В 18 километрах от Смоленска стоит небольшое село Талашкино. Автобус идет туда по Рославльскому шоссе, затем сворачивает на вековую липовую аллею, которая соединяет тракт с бывшей усадьбой княгини Марии Клавдиевны Тенишевой. От усадьбы идет тропинка — вначале по желто-зеленому некошеному лугу, затем она незаметно поднимается на пригорок и исчезает в черненой белизне берез... И на склоне этого пригорка, утопая в зарослях медуницы, левкоев и ромашек, стоит развеселый теремок на высоком каменном цоколе словно избушка на курьих ножках. Теремок — творение выдающегося русского художника Сергея Васильевича Малютина, которого называли «Бояном русской сказки». И так же, как сказка, теремок поражает удивительной смесью фантастики и обыденного: будто из глубины веков поднимаются образы никогда не виданные, но знакомые с детства.
Расписные двери открывают небольшую комнату, где под музейным стеклом висят мягкого и незатейливого рисунка рубахи, полотенца, платья; рядом — коллекция кружев, которые тонкостью работы, по единодушному мнению знатоков, не уступают лучшим французским образцам.
В следующей комнате, прямо посредине, фейерверком росписи и красок сверкают сани, Своею легкостью и изяществом они успешно соперничают с миниатюрными резными полочками. Здесь же деревянные ковши и кованые лари, дубовые столы, печи и керамика.
И столько здесь давно забытых красок, древних, причудливо сплетенных линий, так сочен и силен древнерусский орнамент, орнамент царства природы, где все — звери, птицы, цветы и камни — как бы переплелось в едином хаотическом порыве творящего свой рисунок язычника, что трудно поверить: выставленные в теремке изделия — это всего лишь талантливо выполненная подделка под старину. Хотя вообще-то слово «подделка» в привычном, обыденном значении тут вряд ли подходит. Уместнее здесь привести слова Н. К. Рериха, как бы определяющие тот замысел, что материализовался в произведениях искусства, собранных в талашкинском теремке: «...Творит народ вновь обдуманные предметы... Снова вспоминаются заветы дедов и красота и прочность старинной работы».
У истоков этого замысла стояла Мария Клавдиевна Тенишева. В Смоленском областном музее хранится письмо Тенишевой к В. Васнецову, которое начинается так: «Мои талашкинские мастерские есть проба искусства русского. Ежели бы искусство это достигло совершенства, оно стало бы общемировым...»
В самом духе этого письма — тоска по патриархальности. В нем идея, которой жила Тенишева: возвратить Россию в древнюю сказку.
Человек широкого европейского образования, Тенишева организовывает в Талашкине народные мастерские: столярную, керамическую, ткацкую, кружевную, вышивальную, гончарную. Руководили этими мастерскими и работали в них такие выдающиеся мастера, как Е. Д. Поленов и С. В. Малютин, В. М. Васнецов и В. А. Серов, М. В. Нестеров и К. А. Коровин, М. А. Врубель и Н. К. Рерих...
Изделия талашкинских мастерских становятся хорошо известными в России. Тенишева, у которой деловитость не уступала вкусу, превратила Талашкино в промышленное предприятие. И в 1901 году в Москве на углу Петровки и Столешникова переулка появляется специализированный магазин «Родник», где выставляются самые разнообразные предметы крестьянского обихода: плетеные корзины и рамки, яркие игрушки, расписные балалайки, многоцветные сани и дуги, расшитые пояса, скатерти, подушки, блузки.
Товары в магазине не залеживались, заказы шли постоянно. Наиболее ходкими были поделки по народно-бытовым и былинно-сказочным мотивам. Часто покупатели просили повторить то или иное изделие, но, к чести Тенишевой, не известно ни одного случая, чтобы она пошла на это. Тенишева боялась, что повторение приведет к штампу, шаблону и в конечном счете к утере творческого духа и вырождению мастерских.
Волею и вкусом хозяйки Талашкино набирало силу. «В Талашкине, — писал художник С. Маковский, — удалось возродить все великолепие былой действительности и в связи с ним все, что бессознательно создало наше крестьянство в долгую пору земледельческого варварства и чем продолжает жить во многих местностях доныне: ...фантастические образы эпоса, бесчисленные особенности бытовых черт... народа, его декоративный вкус, его веру, его символику, и можно с уверенностью сказать, что никогда еще наше «городское» творчество не соприкасалось так близко с примитивным мужицким искусством, развивавшимся в течение стольких столетий в тиши деревень, среди непроглядных полей, непроходимых болот и лесов».
