Так называют огромное плато, расположенное в Казахстане; характерная черта его рельефа — серо-желтые столовые останцы... Взрезанная двумя артериями — реками Тургай и Иргиз, страна эта пестрит серебром ковылей и выцветшими «шинелями» полыни, голубыми озерами и белыми пятнами солончаков. Сложнейшая паутина троп — следы тысяч животных — покрывают такыры и песчаники...
Прошлым летом здесь работала очередная экспедиция биологов.
Возвращение сайгака
Пьем чай при свете свечи. У открытых дверей вагончика, как дворняжка, чутко спит ручной сайгачонок Кузя. Его нашли в степи, отбившегося от матери, — степной орел пытался выклевать ему глаза. Кажется, это было так давно, а ведь прошло всего три недели с тех пор, как экспедиция металась по степи в тревожном поиске. Сайгаки задали нам тогда задачу...
И вот мы снова в Жайсанбае, маленьком чабанском поселке на берегу Тургая, и снова среди нас местный зоолог-противочумник
Владимир Константинович Гарбузов — ученый, охотник, следопыт. Гарбузов вездесущ. Его «газик» мы встречаем всюду, куда нас заносит. «Поймав» зоолога, ребята мучают его до глубокой ночи. Им нравится, как он слушает их — серьезно, радостно и великодушно.
Разговор, конечно, идет о сайгаке...
— Сайгаки мигрируют на расстоянии до двух тысяч километров. Если они и дальше будут продвигаться на север, то скоро мы увидим их в оренбургских степях.
— Ну вряд ли...
Чай, заваренный до черноты, льется в кружки. Мы пьем в сутки литра по три-четыре. Может, виновата жара...
— Во всяком случае, «крестнички» должны указать нам маршрут.
Я вспоминаю, как мы бегали по степи, где рожали тысячи самок, и прокалывали уши беспомощным сайгачатам... Ученым надо знать, какими путями мигрирует сайгак, куда понесут его быстрые ноги в поисках пастбищ. Центральная лаборатория охраны природы при Министерстве сельского хозяйства СССР третий год подряд выявляет состояние охотничье-промысловых животных в бассейне среднего и нижнего течения реки Тургай. Начало этой работе положил кандидат биологических наук Лир Жирнов. Его экспедиции высаживались в Нуре, Жайсанбае, на озере Караколь. Именно в эти места ежегодно к маю стекались на отел десятки тысяч сайгаков со всего Казахстана...
Сегодня рано утром мы ходили в искусно устроенную засидку у сайгачьего водопоя. Крадучись ползли по горькой и колкой траве вдоль Тургая, боясь спугнуть сайгаков: они паслись на другой стороне реки. Слышно было утробное блеяние, казалось, там пасется обычное деревенское стадо. Миша Обухов, который полз рядом со мной, мечтал из этой засидки сделать уникальные снимки.
Мы ждали начальника экспедиции Геннадия Хахина, он должен был перевезти нас через реку, У него тоже были планы — пометить взрослого сайгака, усыпив его дитилиновой пулей. До сих пор ему не очень-то везло. Остался один-единственный заряд — свинцовая оболочка, заряженная дитилином, — из тех десяти, что выдал Хахину перед отъездом из Москвы создатель дитилиновой пули Комаров.
В прохладных рассветных лучах солнца летели лебеди на Караколь. Лежа за кустами, мы глядели на величавую стаю и слушали шум мощных крыльев, похожий на клацанье пароходных плиц. Красная байдарка бесшумно вылетела из-за стены тростника. Хахин тихо свистнул, и мы поползли к воде. Вскоре мы уже сидели в тростнике и смотрели на пустынный пока берег. Одинокий сайгачонок, опередив стадо, сбежал к реке метрах в пяти от засидки, громко и отрывисто прокричал и поплыл. Он плыл бесшумно, высоко подняв голову, будто боялся замочить шею. Я провожал его глазами и размышлял о прошлом сайгака, о том, как он едва не угодил в «Красную книгу». Известно, что в нее попадают еще сохранившиеся, но редкие либо вымирающие животные. Сайгак встречается нечасто — в Монголии и у нас в стране, в Калмыкии и Казахстане, и уже одно это делает его уникальным животным. Хищнический отстрел сайгака привел к тому, что он был объявлен исчезающим видом и чуть было не занесен в «Красную книгу». Только после этого охота на него была запрещена и в местах его отела созданы временные заказники. Ныне численность животных восстановлена...
