После того, что пришлось пережить в эту ночь Рустаму Исламову, все другое покажется, наверное, пустяком. Шутка ли — ничего не подозревая, оказаться в двух сантиметрах от смерти. Ведь редко кому удавалось выжить после укуса гюрзы; даже сыворотка, которую всегда наготове держит Федор Иванович Николаев, директор заповедника, может быть бесполезной...
Рустам Исламов — кинооператор «Узбектелефильма», и на острове Арал-Пайгамбар он, как и я, тоже впервые, с той лишь разницей, что я приехал сегодня утром, а он живет уже третью неделю. Киноэкспедиция снимала фильм о фауне и флоре заповедника. Накануне оператор вернулся на базу уже затемно, поднялся на крылечко и только хотел переступить порог, как услышал под ногами злое шипение.
— Федор Иванович!..
Засыпавший уже Николаев сразу вскочил с кровати и, схватив деревянную рогульку, выбежал в коридорчик.
В комнату Рустама он, однако, не вошел, а, перегнувшись через порог, пошарил рукой за дверным косяком, щелкнул выключателем. На полу, свернувшись шлангом, лежала огромная змея. Она явно была недовольна тем, что ее побеспокоили, и сердито шипела. Николаеву понадобилась, наверное, какая-то доля секунды, чтобы прижать ее голову рогулькой и ухватить за шею возле самых челюстей с большими саблевидными зубами.
— Вот плакался — гюрзу тебе подавай, а она сама на «кинопробу» приползла, — усмехнулся директор. — В рубашке ты, Рустам, родился. У них в эту пору укус — не приведи господи... — И аккуратно уложил гюрзу в мешок.
Наутро Рустам, рассказывая мне об этом происшествии, добродушно подтрунивал над собственными страхами: «Будет что вспомнить...» И «пленниц» своих показал. Они смотрели на нас широко расставленными, вроде бы удивленными глазами. У одной желтый узор оплетал блестящее, словно обтянутое капроновым чулком, тело; другая была поменьше, потемнее, но такой же пугающе красивой. Самец и самка... Самца поймали сутки назад, готовили к съемкам, а самка приползла ночью сама, перепугав Рустама.
— Вот сделаем еще один дубль и на волю выпустим, — сказал оператор.
— Конечно, выпустим, — добавил Николаев. — Здесь их законная земля...
Так началось мое знакомство с заповедником Арал-Пайгамбар — наверное, одним из самых скромных в стране по занимаемой площади (сорок квадратных километров), но удивительным по разнообразию растительного и животного мира.
Непросто было добраться на этот остров посреди Амударьи. Несколько часов пути через раскаленную от зноя каменистую пустыню... В кабину вездехода врывается «афганец» с мелкой пылью.
А потом вдруг на самом стрежне открывается взору зеленый остров — и встают купы тополей. Над ними раскачиваются, будто подметают небо, высоченные метелки эриантуса.
Пересаживаемся с вездехода на катер. Мотористу стоит немалых усилий причалить к острову — волна отбрасывает от илистого берега. Метра за три до кромки катер крепко увязает носом, и приходится все-таки прыгать в шоколадный «кисель». Над илистой жижей вьется рой мошкары; а там, куда уже не добирается волна, важно шествует по песку сухопарый, как и полагается жителю пустыни, будто скрученный из кусочков проволоки черный богомол.
Место, куда причаливает катер, — словно окошко в густых тугайных джунглях: маленькая песчаная бухта, за кромкой которой сразу же начинаются высокие и непроходимые заросли, туда уходит расчищенная от тростника тропа. Красная земля, красная пыль, ослепительно голубое небо и фантастическое сплетение стволов, лиан, ветвей... Упавшие и давно высохшие деревья повисли на молодняке, сплошь перевиты ползучим ломоносом, разукрашены лишайниками, густо заросли солодкой. Берега в обычном представлении нет: джунгли входят в реку, и река вторгается в самые заросли, а деревья и травы поднимаются прямо из воды, и сквозь зелень вздымаются кверху раскоряченные руки топляка...
