Упрямец Ван-Гог, приехав в Арль, твердил: «Прованс — та же Голландия». Но его картины — неистовые краски, вихревые, мятежные линии — воспели Прованс самобытный и неповторимый.
Не смотрите на карту, скажет житель Прованса. По этой карте все, что по левому берегу Роны,— Прованс, а что по правому — уже Лангедок. Но как разделить Вильнев и Авиньон? Неужели Бокэр не такой же прованский город, как Тараскон? В то же время настоящий провансалец скажет, что восточнее Сан-Рафаэля начинаются земли Ниццы и кончаются земли Прованса, хотя официально Французская Ривьера входит в него.
Последний сюзерен Прованса Шарль Менский завещал в 1481 году свое графство Франции, но местные жители вот уже почти полтысячи лет защищают свое право называться провансальцами.
Достаточно вспомнить борьбу провансальцев за свой образ жизни, борьбу, в которую вдохнул новые силы великий поэт Фредерик Мистраль (1830—1914). Он писал свои стихи только на прованском — языке трубадуров. Лучшие творения посвятил он родному краю, и его поэзия стала живой жизнью Прованса. На тихой сельской улочке, карабкающейся в гору, на шумной площади, старинные камни которой отполированы временем, можно увидеть позеленевшие медные доски со звучными строфами Мистраля. Зачастую строки написаны прямо от руки на стенах домов, выбеленных южным солнцем: «Плоть Прованса вырезана из камня ветрами, солнцем и дождями. Лик его обрамлен виноградниками, оливковыми рощами и медвяными травами».
...Представьте себе один из старинных замков в предгорьях Альп: крыши нет, перил на крыльце нет, стекол в окнах нет, трехлистные пальметки на стрельчатых арках сломаны, герб над воротами изъеден мхом, по дворцовому двору гуляют куры, к изящным колонкам на галереях привалились свиньи, в часовне, заросшей травой, пасется осел... Но в один прекрасный день сын крестьянина влюбляется в эти величественные развалины и возмущается их осквернением; он поспешно прогоняет скот с дворцового двора, отстраивает парадную лестницу, восстанавливает резные украшения, вставляет стекла в окна, покрывает заново позолотой тронный зал...
Восстановленный дворец — это прованский язык. Сын крестьянина — это Мистраль.
Так писал великий провансалец Альфонс Додэ.
Жители Прованса издавна слыли во Франции гордецами и философами. По сей день они считают себя наследниками античной мудрости и свысока поглядывают на невежд северян. «Наш Гарский мост постарше Пон-Нёф в Париже», — говаривают они. Гавоты — жители департаментов Убея, Кейраса, Гапенсе и верховьев Дюранса — служили некогда учителями в зажиточных буржуазных семьях. Да, да, бедные крестьяне после пяти месяцев изнурительных сельских работ уходили на зиму в Марсель, Экс, Авиньон, а то и дальше на север преподавать французский, арифметику и даже латынь. «У гавотов груба только одежда», — гласит прованская пословица. Ярмарка учителей проходила в ноябре в Барселонетте. Крестьяне стояли на площади и ждали покупателей. Перья различной расцветки, воткнутые в их шляпы, свидетельствовали о предметах, которые они могут преподавать. Затем они отправлялись пешком к своим ученикам — четыре дня до Экса, пять до Марселя, шесть до Авиньона. За время отсутствия отцов старики обучали малышей, подготавливая учительскую смену. Последний альпийский крестьянин, знавший латынь, умер недавно в Кейрасе.
В нашем веке борьба крестьянина Мистраля за Прованс продолжалась: в 1907 году было основано общество гардьянов — прованских ковбоев — «для поддержания и упрочения веры в быков, арлезианские костюмы, традиции Камарга и процветание прованского языка».
Жители Прованса превыше всего ставят право на личную свободу и готовы заплатить за него, если надо, жизнью. Однажды старый люберонский крестьянин, играя в кафе, швырнул карты на стол и пробормотал вполголоса: «Довольно, пойду покончу с собой». Он не был ни безумным, ни разгоряченным, ни пьяным. Лишь много месяцев спустя нашли в глухом ущелье его тело с ружьем в руках.
На Люберонском массиве и по сию пору можно найти места, где не ступала нога человека. Лишь в начале XX века открыли здесь Вердонское ущелье. И совсем недавно с вертолета обнаружили таинственный грот в другом ущелье, Артюбийском, где средневековые фальшивомонетчики плавили серебро.
В смерти того крестьянина не был повинен мистраль. Этот холодный ветер плохо действует на приезжих, он леденит душу, сводит с ума своей настойчивой свирепостью, но местные жители свыклись с его буйным норовом — для них это просто зима.
«Ледяная ночь, мистраль (он еще не стих). Вижу в окна блеск и даль гор, холмов нагих», — писал Бунин.
Наверное, именно присущее провансальцам качество — не лукавить с самим собой, полно и искренне раскрывать свое «я» — дало оригинальнейшего живописца — Сезанна, уроженца Экса, а отрешенность от сутолоки бытия и поэтическое воспарение подарили миру не только Мистраля и Додэ, но и французского Икара — жившего и умершего в Авиньоне Монгольфье.
