторону Англии, другие советовали искать поддержки у России. Между ними шла скрытая борьба.
Отпуская Тундупа, далай-лама решил, должно быть, что этот ученик тоже может сыграть свою, хоть и небольшую, политическую роль.
По последним сведениям, в СССР экземпляры «Ганджура» хранятся: экземпляр в библиотеке имени В. И. Ленина в Москве, экземпляр — в филиале Сибирского отделения АН СССР, в Улан-Удэ, два экземпляра — в Институте востоковедения в Ленинграде, экземпляр — в Иволгинском действующем дацане, в 30 километрах от Улан-Удэ, один экземпляр — в Ленинградском университете.
Существовал еще один экземпляр «Ганджура», который хранился в Элисте. Было предположение, что он погиб во время Великой Отечественной войны. Однако в конце 1970 года выяснилось, что в пединституте Элисты хранится 16 томов «Ганджура». Об этом сообщил аспирант Института истории АН СССР товарищ Бембеев. Остальные тома исчезли бесследно. По-видимому, эти экземпляры погибли в период войны.
Не исключена, однако, возможность, что на территории Восточной Сибири или даже Центральных областей где-то сохранились еще экземпляры «Ганджура» или «Данджура» (вторая половина тибетского буддийского свода, содержащая в основном шастры и комментарии). Известно, что Г. Ц. Цыбиков (1873—1930), русский этнограф и языковед, бурят по национальности, прославившийся своей книгой «Буддист-паломник у святынь Тибета» (Петроград, 1919), вывез из Тибета, который ой посетил под видом ламы-паломника в 1899—1902 годах, 333 тома сочинений на тибетском языке. Видимо, эти 333 тома и являются сочинениями «Ганджур» и «Данджур», так как в «Ганджуре», как известно, 108 томов, а в «Данджуре» — 225.
Архивные данные свидетельствуют о том, что в XIX — начале XX века на территории России находилось более десяти комплектов этих сочинений. Например, в списке ценностей, который был составлен Хоринским ведомством в 1838 году, указано, что из десяти бурятских дацанов печатные собрания «Ганджура» имелись в шести. Хорошо известно, что они имелись до революции в Агинском дацане, были, конечно, экземпляры в Калмыкии и Туве. Возможно, что сейчас некоторые из них находятся в частных руках, так же как и четыре, тома бурсомонского «Ганджура». Теперь немногие знают тибетский язык, возможно, что нынешние владельцы «Ганджура» и «Данджура» даже не подозревают о значении хранящихся у них книг. Может быть, некоторые экземпляры находятся в рукописных фондах музеев. Специалистам следует заняться тщательными розысками исчезнувших книг.
Что же касается «Ганджура», хранящегося в Бурсомоне, то он относится — теперь это можно сказать с полной определенностью — к так называемому «нартанскому», редчайшему изданию книги. Это первоисточник среди имеющихся у нас других текстов. К «нартанскому» изданию относится и один из ленинградских экземпляров «Ганджура». Однако обычно имеющиеся разночтения в такого рода текстах столь велики, что становятся весьма значимыми, и если перевод книги на русский язык будет осуществляться (цель такая сейчас поставлена), то, несомненно, основой для него послужат именно эти два издания «Ганджура».
В данный момент ответственность за сохранность «Ганджура» возложена на сельский Совет и общественность Бурсомона.
Б. Н. Вампилов