О присутствии человека на острове говорит только тропа: ее приходится расчищать два или три раза в месяц, иначе поглотят джунгли. Пока грузовик вез нас к базе, Федор Иванович насчитал десятка два звериных следов. Вот здесь проходил кабан, а это следы джейрана, это — оленя, это — камышового кота, а здесь оставила свою заметку жар-птица — таджикский фазан, вот там торопилась в кусты черепаха, она разминулась с коброй... Самых экзотических животных, еще недавно находившихся на грани полного исчезновения и внесенных теперь в Красную книгу, можно увидеть в заповеднике.
В 1959 году на остров в последний раз заходили тигры. А ушли тигры — развелись волки. В суровую зиму шестьдесят третьего года они уничтожили почти весь молодняк бухарских оленей, погибло несколько крупных олених и рогач. Пришлось отстреливать хищников, чтобы спасти оленей. Дорого обходится малейшее нарушение экологического равновесия в заповедном краю.
Если северные берега Арал-Пайгамбара — сплошные тугайные джунгли, то южные — типичная пустыня. Настоящей зимы в заповеднике нет, просто очень постепенно она переходит в весну, и тогда все население джунглей перебирается на песчаные холмы, где природа пробуждается раньше.
Самое главное богатство заповедника, конечно, бухарские олени-хангулы. За красоту их называют еще «королевским цветком».
Считают, что хангулов осталось на Земле — увы! — не больше трехсот голов. Сто двадцать живет на Арал-Пайгамбаре. А в шестьдесят восьмом году их было здесь пятнадцать-двадцать. Хангулам полюбился заповедный остров, они быстро обжили его, и сейчас их можно расселять в другие тугайные заповедники.
Говорят, олень-хангул слышит неслышимое и видит невидимое: он столь чуток, что различает даже шорох крохотной песчанки, столь зорок, что видит не хуже орла, и так быстр, что за ним не. угнаться никакому зверю. И все-таки он тоже попадает иной раз в беду. То вдруг, уходя от волков, застрянет в тугаях, и людям приходится его выручать. А однажды волки загнали олениху на причалившую к острову баржу с продуктами для работников заповедника. Не так уж много волков на острове, а смотри за ними в оба. И обойтись без них нельзя: волки нужны для сохранения тех самых оленей, которых они же и уничтожают (слабые и больные хангулы, возможные распространители болезней, скорее попадают в лапы хищников).
Оленьи лежки — в самой густой и плотной чаще, среди колючей джиды и перекрученного, оплетенного травой эриантуса. Духота в этой чаще нестерпимая, но олени терпят и только под вечер выбираются оттуда на кормежку и водопой. У берега Николаев показывал обломанные до основания толстые деревья, гладкие, отполированные до самой земли стволы — это работа хангулов. С осени, когда начинается гон самцов, они отчаянно дерутся друг с другом, роют копытами землю, бьют рогами о тополя...
В семьдесят седьмом году весна на острове началась необычайно рано — уже в феврале зацвели саксаульники. А приплод оленихи принесли несколько позже: сказалась, видимо, короткая, но на удивление суровая для здешних мест зима (в январе было минус двадцать). Пришлось людям и тут помогать оленям — подкармливать их, устраивать в тугаях кормушки, выкладывать соль-лизунец.
Вместе с оленями в тугаях живут фазаны: на каждом квадратном километре острова в среднем до шестидесяти птиц. Ни в одном районе Средней Азии нет такой численности фазанов. Когда-то река Зеравшан пробивалась через песчаные пустыни до самого русла Амударьи, и берега ее были сплошь покрыты глухими тугайными зарослями, в них и обитали фазаны. Постепенно климат становился все суше, на поймы рек наступала пустыня, и от некогда сплошного поселения фазанов остались лишь небольшие островки.
Арал-Пайгамбар как раз один из них. Но в отличие от зеравшанского вида здешние фазаны (их именуют таджикскими) не столь доверчивы. Это очень осторожная и пугливая птица. В фазаньи «крепости», упрятанные в колючих зарослях, трудно добраться, и мы провели в засадной чаще два изнурительных часа, дожидаясь, когда они пойдут к воде. Днем фазаны принимают пылевые ванны, на ночь устраиваются на деревьях, а сейчас шли на водопой. Шли важно, неторопливо, будто нежась в последних лучах закатного солнца; казалось, что если собрать все бриллианты мира и, перемешав их с червонным золотом, рассыпать на этой тропинке, то драгоценности, наверное бы, померкли в сравнении с живыми красками птиц. Всеми цветами радуги переливались, играли на свету перья. Что-то вдруг встревожило вожака, он закричал: «ку-ху», «ку-ху» — и метнулся в чащу. Может, змея выползла навстречу? Она любит иногда полакомиться облепихой — любимой пищей фазанов.
