Марсель Изи-Шварт — широко известный во Франции кинооператор, постоянный автор телевизионной программы «Познание мира». Он снимал свои фильмы в Бразилии, Перу, Панаме, на островах Тихого океана, в Австралии и других местах земного шара. Одним из первых в конце 40-х годов М. Изи-Шварт начал заниматься подводными съемками.
Меня давно уже не оставляла идея одного фильма; возникла она после просмотра в Париже видовой картины Уолта Диснея «Живая пустыня». Речь там шла о знаменитой пустыне, лежащей в штате Техас и известной под именем Долины смерти. Дисней показал, что под покровом безжизненности пустыня скрывает целый мир, в котором кормятся, дышат, производят себе подобных, сражаются и умирают интереснейшие существа. Вдохновленный этим прекрасным сюжетом, я задумал снять под водой фильм и назвать его «Живой риф».
Для своего шедевра Диснею понадобилось несколько сот километров пленки, отснятой десятком операторов; в титрах «Живой пустыни» числилось восемнадцать человек. Мне же предстояло действовать одному.
Вначале я думал снимать свой сюжет в Австралии, на Большом Барьерном рифе, который сам по себе является чудом света. Но бюро путешествий в Париже снабдило меня таким ворохом рекламных буклетов, живописующих «дивные виды», «шелковистый песок» и «шепчущиеся пальмы», что я призадумался. Горький опыт тут же добавил к этому пейзажу толпу туристов в шортах... Нет, надо искать что-то получше, то есть побезлюдней.
Прилетев на Новую Каледонию, я отправился за консультацией к моим старым друзьям — семейству Риверсе. За несколько десятилетий, проведенных в этих широтах, им удалось собрать одну из лучших в мире коллекций морских раковин. Нужно только видеть, как семейство, растянувшись цепочкой, шествует по мелководью. И там, где неискушенный глаз не видит ровным счетом ничего, они то и дело нагибаются за находкой и отправляют ее в пластмассовую сумочку. После прохода Риверсе ни одному добытчику в этом месте делать нечего.
Вечером сокровища раскладывают на террасе, чистят, обмеряют, описывают, обсуждают. Конхиологи (специалисты по раковинам) во всех странах знают коллекцию Риверсе.
Успех надо отнести на счет их упорства и добросовестности. Но не надо сбрасывать со счетов и удачу. Удачей Риверсе стал розовый конус, весьма редкая раковина длиной в шесть-восемь сантиметров, которая встречается в Коралловом море только возле острова Бурай. У Риверсе, живших некоторое время на Бурае, скопилось довольно много этих редкостей, в обмен на которые они получали из разных мест земного шара интересующие их экземпляры.
Риверсе подтвердили мои опасения насчет Австралии.
— Насколько я слышал, — осторожно сказал Пьер Риверсе, — в районе Большого Барьера сейчас больше консервных банок и бутылок из-под кока-колы, чем раковин... Конечно, Барьер тянется на две тысячи триста километров, и кое-где там еще можно найти укромные уголки, но на поиски у тебя уйдет не меньше трех-четырех месяцев. А здесь — мы, что уже хорошее подспорье. Большой Барьер к тому же удален на сорок-пятьдесят километров от берега, а здесь, на Новой Каледонии, до рифов рукой подать.
Аргументы вполне убедили меня, и в тот же вечер мы начали готовиться к экспедиции. Раковины в каледонской столице Нумеа — всеобщая страсть. О них здесь говорят куда чаще, чем о политике и даже о деньгах. Раковины — связующее звено между семьями, которые дружат и даже враждуют (!) между собой. Раковины есть в каждом доме, в каждой квартире, а часто и в машине. Их взвешивают и оценивают, ими любуются, их владельцам завидуют. О них рассказывают тысячи историй. Ими торгуют, ими обмениваются; случается, даже воруют.
Едва где-нибудь в публичном месте заходит разговор о раковинах, все смолкают — а вдруг человек проговорится и назовет тайное местечко? Весть о находке тут же облетает город. В субботу можно наблюдать, как машины долго крутятся по улицам, стараясь оторваться от погони, или же едут в заведомо ложном направлении, отрядив одного из членов клана в «верный уголок». Здесь есть секреты, которые уносят с собой в могилу. И естественно, здесь есть свой рынок секретов. В порту опустившиеся субъекты готовы за стаканчик рома указать вам место на берегу, «где они еще есть».
