В 1876 году в Болгарии вспыхнуло народное восстание против пятивекового османского ига. Весть об этом всколыхнула всю Россию. По всей стране начался сбор пожертвований для помощи и вооружения болгарских повстанцев. Приняли в нем участие и граждане города Самары: воодушевленные известиями о героическом восстании, они решили послать в Болгарию знамя. Специально вышивались ленты на древко, ювелиры приготовили серебряные гвозди. Но самарцы отправить знамя не успели — восстание было жестоко подавлено.
Весной 1877 года Россия вступает в войну с Турцией. Конечно, царизм при этом стремился укрепить свои политические позиции на Балканах. Однако русский народ считал ее справедливой войной за освобождение угнетенных братьев.
Во главе болгарского ополчения, которое формировалось в Румынии, был поставлен генерал Н. Г. Столетов.
И вот 17 апреля Самарская дума решает передать знамя ополчению. Для его вручения в лагерь ополченцев под Плоешти были посланы Е. Т. Кожевников и П. В. Алабин. Вручение знамени состоялось в мае.
«...Войска были выведены из палаток... — пишут в своем отчете Кожевников и Алабин. — Посреди обширного пространства, обставленного войском, стояло духовенство в облачении и устроен был стол, на котором мы разложили знамя и все принадлежности для его прибивки к древку: серебряные гвозди, ремень, молоток, шило...»
После торжественного освящения знамени первый гвоздь вбил главнокомандующий русской армии, затем генерал Столетов, посланцы Самары, командиры бригад и дружин, несколько прославившихся в боях болгарских повстанцев, и среди них Церко Петкович, старик, всю свою жизнь отдавший борьбе с турками. Забив гвоздь, он, как свидетельствуют очевидцы, «сказал со слезами на глазах: «Да поможет бог пройти этому знамени из конца в конец всю болгарскую землю, да утрут им наши матери, жены и дочери свои скорбные очи, да бежит перед ним все поганое, злое, нечестивое, и да ляжет позади него мир, тишина и благоденствие».
...Далее к болгарским дружинникам от имени города Самары обратился Алабин: «...Издалека, через всю русскую землю оно нами принесено к вам, как бы в живое свидетельство того, что оно дается вам не одним каким уголком России, а всею русскою землею... Идите же под сенью, этого знамени. Пусть будет оно залогом любви к вам России... Пусть оно будет знаменем водворения в вашей многострадальной стране навсегда мира, тишины и просвещения!..»
Слова эти были встречены болгарами с неподдельным восторгом: крики «ура» и «живий» долго гремели в воздухе, сливаясь с раскатами гремевшего в то время грома, шапки летели вверх, и болгарские дружины пошли в лагерь с песнями, подняв шапки на штыки...»
На следующий день под самарским знаменем — первым военным знаменем Болгарии — были приведены к присяге все дружины.
Закончив кратковременное обучение, болгарское ополчение стало принимать активное участие в сражениях, и особенно отличилась в боях знаменосная Третья дружина, которой командовал русский офицер, подполковник Павел Петрович Калитин.
Из рапорта генерала Столетова о сражении под Эски-Загрою (ныне Стара-Загора), где была остановлена армия Сулеймана-паши, рвавшаяся в тыл русских войск к Шипкинскому перевалу:
«...Четырем некомплектным дружинам ополчения выпало на долю оборонять позицию более четырех верст протяжения... Особенно важное стратегическое значение приобрел левый фланг нашей позиции, как ключ горного ущелья, занятие которого угрожало уничтожением всему ополчению...
Видя, что Третья дружина занимает сравнительно худшую позицию, чем турки, скрытые виноградником и кукурузой, подполковник Калитин поднял цепь и двинулся вперед под сильным ружейным огнем. Во время этого наступления ранены в ногу штабс-капитан Усов и подпоручик Бужинский. Первый из них пытался еще идти вперед, ободряя ополченцев словами: «С богом, юнацы, напред!», и тут же пал мертвым...»
Генерал Столетов подробно описывает ход боя, который вела Третья дружина, воинское мастерство и незаурядное мужество Калитина, его офицеров — Федорова, Попова, командиров рот, отважную штыковую атаку, остановившую наступление турок. «...Огонь ополченцев еще спорил с противником за поле сражения, но турецкие пули обезлюдили дружину... Переходя с позиции на позицию, люди 3-й дружины падали один за другим... Знаменный унтер-офицер Аксентий Цымбалюк, раненный в живот, упал, причем сломалось древко. Приподнявшись, он продолжал идти, не соглашаясь отдать никому вверенной ему святыни... и передал ее только по распоряжению дружинного командира.
