Элеватор на берегу Тигра
Юг Иракской Республики. На берегу древнего Тигра лежит небольшой город Амара. Сначала кажется — обычный провинциальный городок, но лишь сначала. Это административный центр мухафазы (провинции) Мейсан с немалым для Ирака населением в 140 тысяч человек, а главное — город развивающейся промышленности. Несколько лет назад на окраине Амары была построена крупнейшая в республике фабрика бытовой химии, а в 1974 году вступил в строй мощный сахарный завод: сырья хватает — в округе множество плантаций сахарного тростника.
Именно сюда, в провинциальный центр Амару, приехали в позапрошлом году советские специалисты строить элеватор.
Общеизвестно: Ирак — один из крупнейших в мире производителей и экспортеров нефти. Здесь добывают около 100 миллионов тонн «черного золота» ежегодно. Но вот с продовольствием дело обстоит непросто, и проблема обеспечения продуктами питания в стране достаточно острая. До трети поступлений иностранной валюты от продажи сырой нефти расходуется на оплату продуктов питания, импортируемых из-за рубежа — в основном из развитых стран Западной Европы.
В Ираке засушливый климат, невыгодный водный баланс, мало плодородных земель, пригодных для выращивания зерновых культур (они расположены в основном в северных мухафазах, и их явно недостаточно), поэтому пшеница приходит из-за рубежа морским путем — в трюмах сухогрузов. А из морского порта Басра многотонные трайлеры развозят зерно по различным районам — на первых порах в элеваторы. И здесь начинаются трудности. Население растет, и соответственно увеличивается и потребность в зерне. Многие же из ныне действующих элеваторов построены полтора-два десятка лет назад и технически устарели — нужны новые зернохранилища.
Элеватор в Амаре — один из десяти, строительство которых ведет советское внешнеторговое объединение — «Сельхозпромэкспорт». Выбор пал на Амару не случайно: город лежит по обе стороны «Дороги № 6» — центральной скоростной автострады Басра — Багдад, связывающей крайний юг с центром и севером Ирака. Не следует забывать и про Тигр: зерно приходит из Басры не только шоссейным, но и речным путем, а строительная площадка элеватора расположилась буквально в десятке метров от грязно-желтых струй древней реки Месопотамии.
Вокруг Амары раскинулись плантации пальмовых рощ: местные феллахи и занимаются главным образом разведением финиковых пальм. Ирак держит первое место в мире по выращиванию этой культуры и поставляет за границу 80 процентов всех производимых в мире фиников.
Ранней осенью, когда созревает урожай, груды золотисто-янтарных плодов высятся на рыночных прилавках. Считается, что хорошая арабская хозяйка должна уметь готовить из фиников чуть не сотню блюд. Они идут в пищу в свежем, вареном, вяленом виде. Из листьев финиковых пальм плетут прочные и красивые циновки, из древесных волокон вьют веревки и канаты, мастерят рыболовные снасти.
Сок тоже идет в дело: из него гонят финиковую водку — араку. Из пережженных и молотых косточек крестьяне варят кофе, а незрелые финиковые плоды скармливают скоту... Конечно, ничто и никогда не вытеснит финики ни из сельского хозяйства страны, ни из житейского обихода иракцев, но, несомненно, с увеличением поставок зерна, с вводом в действие элеваторов и прочих объектов пищевой промышленности в рационе жителей произойдут существенные изменения.
...Стоит отъехать от Амары к востоку, как картина резко меняется. Пышные пальмовые рощи отступают перед унылой песчано-глинистой пустыней, поросшей редкой верблюжьей колючкой. Не верится, что в этих бесплодных краях может существовать человек: в жаркие месяцы, с мая по октябрь, температура здесь подскакивает до 50 градусов. Нередко дует печально известный самум — он может занести мелким раскаленным песком легковой автомобиль за несколько часов. Однако люди живут и здесь.
Вдоль грейдера, ведущего от Амары к Тибу — селению в пустыне, — выставлены железные бочки и прочие емкости. Рано утром на трассу выезжают муниципальные автоцистерны с водой, бочки заполняются, а жители пустыни в канистрах, глиняных кувшинах и бидонах разносят драгоценную влагу по шатрам. Эти люди разводят верблюдов да еще на небольших огородах собирают скудный урожай овощей.
— Здешние жители занимают переходную ступень, — объяснил мне арабский инженер Аднан Фазель. — В принципе это бывшие бедуины, еще их отцы и деды кочевали по Аравии. Но изменение условий жизни, распространение наемного труда, образования, доступ к средствам массовой информации размывают традиционный уклад жизни, ломают патриархальные устои. Так что местные жители все чаще отправляются в города на заработки или привязываются к земле, становятся феллахами.