Тенишева пыталась вдохнуть жизнь в эту патриархальную симфонию, ноты которой — расписные балалайки, резные складни, шитье уборов и кружево узоров — казались утерянными. И она искала их по всей России. В сопровождении известного знатока старинных промыслов И. Ф. Барщевского она предприняла длительное археолого-этнографическое путешествие, собирая вышивки и ткани, кружева и резьбу, древние ковши и одежду, рукописи, керамику. «Для искусства народ... великая стихия, таящая в себе богатство веков», — скажет Тенишева позже.
Так было положено начало одной из богатейших национальных коллекций. 20 июня 1898 года Тенишева выставляет свое собрание — свыше шести тысяч экспонатов — для всеобщего обозрения.
Чего только не было в «Талашкинской скрыне» — так Тенишева назвала свой музей. Новгородская резьба по дереву XV века, кубки, ковши и ларцы X—XII веков, коллекция царских врат и домашняя утварь, одежда, ткани, гончарные изделия и картины русских художников, антика и фарфор, наличники, куклы, сани, дуги и серебро, клавикорды 1785 и 1791 годов, старинные иконы, евангелия и рукописи Древней Руси, грамоты царей Федора и Алексея Михайловича, письма Елизаветы Петровны, гобелены, ювелирные изделия и украшения русских изб.
«Талашкинская скрыня» разрасталась неудержимо, и Тенишева принимает решение перевести экспонаты в Смоленск. Не добившись от властей места для строительства музея, Тенишева обращается за помощью к частным лицам. Ее выручает давнишняя ее подруга Киту — княгиня Е. К. Святополк-Четвертинская. Она предлагает для музея место в своем городском землевладении у Рославльского тракта.
Открытие музея состоялось в неспокойные дни 1905 года. И едва Тенишева переезжает в Смоленск, как там начались погромы. Коснулись они и музея: княгиню обвинили в кощунственном отношении к церкви. И вот однажды под крики: «Разгромим гнездо еретицы!», «Спасем святыни от языческого надругательства!» — толпа, подстрекаемая черносотенцами, бросилась громить здание.
Напуганная Тенишева обратилась за помощью к губернатору. Его решение было кратким и предельно полицмейстерским: «Музей — дело частное, передать на попечение владелицы охрану, а для обозрения закрыть». («И вообще, уважаемая княгиня Мария Клавдиевна, — заявил губернатор, — уезжайте-ка лучше из России. Переждите эту бурю где-нибудь за границей, а там, когда вернетесь, поговорим о вашем музее».)
И Тенишева, забрав наиболее ценные экспонаты, уезжает во Францию. Ее мастерские, где она выставляет лучшее из смоленского музея, сразу же становятся местом паломничества парижан. А после посещения французским министром культуры Брианом Тенишева получает возможность выставить свою коллекцию в Лувре, на Всемирной выставке.
Отзывы о талашкинских экспонатах были самыми восторженными. Тенишевой предлагали за всю коллекцию свыше полутора миллионов рублей. Но в 1908 году она возвращает ее в Россию.
Тенишева пытается передать свой музей городу. Но власти и на этот раз отвечают отказом. Тогда в приватном порядке она обращается к различным учреждениям, в том числе к Археологическому институту. Условия Тенишевой следующие: музей обязательно остается в Смоленске, она оставляет за собой право пополнения коллекции и обязуется содержать музей.
Московское отделение Археологического института принимает предложение Тенишевой. И 30 мая 1911 года происходит торжественная передача этого уникального историко-этнографического собрания. М. К. Тенишева избирается председателем музейного совета.
Маковский писал: «Теремок — просторная двухэтажная изба со сложенным из кирпича основанием; она стоит на пологом холме, верстах в двух от усадьбы имения, огороженная частоколом; деревянные затейно-резные ворота указывают путь к навесному крыльцу. Кругом редкий ельник и стройные нежно-белые стволы берез, внизу открываются дали изрытых оврагами полей. И веет древней сказочной былью от этого уголка. Черепичная крыша красивыми шатрами высоко поднимается над узорчатыми наличниками окон, расписными во многие цвета; словно фантастические ожерелья, пестрят на темных бревнах разнокрасочные орнаменты, карнизы, барельефы, завитки чудовищных цветов, странные лебеди с распушенными хвостами, лубочные солнца, волнистые нити всевозможных кружков, полосок, звезд, квадратов. Некоторые детали восхищают своей неожиданностью, живописной простотой, смелым своеобразием композиции. У них чувствуется особая, берендеевская красота, что-то донельзя восточнославянское, замысловатое, варварское и уютное».
...Древняя сказочная быль! Чудо, будто сотканное из света и звука. Да, Тенишева приложила немало сил, чтобы сохранить древнее искусство. Но, пытаясь возродить его, она забыла о той реальной жизни, что скрылась за его солнечной пестротой.