Принявшие после Цымбалюка знамя два унтер-офицера тоже пали, как и все знаменные ряды. Тогда знамя взял сам подполковник Калитин, но тотчас был поражен пулею насмерть. Из боя знамя было вынесено унтер-офицером Фомой Тимофеевым. Поручик Живарев, видя смерть подполковника Калитина, раненный сам, пытался вынести своего начальника, но люди, помогавшие ему, были перебиты. Наконец поручику Живареву удалось положить тело на лошадь, но в тот момент, когда она трогалась со своей ношей, турецкая пуля убила ее на месте.
Резервов давно уже не было... Перекрестный огонь противника вынес из строя около половины людей...
В продолжение четырех тяжелых часов двухтысячный отряд людей, собравшихся под знамена всего три месяца назад, твердо держался против лучшей части турецких армий Сулеймана-паши — и упорно спорил за поле битвы...»
Подвиг русско-болгарского отряда стал подлинным испытанием боевого содружества и имел огромное тактическое и стратегическое значение для всей войны. Турецкая армия три недели собиралась с силами для нового наступления, что позволило русским войскам укрепить Шипку.
Эти события отстоят от наших дней на столетие. Но, занимаясь поисками архивных документов и свидетельств, связанных с самарским знаменем, я еще раз убедился, что подвиги, героизм никогда не остаются в истории лишь некими музейными экспонатами, а эстафетой идут от поколения к поколению.
Совершенно неожиданно для себя я встретился с именем Калитина в воспоминаниях Маршала Советского Союза Бориса Михайловича Шапошникова.
Рассказывая о своей службе в царской армии, в частности о Первом Туркестанском батальоне, который стоял в Ташкенте, Б. М. Шапошников пишет: «В старой армии поощрялся принцип совместной службы братьев в одной стрелковой части, и вот одновременно в 1-м Туркестанском батальоне служили четыре брата Калитиных и четыре брата Федоровых — восемь родственников из общего штатного состава 26 офицеров.
В 1877 году старший из Калитиных, Павел Петрович, капитан Федоров и поручик Попов по собственному желанию были командированы в действующую Дунайскую армию. Калитин был назначен командиром дружины болгарского ополчения, а Федоров и Попов командовали в ней ротами...»
Далее, описывая известный бой под Эски-Загрой, Б. М. Шапошников приводит такие подробности подвига Калитина, вероятно, рассказанные ему младшими братьями героя: «Дважды легко раненный Калитин соскакивает с коня, хватает знамя, вскакивает снова на коня и со знаменем в руках кричит своей дружине: «Ребята! Знамя наше с нами! Вперед — за ним, за мной!» Воодушевленные ополченцы бросились за своим командиром, турки дрогнули, но в это время три пули пробили грудь Калитина. Вокруг упавшего с коня командира произошла жестокая штыковая атака. В этом же бою были убиты и оба ротных командира — капитан Федоров и поручик Попов...
Во время моей службы был поставлен на средства, собранные офицерами, памятник павшим бойцам батальона, в том числе Калитину, Федорову и Попову. Он стоял в сквере перед казармами батальона.
Память о старшем Калитине свято хранилась в батальоне. Веселый и жизнерадостный, Калитин, по воспоминаниям старожилов, был смелым в бою и веселым в повседневной жизни.
Из четырех братьев Федоровых я застал в батальоне двух...»
Вот как не умирает подвиг, как живут в памяти поколений герои, их как живых вспоминает уже в наши дни советский маршал.
Интересно, сохранился ли под Ташкентом этот памятник?
И, наконец, связь времен привела меня к генерал-майору Советской Армии Георгию Николаевичу Караеву, сыну героя болгарского ополчения Николая Караева — ординарца легендарного Калитина.
...Город на Неве. В старом доме, в квартире со старинной массивной мебелью, основательными книжными шкафами, с картинами исторических сражений под Эски-Загрой, у легендарной Шипки, под Плевной, портретами коренастого чернобородого воина в черкеске, его оружием на бархатной глади ковра, меня встречает высокий, статный, невзирая на преклонный возраст, подвижный человек.
— В те далекие времена отца, вероятно, назвали бы «диким горцем», — говорит Георгий Николаевич. — Родился он в горном осетинском ауле Цмти, был неграмотен, но смел, справедлив, добр и внимателен к людям. Так мне рассказывали о его юности долгожители аула, в частности, Асиат Кантемирова, умершая всего несколько лет назад. Помнит она и как провожали отца в поход, на войну. Как уж дошло до горного селения, что в Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание против турок, сказать трудно, но только отец вместе с группой добровольцев отправился бороться за свободу в Сербию еще в 1876 году. За храбрость был произведен в подпоручики, награжден серебряной медалью и орденом.
— Значит, он был уже офицером к началу русско-турецкой войны?