Каждое, утро передачу последних известий по радио начинают не с мировых событий, а с прогноза погоды. Приятели, встретившись на улице, перешептываются: «Слыхал? Сегодня в 12.07 будет 02, а завтра — 03». Это значит, можно будет вместо обеда съездить в перерыв в лагуну. Большой отлив (01) случается редко; 02 — чаще. При 03 еще можно что-то пытаться искать. 04, 05, 06 и далее оставляют без внимания.
То же относится и к чтению. Наибольшим спросом на Новой Каледонии пользуются книги о моллюсках, особенно с рисунками — нужно ведь уметь различать раковины. В газетах публикуют фотографии коллекционных редкостей. Под снимками непременно стоит цена, иногда в миллионах старых франков. Счастливые обладатели позируют точно так же, как в других местах охотники фотографируются с убитым львом.
Раковины — это не только удачи, но и трагедии. На местном кладбище немало памятников жертвам лагуны. С морем шутки плохи; смерть ожидает человека, неосторожно зашедшего далеко. Кроме того, есть риск напасть на раковину-убийцу, или боевую раковину, как называют ее каледонские туземцы. Цифры свидетельствуют, что эти безобидные на вид моллюски опаснее акул. В бассейне Тихого океана от акул погибает в среднем один человек в два года; жертвами же раковин-убийц становятся двое-трое ежегодно!
Неизвестно, чего опасаются больше. Я прочел, что не так давно акула растерзала подростка, который нырял за раковинами-трохус. Их очень много вокруг Новой Каледонии; в прежние времена, когда в ходу был перламутр, они пользовались спросом. Но по мере развития химической промышленности перламутр упал в цене. Лет сорок назад ловцы трохуса были самыми частыми жертвами акул: раковины эти водятся не в лагуне, а в проходах между рифами — излюбленном прибежище акул.
Но вернусь к раковинам-убийцам. Позволю себе процитировать документ, озаглавленный «Ядовитые моллюски Новой Каледонии»: «В октябре 1962 года Пастеровский институт в Нумеа провел исследование ядов моллюсков, явившихся причиной смерти нескольких лиц на Новой Каледонии. Следует отметить, что ядовитые свойства раковин были издавна известны коренным жителям островов южной части Тихого океана. Точный перечень смертных случаев установить трудно, поскольку на многих островах нет врачей».
Далее говорится, что на ядовитые свойства раковин обратил внимание еще в 1705 году нидерландский натуралист доктор Румфиус, засвидетельствовавший смертельный случай в Молуккском архипелаге. В документе приводится подробный рассказ доктора Эрмита о недавнем случае с конусом географус среднего размера, подобранным одним коллекционером на Сейшельских островах. Раковина была покрыта слоем водорослей, человек взял ее в руку и стал очищать ножом; незамедлительно последовал укол. Рана была крошечной, ее не было видно. Человек побрел к берегу, с трудом переставляя ноги. Взор его замутился, подступила тошнота, язык распух, он с трудом двигался. «Наличие врача предопределило счастливый исход этого случая», — резюмирует доктор Эрмит.
«Сборщики раковин часто складывают их в купальники или держат в руке, что чревато серьезными последствиями, — продолжает он. — Особенно опасны брюхоногие моллюски. Их величина варьируется от пяти до десяти сантиметров. Отдельные экземпляры достигают 15 сантиметров».
Пастеровский институт разработал несколько вариантов противоядия, которое получают все аптеки острова. Привожу список наиболее опасных раковин: роллус географус Линне — два смертных случая; тулипариа тулипа — один случай; дариконус текстиль — два смертных случая.
Документ заканчивается патетическим призывом: «Собирая раковины, помните: вы шагаете по минному полю. Если какая-то «мина» отсутствует в вашей коллекции, ее следует брать с превеликой осторожностью».
Закончив приготовления, мы отправились к рифам снимать заветный фильм. Пятнадцать дней кряду мы лазали по окрестным лагунам. Мое состояние трудно было назвать нормальным. Иногда при виде дивного зрелища я принимался танцевать на мелководье посреди лагуны или выводил рулады тем баритоном, который появляется у мужчин в ванной. Все было внове. И все было трудно. Я мучительно силился представить сюжет будущего фильма. Все было настолько интересно, что любой выбор, любое ограничение казалось святотатством. Нет, это надо обязательно вставить, и это, и это тоже. Наконец-то я понял сеньора Арле, с которым мы шли в свое время через джунгли Амазонии. Он искал там насекомых и каждый день, забираясь в гамак под москитную сетку, показывал мне дневной урожай. При этом сеньор Арле со вздохом изрекал:
— Сегодня опять только семь новых насекомых.
— Как? — безмерно удивлялся я. — Неужели на свете еще есть неведомые насекомые?