Прошло около часа, и на берег один за другим стали выходить взрослые сайгаки. Блеяние животных раздалось над самым ухом. Сайгаков вела старая опытная важенка, она то и дело останавливалась, раздувая ноздри. Около сотни самок и рогачей сгрудилось у реки. Задние напирали, загоняли в воду передних, другие неожиданно резко поворачивали голову в нашу сторону и буравили загадочный тростник черным искрящимся глазом. Все в них — чуткие уши, огромные вздрагивающие ноздри, пухлые губы — выражало предчувствие опасности. Обухов щелкал затвором непрерывно. Забыв осторожность, он высунулся из-за тростника и «выстрелил» в упор в самочку, что пила воду в двух метрах от него. Самочка вздрогнула, и стадо, как одно напружиненное тело, дрогнуло и побежало...
Эта робкая сотня была лишь каплей сайгачьего моря, бурные валы которого мы наблюдали еще недавно. Тогда сайгаки шли на отел. Их было тысячи, десятки тысяч... Только встретили мы их не там, куда они обычно приходили из года в год. Всю неделю разведочный самолет кружился над степью. Необходимо было попасть на место в самый разгар отела, чтобы пометить новорожденных. Самки разрешаются от бремени в течение каких-нибудь двух-трех дней...
Однажды в степи нашли покинутого матерью жеребенка. Мы кормили его сгущенкой, у первой же встретившейся юрты передали чабану. Услыхав о том, что мы ищем сайгу, он указал пальцем на север.
— Отел начнется на днях, — сказал старик. — Ждите «сайгачий» ветер.
Последняя его фраза оставалась для всех загадкой. Но мы помчались на север. И вот во время воздушной разведки над Мамыром мы их увидели. Самки бежали под крылом самолета, делая на бегу свои знаменитые свечи. Безумный рев оглашал степь. Вся равнина на протяжении 15—20 километров колыхалась от светло-коричневых тел.
Сайга действительно шла на север, и мы догадались почему. Зима на юге Актюбинской области выдалась малоснежная и суровая, весна была сухой, и животные устремились туда, где пойма Тургая еще хранила много влаги.
— Считай по правому борту! — кричал Хахин и, не отрывая глаз от движущейся степи, лихорадочно заносил данные в тетрадь. Такое ему, бывалому охотоведу, работавшему до сих пор в центральных областях России, приходилось видеть впервые. Карандаш в руке трясся от вибрации, в голове стучало: «Если сегодня же и начнется отел...» Чабан говорил, чтобы ждали «сайгачьего» ветра, но ветры здесь дуют постоянно, и черт их разберет, какой предвещает начало отела. Спускались сумерки, кончалось горючее, и летчик собирался уходить на базу. По качающемуся полу Хахин рванулся к нему.
— Садись! Оставишь нас здесь!
В ту же ночь грянул внезапно, как пушечный выстрел, бешеный холодный ветер. Крепления палаток гудели, подобно натянутым струнам, и мы связывали их с помощью ружейных и поясных ремней...
Чабан не ошибся. В эту ночь на многие километры вокруг шел великий отел. Сквозь завывание ветра были слышны натужные крики самок. Утром, когда слегка утихло, мы приступили к «крещению». Самки стояли поодаль и глядели на нас грустными глазами.
...Свеча оплыла, почти догорела.
— Главное, — задумчиво говорит Гарбузов, поглаживая бороду, — что сайгак с каждым годом продвигается все дальше на север. Значит, его становится больше, и он ищет себе новые пастбища.
— С лосем ведь то же самое, — подтверждает Хахин. — Когда-то его трудно было увидеть южнее Подмосковья, а теперь он появился даже в Ростовской области...
Осторожно перешагивая через спящего сайгачонка Кузю, мы выходим в студеную ночь, залитую луной. Завтра, вернее, уже сегодня, чуть свет мы уедем по холодку в чинки (1 Так здесь называются нагорья тектонического происхождения.). Ребята прощаются с Гарбузовым, жмут его большую распахнутую ладонь.
— Владимир Константинович, вы уверены, что я найду там волчье логово? — мечтательно спрашивает Андрюша Филимонов.
