Тысячелетиями извергавшаяся лава создала рельеф острова Реюньон: высокие горы внутренней части, разрезанные долинами, тесными и глубокими, крутые обрывы, небольшие плато — и узкая ровная прибрежная полоса. Берег завален глыбами застывшей лавы, и те же гигантские глыбы усеяли дно прибрежного мелководья. Оттого и нет на острове удобной естественной гавани.
Потому-то многочисленные мореплаватели даже не пытались высадиться на этот необитаемый остров, затерянный в Индийском океане в шестистах километрах к востоку от Мадагаскара. Они ограничивались тем, что, нанеся его на карту, устремлялись дальше по бурным волнам в поисках более удобных и богатых земель. Впрочем, даже не видя в острове никакой пользы, капитаны не забывали дать ему имя.
Первым «крестным отцом» был капитан португальского судна «Санта-Аполлония», некто Лопиш да Оливейра. Свое имя он уже увековечит незадолго до того, как поросшие густым лесом горы нового острова выросли перед ним из океана. И теперь, не ломая долго головы, он решил вписать на географическую карту имя своего корабля.
Санта-Аполлония просуществовала восемнадцать лет, пока в 1545 году соотечественник Лопиша, капитан Маскареньяс, не дал острову свое имя. А поскольку через несколько лет он открыл и нынешний остров Маврикий, название распространилось и на него. Имя так и осталось на карте: Масчаренские острова. Однако каждый из островов впоследствии получил свое новое имя.
Какое-то время просуществовало название Форест оф Инглэнд — Английский лес. Очевидно, капитану Кэстлтону, которому Маскареньяс открылся в марте 1613 года, зеленые здешние леса напомнили далекую родину. Но и англичанин даже не попытался высадиться на берег, чтобы установить там британский флаг.
Двадцать пять лет спустя французский корабль «Сэн-Алексис» бросил якорь неподалеку от острова Форест оф Инглэнд. Французские моряки на шлюпке добрались до берега, водрузили флаг с королевскими лилиями и, объявив остров владением Людовика XIII, нарекли его Бурбоном (в Париже, впрочем, название утвердили только в 1649 году). Под этим именем суждено острову было пробыть довольно долго — примерно столько же, сколько процарствовали еще Бурбоны.
Франции принадлежал тогда и Маврикий. С 1642 года французы начали заселять оба острова.
Одни переселенцы отправлялись в долгое трехмесячное плавание добровольно, со всеми пожитками, с женами и детьми. Люди более состоятельные предпочитали Маврикий, где было больше удобной для крупных плантаций земли.
Другой поток переселенцев шел на Маскарены из Африки и с Мадагаскара: в зловонных трюмах невольничьих кораблей везли рабов — негров и мальгашей.
Плантаторы на Маврикии покупали их сотнями. Фермеры на Бурбоне — даже самые зажиточные — редко приобретали больше, чем два десятка: приученные к экономности и труду на старой родине, они не брезговали и сами физической работой на собственной земле.
Земли на Бурбоне не хватало, хозяйства прижались к берегу. Закон запрещал дробить участки, полученные по наследству, так что ферма оставалась старшему сыну, а младшим приходилось искать себе пропитание на стороне. Шаг за шагом, осваивая горы, продвигались французы в глубь острова. У каждого переселенца только и было что два-три раба, осел, иногда вол. В горах сводили лес, распахивали ровные участки на крошечных плато величиной с два носовых платка. Власти поощряли освоение острова и даже помогали для этого приобрести — тем, у кого не было, — двух рабов.
Дела у жителей гор шли по-разному, земля, удобренная сначала золой сведенного леса, через несколько лет переставала родить, а податься уже было некуда.
И многие белые семьи в горах существовали лишь на то, что сдавали внаем своих немногочисленных негров. Больших доходов при дешевизне рабского труда это не давало.
Зато идти самим в батраки белым горцам не позволяла гордость: одно дело работать на своем поле, другое — на чужого хозяина. В глазах общества это низводило белого до уровня негра. А рабы в те времена перечислялись в списке сельскохозяйственного инвентаря где-то между волом и плугом.