Было время, когда облепиху на острове совсем извели, и работникам заповедника пришлось завозить саженцы из Байсуна и с верховьев Туполанга, чтобы заложить питомник. Ведь не останься на острове облепихи — наверное, и фазаны отсюда ушли бы...
Природа не терпит грубых вмешательств и поправок, которые ей навязывают. Когда еще не было на острове заповедника, кому-то пришло в голову разместить на Арал-Пайгамбаре животноводческую ферму, завезли сюда больше двух тысяч коров. И вот начали вырубать тугайные леса, корчевать саксаул, выжигать тростник, собирать фазаньи яйца. Если бы не вмешалась Узбекская академия наук и не объявили Арал-Пайгамбар заповедником, утраты оказались бы необратимыми.
Но, даже став заповедником, остров пережил немало бед. «Освоение» тугаев и так привело к обеднению его фауны и флоры. А тут «преобразователи природы» выпустили еще на остров европейских ланей, сайгаков и даже антилоп-нильгау. Сайгаки и антилопы погибли, а лань вступила в конкуренцию с хангулами, и пришлось убирать ее с острова. В довершение ко всему остров пострадал в те годы от больших пожаров — на одну пятую выгорели леса. Лишь в последние полтора-два десятилетия вернулись островитяне к первозданным условиям своего обитания. Не все раны еще затянулись, и далеко не все утраты восполнены, но самое главное сделано — остров живет теперь заповедной, нетревожимой жизнью.
Многие обитатели острова чувствуют себя здесь весьма вольготно. Ну хотя бы дикие кабаны. Правда, от былого поголовья осталось всего ничего — неумеренная охота, выкашивание тростника и выпас скота сделали свое дело. Может, еще и поэтому тигры ушли отсюда — ведь в их рационе кабаны занимали очень важное место. Сейчас кабанов стало на острове больше, и в поисках съедобных корней они перепахивают все тропинки в тугаях, а по ночам их можно увидеть пасущимися рядом с оленями.
На острове немало хищников. Один из них — камышовый кот хаус. Его называют еще болотной рысью. Он забирается в глубину тугайной чащи, нередко тревожит фазанов. Одно время камышовый кот так расплодился, что пришлось ставить на него капканы, — нужно было уберечь других обитателей от его острых, как бритва, зубов...
Не однажды, пробираясь сквозь тугайные заросли, выходили мы к лежкам шакалов и видели спокойно спавших детенышей. Шакала называют трусливым, но он не труслив, скорее осторожен. А на острове его никто не тревожит...
Как-то шакалы так обнаглели — это случилось в голодную зиму, — что целой стаей преследовали зазевавшуюся дворняжку с базы, и пришлось Николаеву выручать ее из беды. По ночам они очень шумливы — отчаянно воют, лают, тявкают, плачут почти человеческими голосами. Николаев поведал мне узбекскую притчу. Пришли к древнему человеку два шакала. Одного из них человек приласкал — получил собаку. Другого прогнал — шакал остался шакалом и теперь не может забыть обиды...
Забредает на остров и гепард — красивая длинноногая кошка с желто-пятнистой окраской. Тот самый гепард, которого в древности специально дрессировали, чтобы возить на крупе лошади за спиной воина. Гепард наводил ужас на кавалерию и пехоту врага. В древности эту дикую кошку хорошо знали не только в Азии, но и в Европе, в Киевской Руси — ее использовали там для охоты на антилоп и зайцев. Прыть у нее и впрямь необыкновенная — ползком подкрадывается к добыче, а на расстоянии в сто-двести метров вскакивает и мгновенно настигает ее. Голос у гепарда очень своеобразен — иногда он мурлычет, как домашняя кошка; раздражаясь, фыркает и щелкает зубами, а то жалобно блеет, подобно козе. Впрочем, гепарда я на острове не слышал — поверил на слово егерю, а в Термезском зоопарке гепард почему-то молчал...