— Найдешь. Только не напугай волков своим «чудовищем».
Логово в сае
Мы подъехали к чинкам вечером, обалдевшие от тряски по кочковатой полынной степи. День еще не угас, но над песчаными горами уже стоял бледный диск луны. Горы тянулись далеко по горизонту, у подножий и на вершинах было пусто и голо. Трудно было представить, что стоит подняться наверх и заглянуть в «нутро» гор, изрытое потоками, и увидишь буйную жизнь. На десятки километров вокруг нет ни рек, ни озер, но ранней весной снеговая и дождевая вода низвергается с плато, образуя в песчаных горах гигантские саи. Вода течет по их извилистым желобам, постепенно уходит глубоко в землю, лишь кое-где пробиваясь крохотными родниками.
К маю в саях вскипает растительность — яркие зеленые острова на фоне песков и редкой полыни.
Обухов был здесь в прошлом году. Сейчас он собирает свою фотоаппаратуру и волнуется. Я укладываю в рюкзак одежду, хлеб, соль, бутылку воды. Мы взяли с собой на семь человек сто литров воды — столько, сколько вместили наши канистры. Этого должно хватить на пять безводных дней: промывать глаза после сна, варить обед, пить чай; мыть посуду. Вода на вес золота...
Утром выходим. На много километров от подножия гор тянутся оползни. Весенние дожди и талая вода, стекая сверху, разносят по степи песок и глину, образуя «пухляк» — коварный наст. Пухляк весь в следах...
Поднимаемся по широкому зигзагообразному саю. И вот уже вокруг сплошные песчаные стены, ветер остался за спиной — ни дуновения, и зной, пропитанный одуряюще теплыми запахами трав, тяжело и плотно окутывает нас. Мы продираемся сквозь тростник в два человеческих роста, выходим на полянки, цветущие тюльпанами, любуемся алым плеском медвяного шиповника на зеленых колючих волнах. Саксаул, боярышник, туранга... Вот он, оазис среди безводных пространств. Но скоро, буквально через месяц, безжалостное солнце испепелит и его.
Обухов опускается на колени у воронки, вытоптанной кабанами. След свежий, кабаны приходили ночью. Тут же раскиданы перья грифа.
— Здесь должен быть водопой, — говорит Обухов.
Под кустом саксаула, в миниатюрной растоптанной борозде, находим тонкую нитку воды, мутную от глины. Просто удивительно, как до сих пор она не испарилась под палящим солнцем. Радостные и возбужденные возможным открытием, лезем наверх, против движения струйки. Обухов припадает ухом к нависшей над саем глыбе земли, слушает, как завороженный, оборачивается:
— Родник!
Он достает пенальчик из-под пленки, подносит его к струйке. Она так мала, что 25-граммовый стаканчик наполняется пятнадцать секунд. Он холодный, как льдинка...
Сай манит все дальше, выставляет крутые бока, и мы скатываемся по ним на самое дно, в заросли шиповника. Из-под ноги внезапно выскакивает малиновый щитомордник, я шарахаюсь в сторону, и в ту же минуту огромный серый клубок метнулся из-за кустов. Забыв о щитоморднике, оцепенело провожаю глазами волка, удирающего в дебри сая. К тому месту, откуда он выскочил, уже ломится Обухов.
— Сюда! — зовет он.
Большая темная нора замаскирована шиповником. Волчица выбрала себе удобное место для отсидки. Отсюда весь сай как на ладони. Обухов запускает руку в нору, долго шарит там и вытаскивает еще теплый клок палевой шерсти.
— Отдам Андрею. Пригодится...
Два года назад Филимонову, в то время молодому сотруднику лаборатории, предложили заняться биологией волка, и он буквально набросился на эту тему. Однако самостоятельно работает впервые. До этого ездил с опытными волчатниками на Кавказ, в Белоруссию, под Вязьму... Андрей, конечно, сильный и выносливый парень, но слово «волчатник», как мне кажется, ему явно не подходит: он добр, мягок и доверчив. Гарбузов, с интересом слушавший рассуждения Андрюши, говорил мне: «Мало опыта, но уже много знает. К тому же есть интуиция ученого». Помнится, они рассуждали о том, как сосуществуют в нормальных условиях волк и сайгак. За последние годы количество волков в Казахстане заметно увеличилось, и Андрюша связывал этот факт с увеличением поголовья сайгаков. При этом он утверждал, что в здешних местах волк не может нанести ущерба численности этих животных.