И довольно скоро на острове распространилась весьма странная категория людей: более голодные, чем невольник на хорошей плантации, не имеющие ни доходов, ни занятий, но категорически отвергающие саму мысль о физической работе. Так появилась на острове прослойка населения, называемая «бедными белыми».
История тем временем не стояла на месте, и в революционном 1793 году остров Бурбон стал островом Реюньон. По-французски это значит «соединение», и название это должно было увековечить одно из важных событий революции: соединение марсельских волонтеров с революционными парижанами. Но хотя во Франции провозглашены были «свобода, равенство и братство», на новоокрещенном Реюньоне рабство не отменили.
Название острова менялось еще только один раз: в 1815 году патриотически настроенные реюньонцы провозгласили, «что отныне и навеки остров будет именоваться Бонапарт». Через два дня на острове высадились заклятые антибонапартисты — англичане. Да и Париж, где вновь к власти пришли Бурбоны, конечно, тоже не поддержал островитян.
С тех пор остров остался Реюньоном, и именно под этим названием он нанесен на все карты мира. (Если не считать случая, когда лиссабонские картографы времен Салазара в приступе казенного патриотизма выпустили «Атлас мира», где всем топонимам возвращено было «исконно португальское» звучание. Тут вместо Реюньона был «Ислади Маскареньяс».)
Эпоха бурного колониализма создала на островах Атлантического и Индийского океанов пестрое население: потомки белых переселенцев, негров-рабов, индийских батраков, китайских кули. Цвет кожи человека до сих пор определяет его место в обществе на многих из них: чем светлее кожа, тем выше положение. Но светлокожих обычно на островах не так уж много. Кроме Реюньона. Здесь белые составляют половину населения.
На большинстве островов белый если и не прямо принадлежит к правящему классу, то, уж во всяком случае, состоятелен. На Реюньоне европейское происхождение объединяет и элиту, и беднейших из бедных.
В 1848 году декретом из Парижа рабство на Реюньоне было отменено. Владельцы, правда, получили компенсацию за свою собственность, но быстро ее проели. И сотни горских белых семей лишились последнего источника дохода.
На побережье возделывали сахарный тростник, крупные плантаторы поглощали мелких, и те, чтобы не работать бок о бок с бывшими своими рабами, предпочитали переселяться в горы. А освобожденные негры все ушли к морю.
Лес на острове давно свели, и голые вулканические кручи имеют вид печальный и дикий. Но любая более или менее ровная площадка возделана и засеяна кукурузой, луком, чесноком. И геранью-пелларгонией. Остров Реюньон — крупнейший в мире поставщик гераниевой эссенции, необходимой для французских парфюмеров. Нарубленные листья герани давят, насыпав в кадку, босыми ногами, потом сгущают сок на костре из сучьев тамаринда. Поскольку скупщикам трудно добираться до крестьян по горным тропам, эссенцию в бутылях относят в город Сен-Дени — столицу острова. Герань дает возможность перебиться «бедным белым». Но только перебиться.
Даже в самых удачно расположенных районах детям приходится добираться до школы часа по три. В более глухих местах школ просто нет, и неграмотность среди «бедных белых» выше, чем среди прибрежных темнокожих.
В воскресенье горцы спускаются по узким тропам на рынки Сен-Дени и других городков и продают там свой небогатый товар: бобы, горох, чечевицу, огурцы, курицу или гуся. Малорослые и тощие, с коричневой, продубленной зноем и ветрами кожей, они даже внешне непохожи на тех европейцев, которые живут в городах, и те четко различают «их» и себя. Вечером «бедные белые» напиваются дешевым ромом в харчевнях, куда не ходят ни негры, ни индийцы.
Не дай бог спросить у горца: не было ли среди его предков цветных? Такой вопрос — самое страшное для него оскорбление, ведь европейское происхождение — единственное, чем он обладает.
«Бедный белый, — говорили на Реюньоне в прошлом веке, — это тот, у которого за душой ничего, кроме двух негров да мятой шляпы».
Рабов-негров у горцев больше нет. Осталась только мятая шляпа...
Л. Ольгин