Недалеко от дороги виднеется с десяток низких шатров — из брезента, верблюжьих и овечьих шкур.
Между ними бродят флегматичные верблюды. Тут же — обитатели шатров. Мужчины закутаны в пестрые покрывала и платки, которые придерживаются на макушке «фитой» — черным витым шнуром из овечьей шерсти. Арабы подолгу смотрят вслед стремительным автомобилям, стоя у своих ветхих, раскачиваемых ветром и полузанесенных горячим песком пустыни жилищ...
А в двадцати километрах, в Амаре, кипит жизнь. После пяти часов пополудни, когда начинает спадать жара, на улицах появляются горожане: местные служащие неторопливо прогуливаются по набережной Тигра, спешат за покупками женщины в черных «абайях» — накидках, оставляющих открытым только лицо, а в парках и скверах над рекой рассаживаются юноши и девушки с толстенными учебниками. Электричество проведено не во все районы, и гимназисты стремятся максимально использовать световой день и даже багровые отблески заката.
За жизнью города лучше всего наблюдать из чайной, где вам сразу же подадут «армуды» — грушевидный стаканчик с крепким до черноты, обжигающим чаем. Часто в таких заведениях наружная стена вовсе отсутствует, и ничто не мешает следить за потоками машин и пешеходов.
На улицах звонко кричат разносчики вечерних газет, оглушительно стучат щетками по деревянным ящичкам бесчисленные чистильщики обуви, гарантируя прохожим отполировать туфли до зеркального блеска.
К вечеру оживает и местный рынок — «сук», зажигающий в сумерках неоновые рекламы и разноцветные гирлянды фонариков.
Арабский рынок — это целые кварталы старых узких улочек, где под деревянными навесами, перекрывающими проезжую — а точнее, «прохожую» — часть, идет оживленная торговля.
Все выходящие на улицу первые этажи домов и есть зеленные лавки, кустарные мастерские, магазинчики, парикмахерские. Вторые этажи отведены в основном под меблированные комнаты далеко не первого разряда, их и гостиницами-то не назовешь, хотя, судя по ярким, «звучным» вывескам, они претендуют на нечто большее: «Хайям», «Шехеразада», «Сады Семирамиды». В рыночных кварталах настолько темно, что в лавках постоянно горит электричество. У жителей провинции базар заменяет книги, кино, театр, телевизор.
Функции арабского рынка далеко не ограничиваются куплей-продажей. Сук — скорее центр деловой жизни города. Здесь заключаются сделки, здесь же располагаются конторы, частные бюро по аренде жилых домов, приемные врачей, лавки-мастерские по продаже вторичного сырья и сельскохозяйственного инвентаря. Количество этих частных «агентств» растет с каждым днем, они выплескиваются за пределы рыночных кварталов на прилегающие улицы, которые, таким образом, расширяют «географию» рынка.
Сук сияет ярче и ярче: на Амару опускается вечер, окрашивая горизонт в пурпурные тона. Нисходит вечерняя прохлада. Город засыпает, хотя разноголосица старинных улочек рынка умолкнет еще не скоро...
«Эх, прокачу!»
«Дорога № б» и прочие скоростные автострады — это почти прямые линии, протянувшиеся с севера на юг и с востока на запад. Хорошее покрытие, широкая полоса — вероятно, отсюда и проистекает склонность местных «сайков» — шоферов к лихости: на загородных шоссе они развивают скорость никак не меньше 140 километров в час. Первый урок езды «по-иракски» преподал мне шофер, с которым я пустился в путь из Багдада в Амару.
— Мистер Лазарь, — с достоинством представился невысокий мужчина с чаплинскими усиками. На вид ему можно было бы дать не больше сорока, но когда сайк разговорился (семь сыновей, у старшего — три дочки и ни одного пока внука!), стало ясно, что возраста он гораздо более почтенного.
Едва выехав из Багдада, мистер Лазарь тут же выжал из старенького «пежо» 120 километров в час и, сетуя, что ему попалась столь тихоходная колымага, за три часа покрыл расстояние почти в четыре сотни километров, не снижая скорости даже на поворотах.
Машину трясло как в лихорадке, под капотом что-то подозрительно бренчало и ухало, а но сторонам шоссе то и дело мелькали раздавленные, искореженные и обгоревшие остовы грузовиков и легковых автомобилей — печальные свидетельства неуемного азарта лихачей.
