Дар Юстиниану: как императрица Феодора вершила судьбу Византии

Распутное прошлое Феодоры, как ни смешно об этом говорить, стало дорогим историческим наследием. Сколько языков за прошедшие века стерлось об эту тему… Завидный жребий! Один византийский император превратил блудницу в патрицианку, другой — в императрицу. Отчего упала на нее эта манна небесная? — вопрошает обыватель. Наверное, мы никогда бы не узнали об этом, не будь при дворе Юстиниана Прокопия Кесарийского. Историограф и тщательный бытописец в своем большом труде — «Тайной истории» не утаил от нас ничего.

Обвиняя Феодору в распутной молодости, в ее способности в любую минуту скинуть с себя одежды, он сам раздел ее донага. И вот, по прошествии полутора тысяч лет, она стоит перед нами во всей своей порочной красоте… А мы, глядя на нее, попытаемся прервать скабрезную традицию и просто подумаем над тем, что известных талантов Феодоры оказалось бы слишком мало для двадцатилетнего царствования рядом с первым человеком той эпохи.

…Константинополь был в руках восставших. Почти неделю, с 11 по 17 января 532 года, город оглашался их громкими криками: «Nika!» («Побеждай!») Народ требовал отмены непосильных налогов, прекращения притеснений еретиков и язычников, которых преследовал Юстиниан. Город пылал, вместе с особняками богачей горели общественные здания. Восставшие добрались до налоговых списков и сожгли их, учиняя повсюду погромы и бесчинства…

Солдаты колебались. Большинство из них выжидало исхода противостояния, рассчитывая в последний момент присоединиться к победителю. Император Юстиниан мог вполне положиться только на два отряда, которыми командовали Велисарий и Мунд. Они оказались тогда в Константинополе случайно. Прославленный полководец Велисарий только вернулся с войны с персами и имел при себе сильный отряд копьеносцев и щитоносцев. Стратиг (наместник) Иллирии Мунд, вызванный в столицу по какому-то делу, прибыл с наемной дружиной варваров-герулов. Но и эти военные силы фактически были запертыми в стенах Большого императорского дворца. Первая попытка Велисария выйти наружу окончилась ничем. Солдаты дворцовой стражи, условившиеся не помогать ни тем, ни другим, сделали вид, что не слышат приказа открыть ворота.

Возвратившись в императорские покои, Велисарий стал убеждать Юстиниана в том, что их дело проиграно и пора задуматься о бегстве из восставшего города. Многие сторонники императора также советовали бежать. Тогда к Юстиниану обратилась его жена императрица Феодора:

«Если ты, государь, желаешь спастись бегством, то это нетрудно сделать. Море рядом и корабли наготове. Ты можешь спасти свою жизнь. Смотри только, как бы тебе потом не пришлось пожалеть о таком спасении. Тому, кто однажды царствовал, стать беглецом — хуже смерти. Я не хочу дожить до того дня, когда меня перестанут называть императрицей. Мне более по душе изречение: „Царское одеяние — лучший саван!"»

Слова Феодоры, сказанные в критическую минуту, переломили настроение императора и его придворных в пользу решительных действий. К вечеру того же дня 35 тысяч дымящихся трупов их врагов (по другим данным — 50 тысяч) устилали улицы 400-тысячного Константинополя…

Это эпохальное событие случилось на пятом году совместной жизни Феодоры и Юстиниана. Императрице, имя которой переводится как «божий дар», удержавшей трон супруга, было тогда примерно 32 года. Зрелый возраст во всех отношениях. Молодая женщина, прекрасная, как цветок душистого олеандра, наделенная недюжинным умом и прозорливостью, волею судеб и благодаря собственным разносторонним способностям уже пять лет вершила судьбу империи. Назначала и низвергала патриархов и министров, вела большую политику и находила такие слова в дискуссиях с супругом, что тот зачастую менял и отношение к происходящему, и свои планы.