Жемчужина вырастает только в живом теле раковины. И здесь вспоминаются слова одного исследователя народного искусства: «Можно подсчитать аллитерации в народных пословицах, классифицировать метафоры, взять на учет число гласных и согласных в величальной песне — все это, несомненно, обогатит... наше познание народного творчества; но если не знать мужицкого жизнеоборота, если не знать роли сохи... то мы будем в народном творчестве знать только шелуху его, а до ядра не доберемся...» Иными словами, понятие «культура» скрывает деятельность не только духовного порядка. За ней стоит жизнь, давшая начало всем этим формам, — сложная, трудовая, многоплановая и многообразная. Рассмотрим хотя бы древнерусский орнамент. Академик Б. А. Рыбаков говорил: «Разглядывая затейливые узоры, мы редко задумываемся над их символикой, редко ищем в орнаменте смысл. Нам часто кажется, что нет более бездумной, легкой и бессодержательной области искусства, чем орнамент. А между тем в народном орнаменте, как в древних письменах, отложилась тысячелетняя мудрость народа) зачатки его мировоззрения и первые попытки человека воздействовать на таинственные для него силы природы средствами искусства».
Человек вырезал на доске дугу или просто вогнутую линию, и все понимали, что это символическое обозначение радуги — вестницы победы над холодной снежной зимой, которая представлялась пращурам владычеством враждебных людям сил. Радуга, согласно мифам древних славян, устанавливала согласие между матерью-землей и небом, и от их союза зависели жизнь, урожай и благоденствие.
Каждый завиток, кружок-розетка, цветок, лист, изображение фантастического животного имели свой магический смысл.
Это были символы, которые описывали мир в понятиях эпохи. Общественное сознание в таком виде отражало общественное бытие. За поэзией древнеиндийских гимнов и за текстами библии, за всеми религиями мира скрыта одна и та же суть: управление жизнью общества. Символика народных орнаментов, охранительная роспись домов также являлись материализацией тех ритуалов, которыми регулировался мир предков. Это было именно той формой культуры, которая давала людям ощущение душевной полноты и могущества.
Тысячелетия не приносили существенных изменений в земледельчестве. Но едва началось расслоение деревни, ее ломка, как эти символы стали утрачивать
свое значение. Сохранялась лишь смутная память об их благотворной силе. Даже до Тенишевой они дошли на пределе своего существования — такие же реликты, как и все многочисленные кустарные атрибуты старой деревни с ее натуральным хозяйством. Судьба языческих символов оказалась сродни русской сказке — красивой, романтичной, но умирающей.
Появились железные дороги и фабрики, крестьянин отрывается от земли и патриархального затишья. Патриархальное искусство теряет почву, которая способствовала сохранению древнейших представлений. Это искусство отмирало и забывалось, как покрывается пылью ненужная в хозяйстве вещь.
Именно в этот период и «забили» абрамцевский и талашкинский «родники» стилизованного под древнерусское искусства. «Забили» они не случайно. Разорение деревни, проникновение в патриархальную общину капиталистических отношений сопровождались мучительными явлениями. Значительная часть крестьянства была обречена на разорение, на вымирание. Причины разрушения многовекового уклада осознавались не всеми. Было лишь ясно одно — беда идет из города; неудивительно, что седая старина казалась для многих ковчегом Ноя. Но история завершала свою очередную спираль и в этом поступательном движении пришла к утверждению прошлого — уже только лишь как наследства.
...Дом, где княгиня Тенишева провела последние годы своей жизни, находится под Парижем, в местечке Селль-Сен-Клу близ Буживаля. Тенишева поселилась здесь после того, как в России совершилась Октябрьская революция, которую Тенишева не приняла. Даже десять лет спустя она не смогла понять, что только освобожденный народ может заниматься изучением своего наследия.
Поселившись в Селль-Сен-Клу, М. К. Тенишева продолжала истово заниматься тем, чему отдала всю свою жизнь. Но — и это закономерно — ничего нового, интересного создано так и не было. Изделия «подпарижского Талашкина выглядели манерными, лишь в деталях сохраняя связь с подлинно народными мотивами.
«Сейчас здесь, под Парижем, — писал один из французских еженедельников, — всего лишь слабая тень того, что было там тогда, да и тень ли даже? Только воспоминание, всего лишь слабое материальное напоминание». А вскоре оторванное от родной почвы и переставшее создавать оригинальные произведения «малое Талашкино» совсем захирело.
...14 апреля 1928 года Мария Клавдиевна Тенишева скончалась. Ее могила находится на местном кладбище. Над ней воздвигнут надгробный камень, украшенный стилизованным под древнерусский орнаментом...
К. Константинов