— Боже! В одной Бразилии их несколько сот подвидов...
Раковин тоже существуют тысячи разновидностей, хотя неизвестных среди них — единицы. Но ведь я не коллекционер, для меня все они были лишь форма, цвет, рисунок. Риверсе учили меня обращению с природой. Каждый камень нужно класть на место, терпеливо говорили они; если бросить маленький риф в разоренном состоянии, он умрет.
Вечером, когда мы курили под звездами, я узнавал от Риверсе множество подробностей, не сделавших меня завзятым конхиологом, но все же восполнивших существенные пробелы в моем образовании. Свиток «музыка»? Водится только возле Новой Каледонии и в Японии. «Зигзаг»? На Соломоновых островах. А вот из этой мурекс трункулус финикийцы добывали царский пурпур такой яркости, что, по свидетельству Плутарха, он не выцветал и за столетия.
Лично меня больше всех привлекали порселены, напоминающие формой кофейные зерна. Их называют еще «раковины Венеры». Когда смотришься в их зеркальную поверхность, ясно видишь свою деформированную физиономию. Китайские ювелиры в древности заставляли своих учеников подолгу гладить их, чтобы развить в пальцах чутье.
Большими порселенами обитатели Соломоновых островов украшали свои хижины и пироги, а в Микронезии они служили монетой.
Едва ли не самая известная раковина — это каури. В прошлом веке европейские купцы наживали целые состояния, обменивая на каури у вождей негритянских племен Западной Африки слоновую кость, золото и рабов. В архивах Ливерпульской купеческой гильдии сохранилась запись за 1849 год, свидетельствующая, что только из Англии в Африку было вывезено больше трехсот тонн каури!
И естественно, разговор заходил о каледонских редкостях. Риверсе объяснял редкую форму и окраску местных раковин присутствием в морской воде специфического микроба. Другое объяснение — обилие никеля на острове, часть которого попадает в лагуну и воздействует на моллюсков.
В Нумеа действует единственный в мире черный рынок раковин, и богатые коллекционеры регулярно приезжают сюда для сделок.
Самая редкая на свете раковина — ципрей лейкодон. Насколько известно, существуют только два экземпляра в мире — один в Британском музее, второй — в музее Гарвардского университета в Штатах. Обе находки окружены бесчисленными легендами, так что трудно с уверенностью сказать, где они были обнаружены. Полагают — у побережья Южной Африки.
Редки и гигантские кропильницы, раковины-жемчужницы, живущие по сто лет и более. Иногда они рождают жемчужины величиной с шарик для пинг-понга. В Париже в соборе Сен-Сюльпис хранятся две гигантские кропильницы, подаренные Венецианской республикой королю Франциску I. По моим прикидкам, такая раковина с содержимым должна была тянуть не меньше полутонны!
На Новой Каледонии кропильницы встречаются часто, но, конечно, не столь сенсационных размеров. Ловят их весьма простым способом — в раскрытые створки запускают конец веревки, завязанный узлом. Едва веревка касается нежного мясца, створки тут же захлопываются, и охотник вытягивает свою добычу на берег. Кстати, именно эти раковины породили множество легенд о несчастных пленниках, чья ступня или рука попадали между створками. Но, честное слово, нужна недюжинная ловкость, чтобы умудриться просунуть туда руку или ногу...
С Риверсе можно было говорить бесконечно, как со всяким знатоком-любителем, но, боюсь, эти рассказы рискуют утомить читателя. Пожалуй, пора перейти к собственному приключению, причиной которого стала глория марис — слава морей.
Раковина эта заканчивается спиралью, оранжевое «платье» покрыто множеством треугольничков, причем рисунок выглядит словно вытканный. Она не числится среди особо редких, ее имеют три десятка коллекционеров. Тем не менее цена раковины на Нумейском черном рынке баснословна: 20 000 долларов. Рассказывают, что некий американец, у которого оказались две одинаковые раковины, самолично раздавил каблуком одну, чтобы остаться обладателем уникального экземпляра.
На Новой Каледонии один из поклонников глория марис по имени Турес рассказал мне, что он нашел осколки раковины в брюхах трех рыбин, пойманных недалеко от острова Сен-Фаль, так что если искать королеву моллюсков, то только там.
А что, если?.. Нет, конечно, я не буду заниматься столь неблагодарным делом, как поиски сокровища. Но заснять рифы у Сен-Фаля — неплохая идея. К сожалению, Риверсе не мог сопровождать меня, потому что коллекционирование раковин не освобождает его от необходимости зарабатывать на жизнь. Но по возвращении в Нумеа он пустил слух: «Марсель ищет лодку для поисков глория марис у Сен-Фаля». Этого было достаточно.