Прокопий Кесарийский видел в этом большое зло, потому как сначала Юстиниан «сошелся с ней как с любовницей, хотя и возвел ее в сан патрикии. Таким образом Феодоре удалось сразу же достигнуть невероятного влияния и огромного богатства. Ибо слаще всего было для этого человека, как это случается с чрезмерно влюбленными, осыпать свою возлюбленную всевозможными милостями и одаривать всеми богатствами. И само государство стало воспламеняющим средством для этой любви. Вместе с ней он еще больше стал губить народ, причем не только здесь [в Византии], но и по всей Римской державе. Ибо оба они издавна принадлежали к фракции венетов и их стасиотам предоставили возможность свободно распоряжаться делами государства».

Как относиться к такой оценке современника, данной императору, при котором Византия превратилась в самое могущественное государство Средиземноморья, вплоть до возникновения империи Карла Великого? Наверное, как к словам историографа, выражающего определенные интересы в определенные периоды.

Здесь достаточно вспомнить его другие труды, посвященные эпохе Юстиниана, который правил с 527-го по 565 год. Например, «Войну с персами», где император изображен неподражаемым, великим и всемогущим… И все же «Тайная история» Прокопия Кесарийского бесценна от первой до последней страницы, потому что и в глубоко субъективном мнении всегда присутствует то или иное описание, дорогое своим контекстом, который при желании можно и увидеть, и понять.

Союзу Юстиниана и Феодоры летописец отвел множество страниц. В негодовании блюститель нравов описал жизнь императрицы не стесняясь. Нанизывая один скабрезный сюжет на другой, он обвинил императора в том, что тот «не счел недостойным назвать своей всеобщую скверну, не стыдясь ничего, что было известно о ней» и сошелся с замаранной женщиной.

Как известно, жениться по любви издревле было привилегией простонародья. Из истории государств Западной Европы известно, как ее правители устраивали свои браки, следуя политическому расчету, будь то поиск друзей и союзников, стремление присвоить славное имя или наложить руку на оставшийся без наследников край.

Византийские императоры ощущали себя иначе. Из своей женитьбы они, в общем-то, не делали вопроса большой политики, а брали в жены одну из подданных, не имея другой цели, кроме создания семьи. Любая красивая женщина могла стать супругой императора.

Против воли строгой тетки

Что же касается Юстиниана и Феодоры, то их брак отличался еще большей экстравагантностью и нарушал даже эти не слишком строгие правила. Будущая императрица, мало сказать, не была знатной особой. Она не сидела за рукоделием и молитвой, как это требовалось от честной девушки, а была актрисой и куртизанкой. Чтобы жениться на ней, надо было переменить законы, воспрещавшие лицам, достигшим сенаторского звания, брать в жены актрис. Самое интересное то, что по прихоти влюбленного законы были действительно переписаны, и Феодора стала женой наследника престола, а вскоре и византийской императрицей.

Да и сам Юстиниан выбился в люди совсем недавно. Он унаследовал власть от своего дяди императора Юстина, который был родом из иллирийских крестьян и в молодости пришел в столицу наниматься в солдаты. Тогда все его достояние составляли козий тулуп и запас прихваченных из дому сухарей. Рассказывают, что Юстин был первым императором, так и не выучившимся грамоте. Для подписания государственных документов ему изготовили деревянную дощечку с прорезями букв.

«Юстин, — сообщает летописец, — не сумел сделать подданным ни худого, ни хорошего, ибо был совсем прост, не умел складно говорить и вообще был очень мужиковат. Племянник же его Юстиниан, будучи еще молодым человеком, стал заправлять всеми государственными делами».