— Волк добывает вторично, так называемым селекционным методом, — соглашался Гарбузов. — Волк идет за сайгаком по своей семейной территории и подбирает в основном подранков и физически неполноценных. Я ни разу не видел, чтобы волки преследовали взрослого, сильного зверя. Американские ученые, в частности Мич Дэвид, давно заметили, что волки мгновенно оценивают, какова физическая подготовка жертвы. Что касается волков и сайгаков, то между ними существуют удивительные отношения...
Он возил меня и Андрюшу в степь к сайгачьим стадам. Остановив машину, давал бинокль и указывал:
— Вон он, хозяин... Пасет.
Недалеко от стада, положив голову на лапы, лежал волк. Издали он напоминал сторожевую собаку.
— А сайгаки видят его?
— Конечно. Волки давно, так сказать, приручили их. Они всегда рядом, но не нападают, ждут, когда им достанется очередная жертва. В огромных стадах всегда бывают потери. Кто-то отстал, кто-то утонул при переправе через реку. Причем утонувших волки сейчас не трогают. За них они берутся зимой. Я видел множество ям на льду реки — это волки выгрызали из льда сайгаков.
Гарбузов рассказал о том, как однажды, во время ночной поездки по степи, он случайно зафарил стадо. Оно неслось впереди машины, не в силах уйти в сторону — во мрак, и рядом с сайгаками трусили волки.
...Андрей вернулся за полночь.
Он жадно ел суп из котелка, лицо осунулось, глаза блестели.
— Нашел?
— Угу...
Он тут же оставил суп и начал рисовать в блокноте. Под карандашом появился наш сай, отсидка волчицы, но карандаш скользил все вверх и уходил под самое плато. Здесь...
— Палатку я поставил метрах в двухстах, у самого обрыва. В подзорную трубу вход и площадка видны как на ладони. Волчица использовала естественное углубление, вымытое водой. Очень надежное убежище с запасным выходом. Прямо скажем, ей повезло, ведь волки — плохие землекопы...
— Волчат видел?
— Да. Их шесть или семь, месяца полтора от роду. Я тщательно замел свои следы, но, думаю, волчица меня засекла.
— Почему?
— Если бы она в это время охотилась, то принесла бы вечером добычу. Она пришла без нее. Значит, следила за мной...
— Какие у тебя планы?
— Сначала надо узнать, какие планы у волчицы. Подмосковная мать, например, после этого мгновенно увела бы волчат в запасное логово. Но той проще, в лесу волки устраивают логово прямо под деревом. Однако не исключено, что и у этой есть запасное логово. Надо сейчас же идти обратно.
— Андрей, а ты не боишься, что волки попытаются избавиться от нарушителя конвенции? — смеются ребята. — Как-никак, а ты вторгся на их семейную территорию.
— Как бы не так, — парирует Андрюша. — Я действую по методу канадского натуралиста Фарли Моуэта. Когда он поселился среди волков, то, подобно им, «пометил» свой участок. И волки ни разу не нарушали границ.
Мы хохочем. Андрюша, отфыркиваясь, пьет чай; на широком добродушном лице его торжество удачи.
Я прошу его взять с собой меня и Обухова. Андрюша соглашается весьма неохотно.
— Только ночью никаких интервью. Слышен каждый звук.
С плато ночная степь кажется фантастическим миражем. От постоянного мелькания желтого обрезка луны в облачном небе вся бескрайняя даль будто шевелится. В горах ухает филин. Андрюша идет впереди, иногда подмигивая фонариком. Часы показывают три, когда мы подходим к «чудовищу». Сейчас это обыкновенная палатка, из которой Андрей ведет наблюдения. «Чудовищем» она станет утром, когда, озаренная лучами солнца, явит миру свои немыслимые цвета. Андрей красил палатку под цвет чинок.
Просыпаемся от духоты в палатке. Я распахиваю капроновые двери. Воздух снаружи прозрачен, сух и бел, в нос ползет душный горький запах полыни, но внезапный ветер доносит снизу, из сая, сладкий аромат шиповника...