Правил дорожного движения здесь практически нет, хотя умозрительное представление о них все же существует. Машины с ревом и свистом проскакивают перекрестки по принципу «кто вперед», состязаясь в скорости и маневренности. Полицейский регулировщик изредка помахивает красно-зеленым жезлом — и то лишь для того, чтобы укорить совсем уж зарвавшихся водителей.
В крупных городах гоночные страсти несколько стихают: автомобильное столпотворение не позволяет водителям развернуться в полную силу. Приходится считаться и с пешеходами — эти демонстрируют полное презрение к четырехколесной технике и абсолютно не реагируют на отчаянные автомобильные сирены.
На улицах Амары, да и некоторых других провинциальных городов можно еще встретить пароконные экипажи, будто сошедшие с фотографий конца прошлого века. Черные фаэтоны на высоких колесах нещадно скрипят на ходу и прижимаются к тротуарам, уступая дорогу более быстроходным средствам передвижения в семьдесят пять и более лошадиных сил.
В Амаре едва ли наберется больше дюжины допотопных «колясок», но тем не менее это достопримечательность города, обделенного историческими памятниками, а возницы объединены в свой профсоюз, пожалуй, самый малочисленный в стране.
Как-то раз я воспользовался услугами такого экипажа. Разговорился с кучером — пожилым арабом в одеянии, поразительно напоминающем армяк дореволюционного российского извозчика, да и красный пояс иначе как кушаком не назовешь.
В шутку поинтересовался, есть ли у возницы удостоверение на управление упряжкой. Оказалось — вопрос вовсе не праздный.
Водительское удостоверение он получил еще в 1961 году, когда начинал работать в Багдаде, для чего пришлось сдавать экзамен авторитетной столичной комиссии. Со временем поток автомашин полностью вытеснил с багдадских улиц фаэтоны — пришлось перебираться в городок поспокойнее.
Однако и тут трудно — по улице порой не проехать из-за потока машин, да и с такси сложно тягаться: конкуренция! Иногда приходится по полдня простаивать без дела, и лишь в сумерках появляются пассажиры — любители прокатиться по старинке, под цокот копыт.
Приехали. Возница глянул на счетчик какой-то немыслимой конструкции, набивающий плату за проезд в зависимости от количества поворотов правого переднего колеса, и назвал астрономическую цифру. Затем после коротких переговоров снизил ее втрое. На сем и расстались, хотя за те же деньги можно было три раза объехать Амару на такси. Что ж, экзотика требует жертв...
Следует упомянуть и еще один вид транспорта — местные автобусы. На изготовление их идут устаревшие грузовики «мерседес-бенц» — стоит лишь сменить кузов на пассажирский салон. Выхлопные трубы выведены на крышу, и оттого громоздкая машина напоминает огромный пыхтящий самовар. В отличие от легковых машин «самовары» степенно колесят по бетонке междугородных трасс, неторопливо накручивая десятки и сотни километров.
Внешне автобусы напоминают шедевры художника-самоучки, обладающего неуемной склонностью к особо ярким расцветкам. Как правило, они сияют всеми цветами радуги, украшены бахромой и пышными султанами из перьев, расписаны лозунгами и мудрыми изречениями, отражающими личные философские воззрения шофера, что-то вроде: «Только раз, только у нас», «Эх, прокачу!», «Эх ты, жизнь моя постылая!» (Пессимизм и уныние тоже годятся для рекламы.)
А в автобусе — пестрая публика, разговоры о ценах и перспективах на урожай, новости об общих знакомых и мировых событиях. Висят вниз головами связанные попарно каплуны, покрякивают недовольно утки, а на крыше мирно дремлют овцы, играющие заодно и роль «теплоизоляции» — благодаря им крыша автобуса не так сильно накаляется под безжалостным солнцем...
Камышовый народ
В Иракской Республике живут более 10 миллионов человек: около 80 процентов — арабы, 16 процентов — курды, остальные 4 процента приходятся на турок, иранцев, туркмен, армян и ассирийцев (айсоров). Но одна из групп населения чаще всего не упоминается в справочниках. Это «мааданы», или «болотные арабы».
О мааданах ходят легенды и явные небылицы, долгое время их считали самой отсталой этнической группой в стране. Рассказы о жестокости и замкнутости «камышового народа» («болотных арабов» называют еще и так), суровых обрядах поклонения джиннам рисуют образ полулюдей-полупривидений, бесшумно передвигающихся по озерам и протокам на узких длинных лодках — «тарадах».