А к старости Юстин и вовсе стал посмешищем в глазах подданных. Злые языки сравнивали его с вьючным ослом, который идет туда, куда ведут, и лишь потряхивает ушами. Он жил с женщиной по имени Луппицина. Вместе с мужем она выбилась в императрицы из простых крестьян. Стесняясь своего деревенского имени, она велела называть себя Евфимией. Ничего не смысля и не участвуя в государственных делах, Луппицина-Евфимия тем не менее как могла противодействовала скандальному увлечению своего племянника. С ее подачи патрицианки ежедневно обменивались мнениями о том, какой необузданной наглостью обладает блудница: истории, конечно, известны примеры, когда знатные особы превращались в куртизанок, но когда происходит наоборот — это неслыханно!

Не римское право, а строгая тетка стала для Юстиниана настоящим препятствием на пути к желанному браку: он смог жениться на своей черноокой красавице только после смерти Луппицины. А при жизни тетки ему, как уже говорилось, удалось лишь возвести Феодору в патрицианки. Для этого он отправил возлюбленную побеседовать с дядей — императором Юстином, и тот, по всей видимости, тоже попался в «сети» красавицы. Не подумайте дурного: император был уже стар и болен.

Молодость циркачки

Как ни грустно, но о юности Феодоры нам поведал опять же Прокопий Кесарийский, без обиняков утверждающий, что Юстиниан был самим дьяволом, а Феодора до замужества — публичной женщиной. При этом автор справедливо опасается, что его чересчур эксцентричное описание может вызвать недоверие читателя. Впрочем, по мнению большинства современных исследователей, летописца, скорее, можно упрекнуть в излишней тенденциозности, нежели в прямой неправде.

По большому счету, Прокопий передает то, о чем шептались в Константинополе, когда куртизанка Феодора оказалась на троне. И если созданный портрет императрицы не слишком соответствует оригиналу, то он как минимум является «портретом» ее репутации.

Подобно греческой богине любви Афродите, Феодора родилась на Кипре, но его благоухающие, покрытые зеленью горы и лазоревое море помнила едва ли: когда ей исполнилось четыре года, семейство переехало в Константинополь. Здесь Акакий — то ли отец, то ли отчим Феодоры — устроился смотрителем за медведями в зверинце при партии Зеленых, то есть при прасинах, выражавших интересы земледельческой и высшей сенаторской аристократии. А их оппоненты — венеты, партия Синих, представляли интересы торговых и ремесленных объединений.

Эти партии были вечными врагами на Ипподроме. Игры тогда, в том числе и прославленные состязания колесниц, являлись неотъемлемой частью столичной жизни. Ставки делались на все и на всех, а гибель наездника и лужи крови на арене лишь распаляли азарт игроков. Гул, крики, вопли синих и зеленых трибун — вот что врезалось в память четырехлетней девочки, которая постоянно подсматривала за действом, разворачивающимся на Ипподроме, — женщин туда не пускали.

Не успело семейство обосноваться в столице, как случилась беда: Акакий, раненный цирковым медведем, умер, обрекая тем самым Феодору и двух ее сестер на голодное существование. Правда, через некоторое время его место занял другой человек, некто Ородонт. Но должность Акакия, на которую он претендовал, ему не досталась.

И тогда мать Феодоры решилась на крайность: выставила трех сестер на арене Ипподрома прямо перед началом скачек, и оробевшие от криков девяноста тысяч зрителей дети, одетые в белые туники, стали просить о милости. Так состоялось их первое выступление при «полном аншлаге». Когда же разъяренная толпа стала требовать выкинуть их с арены, партия Синих публично сжалилась над семейством (в пику Зеленым), и Ородонт был принят смотрителем зверей…

Помимо состязаний колесниц на Ипподроме с гигантской ареной в форме копыта устраивались театральные сценки, выступления циркачей и другие незамысловатые народные зрелища. Мать Феодоры стала рано приучать своих девочек к сцене — семья нуждалась постоянно. Старшая Комито, по одной из версий, играла на флейте, а по другой — была актрисой-куртизанкой. Сначала маленькая Феодора сопровождала сестру на сцене и прислуживала ей. А потом принялась выступать в пантомиме.