Я гляжу в подзорную трубу и замираю. На песчаной площадке между глыбой глины и кустом полыни стоит грациозный волчонок с острыми ушками, тонкой лисьей мордочкой и уже намечающимся «сократовским» лбом. Я вижу его смышленые глаза и поневоле забываю, что от палатки до него никак не меньше двухсот метров. Будто почувствовав, что я смотрю на него, волчонок уползает в нору. Теперь я вижу обглоданные сайгачьи лапы, разбросанные по площадке.
— Мне важно знать, чем родители кормят волчат: состав и количество кормов, — рассуждает Андрюша. — Сайгаки ведь ушли на север...
— Но, судя по всему, волчата завтракали сайгачатиной...
— Ну и что? Волки могли принести мясо за сто километров отсюда. Ученые подсчитали, что на открытых территориях суточный ход волка — двести километров.
— Но сайгаки уйдут еще дальше. Значит, волки просчитаются, если останутся здесь?
— Ничуть, — отвечает Андрей, глядя в трубу. — Это могло бы стать трагедией для монофага. Волк — полифаг. В состав его кормов входит несколько десятков наименований. На Кавказе, например, волк ест все — от оленя до груш, включая птиц, ящериц, рыб, мышей... А в чинках, как известно, водится несметное количество песчанок.
Солнце беспощадно нагревает палатку. Время тянется бесконечно.
В три часа дня из логова вылезли четверо волчат. Они потоптались, лениво поиграли и уснули тут же, повалившись друг на друга. В шесть вечера появились еще двое, разбудили спящих и поиграли с ними в пятнашки... Взрослые волки не показывались.
— Теперь я знаю, что волчата останутся здесь... — Андрюша что-то пишет в тетрадь, вытирая рукавом лот со лба.
Эти осторожные фламинго
Свой последний лагерь мы решили разбить в «краю обетованном». Еще в чинках, страдая от жары и жажды, ребята утешали себя и меня одной фразой:
— Вот подожди, приедем на Караколь...
Над рекой Тургай — стрекозий вихрь. Мириады крошечных «этажерок» с крыльями, будто из целлофана, реют в густом вечернем воздухе. Береговые заросли гигантского тростника долго «ведут» реку, и только у входа в Караколь тростник расступается, словно открывая «дверь» в легендарное озеро. Байдарка скользит по прозрачной воде, и Караколь оживает: с воды рвутся вверх шилохвостки, чибисы, кулики, тяжело и нехотя взмывают лебеди, а вдали, не дожидаясь нашего приближения, уже устремляются к вечернему солнцу самые осторожные птицы на свете — фламинго. Мы сушим весла и, как зачарованные, смотрим в небо, где высоко над нами несется пурпурный косяк.
Эти птицы внешне слегка напоминают аистов. Но вот характеры... Аист стремится к людям, живет среди них, вьет гнезда на крышах. А фламинго, напротив, ищет уединения. В классе птиц у них нет ни единого родственника; они представляют собой совершенно особый отряд и в нем — единственный вид! Наблюдать жизнь колоний фламинго чрезвычайно сложно: они не подпускают человека.
Говорят, что Гарбузов на солончаке Челкар-Тенгиз видел гнезда фламинго. Розовые птицы живут здесь с незапамятных времен. Но существует только одно официальное научное сообщение о встрече с гнездящимися фламинго. Об этом писал академик П. П. Сушкин в 1898 (!) году — то есть почти восемьдесят лет назад. Но даже ему, исследователю, написавшему обширную монографию «Птицы Средней Киргизской степи», посчастливилось видеть это лишь один раз. Сушкин сообщал, что длинноногие «архитекторы» строят свои гнезда прямо на воде — этакие глиняные тумбы в форме усеченного конуса с чашками наверху. Фламинго сидят в этих чашках, свесив ноги в воду...
В лагере в ожидании Гарбузова, который обещал навестить нас на Караколе, идет спор о черном грифе. Еще в чинках Андрюша Филимонов и Миша Обухов обнаружили его гнездо. Грифов здесь множество, каждый день они парят над горами, высматривая добычу. Но гнезда... Оказывается, еще никто не находил их севернее Прибалхашья. А ведь отсюда до их родных мест — тысяча километров!