Кто утверждает, что в руинах нет никакой красоты, пусть посмотрит восхитительный замок в деревне Тур-д'Эг, который трубадуры прозвали «монументом красоты и безумия».
Ныне от замков-крепостей остались одни развалины — Рошмор, Вивье, Донзер, Марнас, Пиоленк, но и они хранят в своих замшелых камнях источники вдохновения, откуда били родники поэзии — будь то письма мадам де Севиньи или божественная лирика Петрарки.
Изъеденные солнцем и ветрами башни кажутся продолжением скал, их можно принять скорее за творение природы, чем за дело рук человеческих. Это оттого, что жители Прованса в течение веков не отвергали уроков жизни. Люди и природа взаимно моделировали друг друга.
Высвеченные солнцем крепостные стены, тяжелые цепные мосты, перекинутые через рвы, подпирающие небо массивные башни с угрюмыми бойницами «машикули» предстали из векового сна въяве — в последние десятилетия в Провансе восстановлено много памятников античности и средних веков.
Но совсем уникальна деревня-курорт Пор-Гримо — осуществленный недавно проект, опыт воссоздания прованской деревни, отвечающей современным требованиям «отдыха на воде».
Лет десять-двенадцать назад архитектор Франсуа Споэрри обнаружил в глубине залива Сан-Тропе заболоченные участки, густо поросшие травой и камышом, — раздолье для уток. Над заливом на склонах холма раскинулась старая деревня Гримо с развалинами большого замка. Возникла мысль попытаться, сохранив ландшафт, создать антипод современным курортам из стекла и бетона: построить здесь озерный городок. Архитектор без всяких колебаний выбрал прованский стиль — он отвечает характеру местности, он помогает сочетать независимость жителей с их общительностью.
Кварталы расположены в виде островков, соединенных между собой мостами. У каждого судна свой причал, конец которого — продолжение дома или разбитого перед ним небольшого сада. Чтобы не нарушить облика настоящей деревни, вместо магазинов построены лавки, на маленькой площади под открытым небом — рынок. Сейчас архитектор подумывает о том, чтобы построить в Пор-Гримо небольшую арену для корриды.
Впрочем, здесь, в Провансе, культивируется не бой, а скорее игра с быком. Она носит название «course libre» — «игра без правил». Поскольку это не бой, здесь нет матадоров и бандерилий, в игре может принять участие любой смельчак, который рискнет встать на пути разъяренного животного. Он должен выхватить цветок или кокарду, прикрепленную между лирообразными рогами черного камаргского быка.
Провансальцы уважают свободу каждого, в том числе и быка, и если за четверть часа никто не сорвет кокарду, быка оставляют в покое, и гардьяны гонят его обратно в манадо — стадо.
А лошади?! Они носятся по болотным маршам Камарга, по сытной и бархатистой травке лугов, расцвеченной цветами лаванды — синей в зимнюю пору, красной в летнюю, — дикие и свободные, как ветер. Галлы — большие охотники до лошадей и покупают их за большие деньги. На это обратил внимание еще Юлий Цезарь. Снежно-белые лошади — гордость провинции, им присваивают громкие имена «Люцифер», «Цезарь», «Шарль».
Забираясь ближе к воде, лошади вспугивают стаи розовых фламинго, уток, цапель, выпей. Здесь попадаются даже настоящие чибисы. В дельте Роны зимуют и постоянно обитают десятки видов птиц, гнездятся три тысячи пар фламинго. В Камарге организован национальный заповедник, и трудно найти во Франции другое место, где люди в такой же мере готовы были бы сотрудничать с природой.
Не то чтобы здесь не было браконьеров — огнестрельного оружия в наши дни не меньше, чем во времена Тартарена, — но настоящий провансалец не купит дичи или зайца, подбитого в запрещенное для охоты время. Провансальцы ходят на охоту главным образом, чтобы, как утверждают они, «не растерять природных инстинктов».
Но не инстинкты, а столетиями приобретавшееся осознание законов того, что ученые теперь называют экологией, водило ружьем человека, который недавно выстрелил в самолет, опрыскивавший поля раствором ДДТ, и заставил его приземлиться. «Они хотели уничтожить комаров, — презрительно рассказывают в Камарге, кивая головой на север. — Но они не спросили нас. Уничтожьте комаров, что будет с лягушками, с рыбой, с птицей?»
Провансальцев беспокоят реактивные самолеты, распугивающие птиц; удобрения на рисовых плантациях — они отравляют насекомых и земноводных и причиняют лошадям мучительный зуд; в лагунах из-за химических веществ гибнет рыба и растительность.
Директор заповедника доктор Люк Хоффман разрабатывает проект расширения заповедной территории. Это связано с выплатой компенсации частным владельцам тысяч акров земли. Поддержат ли его в Париже? Он надеется. Люди начинают постепенно ценить то, что они имеют в единственном экземпляре. А где найти другой Камарг? Другой Прованс?
Г. Гаев, И. Писарев