Когда перебираешься с северной оконечности острова к югу, сразу резко меняется пейзаж. Вместо высоченного тростника редкие кустики солянок, саксаула. Чувствуешь вдруг, как сквозь подошвы сапог проникает жар песка. Но пустыня не мертва.
Вот в двух шагах от тропы остановилось большое серое чудовище, похожее на ящерицу, сердито раскрыло пасть и дергает длинным хвостом. Глаза, словно пуговицы, навыкате, а живот раздулся, как барабан. Я уже знал, что это варан, «крокодил пустыни». Знал также, что он не столь безобиден, как некоторые думают: забирается иной раз в фазаньи гнезда и пожирает яйца. Выглядит он вроде бы неуклюжим, а носится по барханам, как заведенная модель крокодила, со скоростью сто пятьдесят метров в минуту. Чабаны его всегда недолюбливали: случалось, он кусал овец. Впрочем, «касаль» — большой варан — считался у кочевников и полезным: они верили, что если высушить и истолочь голову варана, а потом выкурить ее, то она исцелит от недуга...
Заповедник на Арал-Пайгамбаре начинался с того, что здесь создали экспериментальный питомник для полувольного содержания ядовитых змей и получения яда гюрзы, очень нужного медикам. Сейчас на острове живут песчаная эфа, туранская гюрза, кобра, гадюка, щитомордники, змеи-стрелки, мирный водяной уж, полоз. Николаев не раз предупреждал: «Ходите по острову — смотрите под ноги». Змея действительно может оказаться на каждом шагу. И у каждой свой норов. Степная гадюка норовит удрать, а щитомордник скручивается в клубок, шипит, раскрывает пасть, обдает тебя противным запахом, он вдвое крупнее гадюки и будто составлен весь из поперечных колец розового и коричневого цвета. И, конечно, опаснее гадюки: живое чувствует на расстоянии по теплу тела; придави нечаянно или толкни его — уж тут он не промахнется. А змеи-стрелки, если их потревожить, исчезают в какую-то долю секунды. Они тоже ядовиты, но для человека не опасны: зубы у них находятся очень глубоко, у самой гортани, — не укусить...
Ночным сторожем зовут в заповеднике кобру, которая днем обычно сворачивается в кольца. Как-то Николаев потревожил змею длинным шестом, и из клубка тотчас вынырнула небольшая головка с капюшоном и стремительно стала ввинчиваться вверх. Кобра делала стойку...
Мне рассказывали, что змеи кусают человека только в порядке самообороны и редко нападают сами. Когда дороги человека и змеи пересекаются, пресмыкающееся уходит первым. В девяноста случаях из ста укушенный бывает виноват сам — либо забыл об осторожности, либо намеренно причинил змее обиду (это все равно, что, скажем, наступить кошке на хвост). И не нужно верить очевидцам, за которыми якобы гналась змея: такого не бывает. Скорее веришь в обратное — человек гонится за змеей...
В Средней Азии ежегодно отлавливается около пяти тысяч змей. А сколько еще просто уничтожается... Взрослая змея выводит шесть-девять детенышей, но лишь два-три из них достигают такого возраста, когда могут размножаться. Грустная, прямо скажем, картина...
А между тем в последние годы открыты новые широкие возможности применения в медицинской практике змеиных ядов. Алтайским ученым, например, удалось получить из яда песчаной эфы редчайший фермент, с помощью которого обнаруживаются скрытые дефекты свертываемости крови. До сих пор считалось, что такой фермент содержится лишь в яде австралийского аспида-тайпана. Научились широко использовать и яд гюрзы, и яд щитомордника.
В Термезе я познакомился с Абдурахманом Мамаджановым — одним из немногих, кому по государственной лицензии поручей отлов пресмыкающихся. Его наставником и учителем был старый змеелов Мусурманкул Исламов. Они много раз ходили вместе за змеями — на Пайгамбар и в Шерабадскую долину, в пески Хаудага и к Мачаю. Говорят, что змеелов, как и сапер, ошибается лишь однажды. Исламов тоже ошибся один раз — и умер от укуса змеи. В день его похорон почтальон принес заказ на отлов большой партии гюрз. Простившись с учителем, Абдурахман собрал рюкзак и ушел в Шерабадскую ст«пь. С тех пор он каждую весну — вот уже почти три десятка лет — отправляется в пустыню за змеями. Он знает все их повадки, все лежки, умеет точно и ловко ухватить змею за шею и оторвать от земли. Когда у змей возьмут яд, их снова выпускают на волю. Где, как и сколько отлавливать змей, ученые решают, советуясь с такими незаменимыми специалистами, как Мамаджанов. На Пайгамбаре, например, отлов сейчас приостановлен. До поры до времени, конечно...