Пантомимом назывался сольный танец на мифологический сюжет. Костюм актеров пантомима, особенно женщин, отличался предельной вольностью, а многие жесты и движения носили весьма откровенный, эротический характер. Прокопий Кесарийский пишет, что, выходя на сцену, Феодора скидывала платье. Из всей одежды на ней оставалась узенькая полоска ткани чуть ниже пояса. Исполняемый номер, например, мог состоять в том, что ей, лежавшей на сцене, «бросали на срамные места ячменные зерна, и специально обученные гуси вытаскивали их клювами и съедали»…

Девушка была необычайно изящной и остроумной, гораздой на выдумки и очень красивой. Гордясь своим гимнастическим искусством и женскими прелестями, юная Феодора научилась забавлять публику.

Именно в этих подробностях из жизни будущей императрицы историк Прокопий Кесарийский отказывается видеть что-либо, кроме голого разврата. Бесспорно то, что народный театр на рубеже поздней античности и раннего Средневековья славился крайним натурализмом показа сцен любви (более того, демонстрация сексуального сближения героев той или иной сцены, согласно некоторым свидетельствам, не всегда была имитацией).

Вместе с тем некоторые христианские моралисты судят о том театре тоньше. Так, по словам христианского апологета Тертуллиана, театральные зрелища суть замаскированный языческий храм, где чтят богиню любви Афродиту и бога вина Вакха. В самом деле, по своему происхождению непритязательные театральные сценки, о которых идет речь, были связаны с культом плодородия и ритуальным осмеянием божества, народным праздником и карнавалом. Правильнее будет увидеть в них явление народной культуры, непонятной и неприемлемой для лидеров культуры официальной, увлеченных абсолютом христианских ценностей. В конце концов, грубый эротизм народного театра времени Феодоры являлся законом жанра, которому с юношеским задором она всего лишь следовала.

Прокопий пишет, что для актрис, выступавших вместе с Феодорой, она была хуже скорпиона. По всей вероятности, нам стоит в это поверить. Им было что делить, а Феодора уже тогда привыкла во всем быть первой. Так или иначе, актеры этого времени пользовались далеко не тем бесспорным уважением, с которым к ним относились в Древней Греции. По словам летописца, порядочные люди Феодоры сторонились, а встретить ее на улице, особенно утром, считалось дурной приметой.

Для них слово «актриса» значило то же самое, что и «блудница». Знаменитый проповедник Иоанн Златоуст так описывал вредное действие театра и тамошних красоток: «Когда ты уходишь оттуда, в душе у тебя остаются ее слова, одежда, взгляды, походка, стройность, ловкость, обнаженное тело, и ты уходишь, получив множество ран. Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли погибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бессмысленные неприятности? Когда ты, захваченный и плененный ею, приходишь домой, то и жена тебе кажется менее приятной, и дети более надоедливыми, и слуги несносными, и дом отвратительным, и обычные заботы тягостными, и всякий гость неприятным и надоедливым. Причина же этого в том, что ты возвращаешься домой не один, а приводишь с собой блудницу, входящую не явно и открыто, что было бы лучше, потому что твоя жена не пустила бы ее на порог, но сидящую в твоей душе и в сознании и воспламеняющую душу вавилонским огнем».

Если верить историку, Феодора была блудницей не только в таком символическом смысле, а промышляла своим телом с младых ногтей. Позднее о ней говорили, что стыд у нее расположен не там, где у других женщин, а на лице. Прокопий причисляет ее к «пехоте», как называли распутных женщин самых низов. Впрочем, среди поклонников Феодоры, как мы знаем, было немало высокопоставленных лиц, пока «в нее до безумия не влюбился Юстиниан».