Орнитологи Татьяна и Александр Гражданкины стали дежурить у гнезда от восхода и до заката. Наблюдения обещали быть очень интересными, если бы... черные грифы не покинули детей. Птенцы умерли от жары, не от голода. Обычно, когда один из родителей охотится, другой, сидя на гнезде, защищает птенцов огромными крыльями от солнца.
— А ведь мы предупреждали, чтобы никто, кроме нас, к гнезду не ходил, — жалуется Таня.
Я думаю, что грифов больше всего напугала огромная белая панама Татьяны, с которой она не расставалась, даже идя наблюдать грифов. Но все-таки говорю:
— Гарбузов нас рассудит... Гул самолета внезапно будит
засыпающую реку. Уже издали вижу высокую плотную фигуру Гарбузова, к которому спешат ребята. Я чувствую, как не хватало его все эти дни. Помню, как, провожая нас в экспедицию, Лир Жирное, впервые за много лет изменивший Тургайской степи в пользу Монголии, говорил своим молодым сотрудникам: «Держитесь Гарбузова... Гарбузов поможет...»
Так оно и есть. Он сразу всех покорил обаятельной улыбкой, крепким молодым голосом, живыми умными глазами, ненавязчивым интеллектом ученого...
Гарбузова и летчиков усаживают на огромный брезент. Гарбузов сидит по-казахски, и это удается ему без всякого труда. За ухой Хахин рассказывает ему о своем путешествии по Тургаю — двести километров от Жайсанбая до Караколя в поисках ондатры. Теперь ясно, что запасы ценного пушного зверька здесь велики.
— Передайте данные в Иргизский охотпромхоз, — советует Гарбузов.
Андрюше Филимонову тоже хочется удивить зоолога.
— Сегодня утром у озера видел красноногого ибиса!
— Интересно, — прищуривает глаз Гарбузов. — Удивительно, как он мог сюда залететь из Японии?
Лаборант Андрей Блохин извлекает из коллекции пеструю птичку с синим отливом на хвосте. Гарбузов бережно берет ее в руки.
— Малая кукушка! Ну уж это действительно невероятно. Знаете, ребята, чем дольше живу в этих краях, тем больше верю в чудеса. Загадочная страна!
Снова всплывает история с гнездом черного грифа.
— Тут, пожалуй, нет правых и виноватых, — рассуждает Владимир Константинович. — Увидев человека у гнезда, грифы обязательно улетают прочь. И не только грифы...
— Но почему они бежали? Ведь человек никогда на них не охотится, — спрашиваю я.
— Действительно, вопрос. Гриф никого не боится. В воздухе он король. Питается падалью — значит, и на земле нет соперников. Грифы не боятся ни шума, ни машин. Однако боятся человека, а вернее — человеческих глаз. Боятся также трубы, бинокля, фотоаппарата... Впрочем, как и многие животные. Не случайно глаз у них часто замаскирован.
— А фламинго? Правда, вы видели их гнезда?
— Я не раз летал к урочищу Баба, туда, где когда-то повезло академику Сушкину. И вот два года назад я все-таки усмотрел их гнезда. Но вблизи... Лишь мечтаю об этом.
Наверно, это наша последняя встреча с Гарбузовым. Отсюда он улетает в Челкар, в свою лабораторию, чтобы заняться исследованием накопленного материала, и я, зная это, снова навожу его на разговор о Тургае. Гарбузов откликается охотно.
— Животный мир Тургая по-своему уникален. Фламинго, как видите, и те нашли себе приют. И все-таки... Дрофа, к примеру, когда-то была обычным явлением, охотились за ней даже на верблюдах — по кругу, а сегодня ее почти не встретишь. Стрепет ушел в предание... В ноябре, когда идет гон кабана, рев стоит по округе, как в свинарнике, но уже бьют его браконьеры. Тургай в переводе с казахского — птица. И в самом деле, какой только птицы нет в прибрежном тростнике! Но тростник безжалостно жгут, чтобы вырос молодой, зеленый — на корм овцам. Здесь нужен заповедник, но как его организовать, когда в Актюбинской области почти нет охотоведческих кадров? Правда, сайгака — главное наше богатство — в заповеднике не удержишь, ведь он мигрирует...
— Значит, нужно создавать заповедник на местах отела, — подводит итог Хахин. — Экспедиция даст рекомендации..
Л. Лернер, наш спец. корр.