— Точнее, офицером сербской армии. Однако, узнав, что Россия вступила в войну с Турцией, отец тут же направился в Румынию, где формировалось болгарское ополчение, и обратился к генералу Столетову с просьбой о зачислении его рядовым дружинником. Так его и зачислили в Третью дружину к подполковнику Калитину, как он и просил в своем рапорте — «в число охотников».
Когда ополчение включилось в военные действия, отец часто ходил в разведку, участвовал более чем в восьмидесяти боях.
— И в знаменитом сражении под Эски-Загрой тоже?
— Конечно. Более того, он накануне боя был послан в разведку и лично докладывал генералу Столетову о расположении войск Сулеймана-паши. Было это 18 июля, а на следующий день и произошли те самые схватки, что прославили болгарское ополчение и особенно ее Третью дружину. Как ординарцу командира, отцу приходилось под огнем передавать распоряжения Калитина, самому участвовать в рукопашной. Он часто вспоминал Эски-Загру...
Георгий Николаевич прервал свой рассказ и достал из папки копию свидетельства начальника штаба болгарского ополчения подполковника Рынкевича, который тоже участвовал в этом бою вместе с дружиной Калитина.
«Перекрестный огонь вывел из строя почти половину дружины. Ополченцы не успевали наклониться, чтобы оказать помощь раненому, как тут же падали, подкошенные пулями противника. Ополченец Николай Дудар («это прозвище, полученное Николаем Караевым еще на родине», — объяснил Георгий Николаевич), ординарец командира дружины, после смерти последнего отдал свою лошадь раненому ротному командиру и, отстреливаясь, продолжал отступать пешком. Турки, увидев человека в черкеске, стрелявшего в них, сразу окружили Дудара, пытаясь взять его в плен живым. Но храбрый воин не растерялся: выхватив саблю и кинжал, он тут же уложил шесть человек и продолжал отступать к своим...»
Прочитав эти строки, я невольно бросил взгляд на оружие героя, мирно висевшее на стене. Перехватив мой взгляд, генерал Караев улыбнулся:
— Тут я могу внести маленькую поправку со слов отца: он действовал не только кинжалом, но еще и ружьем, которое выхватил у одного из турок. Уложил он пятерых, а шестой бежал. За этот бой отец был награжден своим первым Георгиевским крестом.
— Георгий Николаевич, а пистолет, что висит на стене?..
— Трофей. Однажды отец ехал мимо болгарского селения и увидел турка, тащившего за волосы болгарку, за юбку которой цеплялась плакавшая девочка. Отец поспешил на выручку, а тут выскочил еще турок на коне. Одного отец уложил из пистолета, второй выстрелил в него, но промахнулся и, развернув коня, стал уходить. Отец настиг его... Это пистолет того самого турка...
— А после — бои на Шипке?
— Да, как раз в августе 1877 года болгарское ополчение помогало русским войскам отражать наступление армии Сулеймана-паши и четыре месяца удерживало в своих руках этот вошедший в историю перевал. Снова схватки с превосходящим противником, невыносимая жара и катастрофическая нехватка воды. На все наши войска было только три источника, которые, как и путь к ним, находились под непрерывным обстрелом турок. Вот познакомьтесь, что писал один из участников этой эпопеи...
Георгий Николаевич снова подошел к отцовскому шкафу и достал книгу, изданную тоже почти сто лет назад, — «Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877—1878 гг.». Открыв томик с торчавшими из него закладками, генерал передал книгу мне. Там было отчеркнуто следующее.
«Дорога, ведущая к ключу... усеялась трупами, служившими некоторым образом живой траншеей, да, именно живой траншеей, потому что солдаты, идя впоследствии за водой, проползали между трупами своих же товарищей и этим не представляли для неприятеля слишком видимой цели, а кого мертвый товарищ не прикрывает, того пуля застигала, и он, бедняга, превращался в траншею... Так вот что значило в то время вызваться охотником за водой. А охотники вызывались часто, чему свидетельствует длинная густая цепь трупов».
Потом прочел я свидетельство и самого Столетова: «Мы посылали за водой все равно что на расстреляние».
— ...Вот так добывали воду, в том числе и отец. Во время одной из таких вылазок он был ранен в ногу. Вообще-то он три раза был ранен, но строя не оставлял.
Вот, скажем, моя запись рассказа отца, когда ему было поручено преградить путь туркам, взорвав фугас.
«Самое трудное — точно определить время, когда надо поджечь этот проклятый шнур. Турки приближаются, слышу их голоса, а огонь высечь не могу. То ли руки дрожат, то ли трут отсырел, не знаю. Ну, думаю, конец мне пришел... Пытаюсь еще раз, и вдруг искра! Загорелся шнур. Бросился бежать к своим, не тут-то было, турки увидели, открыли огонь. Залег... А в этот момент как рванет! Меня оглушило, засыпало землей, не помню, как выбрался и дополз до своих. Говорили, что потерял сознание, когда в своих окопах оказался...