Три дня спустя меня нашел рыжеволосый англичанин по имени Рон Карри, владелец двенадцатиметрового шлюпа с заманчивым названием «Искатель приключений». У него были два хобби, как нельзя лучше подходивших к моему предприятию: приготовление пищи и подводная охота. Что касается цены, которую он запросил с меня за поездку, то о ней лучше не говорить... Но в конце концов у меня был шанс найти глория марис, после чего мои денежные дела должны были резко пойти на поправку.
Кроме меня с Роном, на борту был еще матрос по имени Тафи, носивший в судовой роли гордый титул «помощника капитана».
«Искатель приключений» вышел в море. Нам с Роном пришлось довольно долго лазать по карте, прежде чем мы обнаружили крохотную точку с названием Сен-Фаль.
Своим именем этот клочок суши обязан шкиперу Сен-Фалю с корвета «Альсимен», который умер здесь в 1850 году. Сегодня остров почти безлюден. На нескольких пальмах свили гнезда морские орлы, птицы осторожные и разборчивые. Тишина.
Рифы лагуны Сен-Фаля подарили фильму множество новых кадров. Никогда прежде не доводилось мне видеть столь красивых морских звезд! Что касается раковин, то они лежали здесь пластами. Мы бродили целыми днями по колено в воде, а вечером продолжали работу при свете факелов. Попытаться описать раковины? Напрасная затея. Мы собрали по нескольку десятков ночных гребешков, леопардовых свитков, кошачьих глаз и мраморных наутилусов...
Барометр застыл на «ясно». Лагуна, казалось, погрузилась в дремоту. Мы рассчитывали провести на Сен-Фале, по крайней мере, еще неделю, втайне надеясь на милость удачи.
На следующее утро, когда мы отошли на два километра от берега, чтобы покопаться в запасниках этого громадного морского музея, я нырнул к большому кораллу. Сунув руку под камень, я вдруг почувствовал сильный укол, похожий на тот, который случается при прикосновении к оголенному электрическому проводу. Я выскочил как ошпаренный и закричал: «Рон! Тафи!» Те решили, что я нашел заветную глория марис.
Действительность оказалась куда менее радостной. Судя по всем признакам, я схватился за одну из раковин-убийц. Быстрое онемение подтверждало диагноз. Боль была такой невыносимой, что пришлось сжимать зубы.
В панике я выхватил нож и сделал глубокий надрез вокруг места ожога. Рон и Тафи полезли в воду посмотреть на виновника несчастья, но под камнем было пусто.
Внезапно Тафи закричал:
— Рыба! Рыба-скорпион!
Выходит, я ошибся: меня уколола рыба-скорпион, птероис волитан — для тех, кто интересуется ихтиологией. Что ж, ее яд вполне способен составить конкуренцию раковине-убийце. На счету этой рыбы шесть смертных случаев, последний из которых произошел в 1965 году с одним рыбаком в проливе Торреса. Бедняга умер через несколько часов после укуса в ужасных мучениях, потеряв до этого зрение (что особенно отрадно сознавать кинооператору)...
Спутники наложили мне на левую руку жгут, и мы побрели к яхте. Рон надеялся, что на острове Пум сыщется доктор.
Пум лежит рядом, если смотреть на крупномасштабной карте. На самом деле ушло пять часов, прежде чем мы подошли к его закрытой рифами лагуне. С каждым часом мои надежды гасли все больше, взор затягивала пелена. Рука онемела полностью.
Рон по рации связался с берегом и спросил, на месте ли врач. Ему ответили, что он два дня назад уехал за лекарствами на Новую Каледонию...
Это известие, вместо того чтобы окончательно добить меня, неожиданно улучшило самочувствие. Пелена перед глазами начала рассеиваться, я уже видел, что происходит в метре, потом в двух метрах от себя. Врача нет, надеяться надо только на себя. А поэтому спокойно, спокойно... Такое впечатление, что рука обрела чувствительность. Да, я шевелю пальцами! Вот я взялся за доски палубы, они шершавые...
— Тафи, — сказал я. — Сыграй-ка что-нибудь не очень похожее на похоронный марш.
Тафи обрадованно помчался в каюту за гитарой. Жизнь продолжается! Он взял несколько аккордов и заиграл «Когда святые маршируют». А я, все еще лежа, стал легонько отбивать такт пяткой...
Марсель Изи-Шварт
Перевела с французского И. Борисова