Остров Арал-Пайгамбар считают прекрасным естественным полигоном для исследования законов и явлений природы, своеобразным «барометром» окружающей среды, который очень чутко реагирует на любое в ней отклонение, будь то изменение водного режима реки или погоды. Официально остров был объявлен заповедником в 1960 году, а до этого находился на попечении Термезского зоопарка и служил ему базой для разведения и отлова живых экспонатов. Бывший директор зоопарка Георгий Николаевич Максимов как раз и явился инициатором создания заповедника. А возглавить его довелось инженеру-лесоводу Федору Ивановичу Николаеву. Наблюдателями в заповеднике стали Аман Аралов и Рустам Каримов, зоологом — Рустам Нарзуллаев, ботаником — Менгзиё Сафаров. Есть еще сторож — Алексей Пономарев. Все они много лет живут вдали от города и вообще вдали от -людей, оставаясь наедине с ядовитыми змеями и опасными хищниками, не чувствуя, впрочем, от всего этого особенных неудобств и не заботясь о личной выгоде. Уже много лет — и тоже изо дня в день — пишут они летопись заповедника: как ведут себя обитатели острова, и сколько их, и как отзывается островная флора на недобрые шутки Амударьи: остров, если так можно сказать, едва ли не каждый день меняет свои очертания — растет в одном месте и уходит под воду в другом. По весне, проводив на север зимовавших в заповеднике птиц, начинают очередную перепись своего «населения», а потом — наблюдения и работа, и снова наблюдения, прежде чем сделать какой-то уверенный вывод...
«Арал-Пайгамбар» означает в переводе «Остров отшельника». Наверное, и впрямь они чуточку похожи на отшельников, эти люди. База заповедника — старомодный флигель с крылечком, три небольшие комнаты. В комнатах — по две железные кровати, стол, два стула, полка с книгами, чучела птиц и зверей, аптечка с сывороткой, радиоприемник и... телевизор (есть свой движок). В крохотных сенях ведра с водой, керосинка, кухонный столик, накрытый клеенкой. Ничего, жить можно... Главное — есть любимое дело, интересная работа, а все остальное приложится.
В стороне от базы — развалины кишлака, жители покинули его в шестьдесят третьем году, когда убрали с острова ферму, и в осевших дувалах ютятся теперь одни лишь змеи. Место это уже поглотили тугайные джунгли. Как и мавзолей Пайгамбара, к которому давно не расчищают троп. На острове живет легенда о том, что сподвижник Магомета — Пайгамбар, умирая в древнем Термезе, завещал похоронить его на середине Аму. Правоверные были в замешательстве, но все-таки волю его выполнили. Как только опустили тело Пайгамбара в воду, начал подниматься из реки остров (по-тюркски — «арал»)...
Я возвращался в Термез с Пайгамбара и думал о Николаеве и его соратниках. Человек, долго проживший в лесу, в пустыне, познавший их тайны, невольно будет проявлять внимание ко всему живому, что окружает его, и у него появится чувство ответственности перед природой. Прокладывая себе тропу, он не будет топтать цветы и не будет чувствовать свое превосходство над оленем, змеей и паучком; и если уж оказался он на самой высокой ступени развития по сравнению со всеми живыми существами, то это вовсе не значит, что природа принадлежит ему и что он ее властелин и может повелевать ею как вздумается. Человек должен понимать зверя, тогда и тому и другому найдется место на земле, и вся земля тогда будет вечно землей, море — морем, а небо — небом...
— Сколько живут мыши? — спросили однажды у Ходжи Насреддина.
— Это зависит от кошек, — ответил Насреддин.
Так и тут: от нас с вами, от всех людей зависит, сколько жить на земле и зверям и птицам.
Владимир Моложавенко
Термез — Арал-Пайгамбар