О «болотных арабах» мы слышали от арабских коллег — строителей элеватора, и от поденных рабочих, и от торговцев на рынке. Много противоречивого было в этих повествованиях. Выходило, что «болотные арабы» настолько же добродушны, насколько суровы и беспощадны, гостеприимны и в то же время замкнуты. Короче, единственное, что оставалось, — это самим отправиться к ним и увидеть все своими глазами.
Так мы и решили поступить, но, прежде чем отправиться в путь, навели справки у наиболее сведущего человека — нашего знакомого инженера Аднана Фазеля.
— Мааданы известны с давних пор, — сообщил он. — Их поселения раскинулись к западу и югу от Амары — в камышовых плавнях. Это более пятнадцати тысяч квадратных километров болот, лагун и озер, оставшихся от древних времен, когда Тигр и Евфрат, не сливаясь, как ныне, в реку Шатт-эль-Араб, порознь впадали в Персидский залив. Вот в этих труднодоступных плавнях — их сейчас называют еще «Болотной страной» — в течение трех тысячелетий собирались люди, преследуемые законом, — беглые рабы, преступники, которые и основали здесь несколько крупных поселений. О воинственности мааданов, их гордости и свободолюбии слагались легенды, отголоски которых дошли и до вас. На самом же деле это очень трудолюбивый и мирный народ, они разводят буйволов, выращивают рис, все, как правило, отменные рыбаки и искусные плетельщики циновок.
...Дорога, ведущая от маленького «большого» городка Эль-Маджарр-эль-Кебир («кебир» и значит «большой»), дремлющего в семи километрах к западу от трассы Багдад — Басра, вьется меж рисовых полей и наконец упирается в неширокую речную протоку с грязно-желтой водой.
Дальше начинается «Болотная страна». Само название это совсем не вяжется с общепринятым представлением об Ираке — стране пустынь, верблюдов и изнурительного, жаркого, засушливого климата.
У маленькой дощатой пристани стоят на приколе широкие, с высокими просмоленными бортами моторные лодки. Большинство из них оборудовано деревянными навесами — они не только служат надежной защитой от палящего солнца и дождя, но и представляют дополнительную посадочную площадь. Во время наплыва туристов лодочники размещают на «втором этаже» публику помоложе и попроще.
Отсюда, из «желтой гавани», лодки направляются в самое сердце земли «болотных арабов» — селение Сахин.
Однако, прежде чем выехать, нам пришлось побывать в местном полицейском участке, чтобы получить разрешение на въезд в «Болотную страну».
Сержант полиции записал в регистрационный журнал подробные данные о каждом из членов группы, включая постоянное место жительства, затем перенес необходимые сведения на розовый бланк пропуска и только после этого в цветистых выражениях пожелал приятного путешествия. Подобная процедура, предшествующая здесь любой экскурсии, имеет свои причины: известны примеры, когда самонадеянные приезжие отправлялись в болотные лабиринты без провожатых и... исчезали, заблудившись в путанице узких проток, бесследно терялись в гуще камышовых «джунглей» в два человеческих роста высотой. На поиски приходилось вызывать вертолет, а это стоит больших денег.
Вечером в журнале делается отметка, что туристы благополучно вернулись (если, конечно, гости не предупредили заранее, что собираются заночевать или пробыть в «Болотной стране» несколько дней.)
Сделав крутой поворот, наша лодка уходит в центральную протоку, вдоль которой высятся плотные стены камыша. От основной водной дороги вправо и влево расходятся еще более тесные «проселки», куда можно протиснуться лишь на узкой рыбацкой тараде.
Вода из желто-грязной становится серой, потом приобретает бутылочный оттенок и наконец окончательно светлеет: там, внизу, меж длинных кос водорослей суетятся стаи мальков, проходят косяки лобастых сазанчиков. Кажется — опусти руку и сразу дотянешься до дна, однако впечатление обманчиво: глубина больше двух метров.
Неожиданно из узкого канала выплываем на открытое место. Посреди ковра из кувшинок, скрывающего большую часть поверхности озерка, замерли на отмели цапли, неподалеку дремлет на солнце пеликан, а из зарослей то и дело срываются стаи диких уток — в зимнее время сюда слетается из северных широт водоплавающая дичь и дожидается лета, резвясь на водной глади теплых лагун. Снова извилистые лабиринты узких проток и каналов, и через час мы выплываем наконец к Сахину — деревушке домов в сорок.
Дома в Сахине «растут» прямо из воды. С невероятным упорством предки местных жителей устраивали здесь искусственные островки. Землю привозили в мешках с «материка», а когда насыпные острова чуть поднимались над водой, на них строили дома с плетенными из камыша стенами. Впрочем, камыш и до сих пор единственный строительный материал в «Болотной стране»: из стеблей искусно сплетены стенные «панели», покрытые затейливым арабским орнаментом. И в домах «болотных арабов» почти все сделано из камыша: детские люльки, блюда, кувшины, шкатулки, циновки, корзины. Из стеблей сплетены и входные двери, и заборы вокруг домов, и загоны для скота.