— Мы тебе тогда голову водой окатили, — сказал один из сидевших в кабинете, — последнюю на тебя вылили...
— А турок там полегло при взрыве... — добавил другой, — я сам ходил потом смотреть...»
— Как сложилась дальнейшая судьба вашего отца?
— После тяжелого ранения и госпиталя отец снова вернулся в строй и воевал до конца кампании. За Шипку был награжден вторым Георгиевским крестом, почетным оружием, а всего семнадцатью русскими, болгарскими, сербскими, румынскими орденами и медалями. По представлению генерала Столетова был произведен в прапорщики. Служил в Петербурге, занимался самообразованием, встретил мою мать — студентку-бестужевку. А меня назвал Георгием в ознаменование того, что был георгиевским кавалером. Сами понимаете, что под влиянием рассказов отца я не мыслил себе иного пути, чем служба в армии. В 1910 году поступил в военное училище и подпоручиком вышел в 145-й Новочеркасский пехотный полк. С этим же полком пошел в 1914 году на фронт. Правда, воевать долго не пришлось, был тяжело ранен, долго лечился. Сразу же после Октябрьской революции вступил добровольно в Красную Армию.
Отец мой умер в 1919 году. Я старался быть верным памяти отца, когда воевал против Юденича, с Колчаком сражался, против Врангеля в Крыму... К началу Отечественной войны командовал бригадой, потом блокадный Ленинград — в одной из военных академий готовил кадры для фронта, затем долгие годы заведовал кафедрой военной истории... И это тоже связано с отцом: ведь желание узнать как можно больше о русско-турецкой войне и стало началом моего увлечения военной историей...
Я знал, что Георгий Николаевич, выйдя в 1955 году в отставку, продолжал заниматься историей военного искусства. Пять лет он возглавлял экспедицию Академии наук СССР по определению места Ледового побоища на Чудском озере в 1242 году, не оставлял своих исследований, связанных с русско-турецкой войной. Боевой дружбе русских воинов и болгарских ополченцев посвящена его книга «Не смолкнет слава этих дней», изданная в Болгарии. Член правления Общества советско-болгарской дружбы и председатель правления Ленинградского отделения этого общества, Георгий Николаевич Караев сейчас завершает составление альбома всех наград, медалей и знаков боевой дружбы наших народов. Мало кому известно; например, что в честь похода киевского князя Святослава в 971 году и его борьбы совместно с болгарами против Византии было выпущено 11 памятных медалей. На других медалях запечатлены славные победы Румянцева, Суворова, освободительной русско-турецкой войны. Особенно интересна специальная медаль с надписью: «Сеющие со слезами будут пожинать с радостью. В честь освобождения Болгар».
На двух славянских языках — русском и болгарском — одинаково звучит и одинаково будит воспоминания дорогое обоим народам, священное слово Шипка... На вершине, названной именем генерала Столетова, воздвигнут болгарами памятник Свободы. Над мраморным саркофагом стоят в вечном карауле братья-воины: русский солдат и болгарский ополченец...
Вот уже столетие приходят на Шипку болгары поклониться священным могилам храбрецов, восстановить перед мысленным взором героические картины минувших битв на бережно сохраненных русских редутах, батареях, постоять у орудий среди нагромождения скал неприступного Орлиного гнезда...
Отчизна нам безмерно дорога,
И мы прошли по дедовскому следу.
Чтоб уничтожить лютого врага
И утвердить достойную победу.
Эти строки на одном из памятников у деревни Шипки написал советский воин.
А в книге посетителей музея Освобождения Плевны я прочел такую запись: «В детстве я слышал от дедушки о Плевне и боях за освобождение Болгарии от турецкого ига. В ходе Великой Отечественной войны 1941—1945 годов мне выпало дойти до Болгарии. Вспомнились рассказы дедушки, потом пришло письмо от него, в котором сообщались подробности боев под Плевной. Десять месяцев я мечтал посетить Плевенский музей и вот сегодня — 25 сентября 1945 года — его посетил. Очень счастлив увидеть, как наши русские богатыри помогали болгарскому народу освободиться от турок.
Выражаю глубокую благодарность болгарскому народу, который сумел сохранить великую память о русских.
Я лейтенант, мне 32 года, а деду моему 114-й год, но он жив и гордится, что освобождал Плевен. Тут я увидел знамя гвардейского Павловского полка, это полк моего деда, а его внук — тоже гвардеец и гордится этим званием. Уверен, что пройдут годы, и мой сын Владимир прочтет эти строки, и ему не будет стыдно за своих отца и прадеда.
Гвардии лейтенант Василий Луговский».
...А самарское знамя еще раз побывало в России. В 1961 году его любовно восстановили советские реставраторы, и вновь оно вернулось в Болгарию.
Юрий Гальперин