Искусством плетения овладевают с раннего детства, его передают из поколения в поколение и хранят как семейную или, вернее, профессиональную тайну.
В доме, построенном на индивидуальном островке, где вода зачастую плещется у самого порога, живет семья человек в семь-двенадцать. По двору разгуливают куры, в загонах блеют козы, переминаются и шумно вздыхают коровы и буйволы.
Буйволы здесь настолько приспособились к жизни в воде, что их вполне можно отнести к разряду «водоплавающих»: в жару они неторопливо бродят по мелководью, — так что над водой торчат лишь головы, увенчанные полумесяцами рогов, — и меланхолично пощипывают водоросли.
В Сахине, как в настоящем «сухопутном» городке, есть школа и больница, сработанные все из того же камыша, два кирпичных домика — государственный магазинчик и местный полицейский участок с одним-единственным скучающим полицейским. Есть и деревянная гостиница-поплавок, увешанная рекламными плакатами туристских фирм. Дома самые разнообразные — высокие и низкие, с ровной, как стол, крышей и куполообразные, есть даже идеальной полусферической формы. Почти над каждым развевается государственный флаг.
Мы попросили хозяина нашей лодки причалить к одному из насыпных островков.
У входа в дом нас встретил глава семейства, тепло поприветствовал, но в дом не пригласил. «Болотные арабы» не очень охотно впускают в жилище постороннего, тем более иностранца, поэтому мы удовлетворились тем, что прошли на задний двор, где две женщины и мальчик лет четырнадцати плели камышовые циновки. Трудно уследить за молниеносными движениями их рук и пальцев, с неимоверной быстротой сгибающих, мнущих, связывающих, переплетающих тонкие стебли.
При нашем появлении плетельщицы прекратили работу и, ничуть не смущаясь, бойко отвечали на все расспросы, с достоинством принимая похвалы по поводу их искусства.
В «Болотной стране» женщина занимает иное положение, чем в прочих районах Ирака, да и на Ближнем Востоке вообще. Она не носит абайи, не прячется от взгляда постороннего мужчины и принимает равное участие с «сильным полом» в решении многих вопросов. Женщины в Сахине — основные поставщики камыша для плетельщиков, они помогают мужчинам и в строительстве домов.
...Хозяин нашей лодки заметно нервничает — он теряет время, а в «желтой гавани» его ждут новые клиенты: работа есть работа, ведь надо окупить расходы на лодку, каждый динар на счету. Наконец, получив деньги, лодочник отчаливает, а дальнейшую заботу о нашем передвижении берет на себя хозяин дома. Он усаживает нас в длинную лодку с загнутыми носом и кормой, напоминающую индейскую пирогу, устраивается на корме с широченным веслом — «лопатой», и мы плывем через весь поселок к деревянной гостинице, где на волнах покачиваются несколько свободных моторных суденышек.
Тарады в Сахине — единственный вид транспорта. Между островками, на которых стоят камышовые дома, не перекинуто ни одного мостика, так что на лодке ездят и в магазин, и в гости, и в больницу. Детей в школу отвозят тоже водным путем.
На «материк» за покупками ездят редко, большей частью компаниями — женщины, молодежь. Некоторые старики за пределы Сахина вообще никогда не выезжали. О событиях в мире узнают по радио, над некоторыми крышами даже высятся телеантенны. Недавно сюда протянули подводный электрический кабель, но в домах на окраине поселка по вечерам все еще зажигают керосиновые светильники и старинные медные масляные лампы, что в камышовых жилищах отнюдь не безопасно.
Девушки из Сахина, как правило, не выходят замуж за жителей «материка», юноши также предпочитают местных невест. Неудивительно поэтому, что все жители поселка в той или иной степени доводятся друг другу родственниками.
...На закате мы возвращались по озаренной багровым солнцем центральной протоке в «желтую гавань». Навстречу то и дело попадались рыбаки-одиночки, возвращавшиеся с уловом в камышовый город, а где-то на полпути из-за поворота вынырнула целая флотилия в дюжину лодок: им было с нами по дороге — артель везла на «материк» дневной улов. Через час они сдадут рыбу торговцам, а затем в сумерках вернутся на свои островки. Нам же предстоял путь дальше — в Амару, к строящемуся элеватору на берегу Тигра.
Виктор Мишин