Имя верной жены

Древние авторы оставили нам немало описаний распутниц на троне, чьи любовные похождения принесли им скандальную известность. Из византийских императриц особенно разнузданным поведением отличалась Зоя (978-1050). Ее жизнь и похождения описаны замечательным византийским писателем Михаилом Пселлом. Рассказ о Мессалине (казнена в 48 году н.э.), самой порочной из римских императриц, принадлежит Тациту. Если Феодора в изображении Прокопия Кесарийского может быть поставлена с ними в один ряд, то с одной существенной оговоркой: ее любовные подвиги раз и навсегда прекратились вместе с замужеством. Сам Прокопий не дает ни малейшего повода в этом усомниться.

Ведь Феодоре требовалось удержать одного мужчину, и играть с огнем она не собиралась. Византийцы ценили и уважали узы брака. Кажется, в их мире, по сравнению с временами Римской империи, разводов стало заметно меньше. Если в Древнем Риме мужчины и женщины меняли супругов три, четыре и даже десять раз, то византийцы так не поступали. Вместе с тем развод практиковался. Например, императрицу Марию ее муж, император Константин VI, полюбив другую, услал в монастырь. Так что Феодоре было чего опасаться. Дорожа привязанностью императора, она как могла стремилась сохранить красоту, имя верной жены и уберечь себя от соперниц.

Версий о том, как познакомились Юстиниан и Феодора, несколько. По одной из них, он увидел красавицу в окне то ли ее, то ли какого-то другого дома и приказал послать за ней под вечер. По другой — их свела богатая актриса Македония, которая бывала во дворце и даже состояла в переписке с императором.

Именно Македония приютила юную Феодору, вернувшуюся после скитаний по Египту. В страну пирамид та попала любовницей тирийца Экебола, отправленного из Константинополя на северный берег Африки наместником земель Киренаики. Сколько времени она провела с ним, доподлинно неизвестно, но к этому периоду жизни будущей императрицы приписывается рождение ее ребенка (по одной версии, девочки, по другой — соответственно, мальчика), которого она оставила будто бы в Александрии.

Прокопий Кесарийский сообщает о ребенке Феодоры иное, говоря, что в свою бытность на сцене она часто беременела, и всякий раз ей удавалось избавиться от ненужного потомства, но однажды пришлось родить. Младенец, которого назвали Иоанном, тогда остался на руках одного из ее любовников. Когда ребенок подрос, он захотел увидеть мать, «подумав, что она будет рассуждать так, как подобает человеческому существу». Но Феодора испугалась, что эта история может дойти до ее мужа, и с тех пор мальчика Иоанна никто не видел. Вот такая «тайная история»…

О пылкой интимной жизни царственной четы знал весь императорский дворец. Юстиниан боготворил супругу, а она до самой своей кончины в 548 году оставалась молодой и красивой. Красота была залогом всемогущества императрицы.

«За телом своим она ухаживала больше, чем требовалось, но меньше, чем ей хотелось бы, — вставляет очередную шпильку летописец. — Ранее раннего она отправлялась в бани и очень поздно удалялась оттуда. Завершив омовение, она направлялась завтракать, затем отдыхала. За завтраком и обедом она отведывала всякой еды и питья, сон же у нее всегда был очень продолжительным, днем до сумерек, ночью — до восхода солнца».

Он же признает, что Феодора была красива лицом и к тому же «исполнена грации, но невысока ростом, бледнолица, однако не совсем белая…» (На знаменитой мозаике в церкви Сан-Витале в Равенне императрица изображена уже в зрелых летах, облаченная в пурпурный плащ, украшенный сценой поклонения волхвов. Возможно, строгий официальный портрет не позволяет судить о большей части ее достоинств.)

Говоря о привлекательности Феодоры, Прокопий Кесарийский обращает внимание на ее необыкновенно живую натуру, женское кокетство, неистощимость на выдумки, веселость и остроумие. Шутки, которые отпускала василиса, передавал из уст в уста весь Константинополь.

Правда, юмор византийцев требует отдельного внимания. Остроты Феодоры нам могут показаться несмешными и довольно странными. Шутка могла состоять в том, что императрица сговаривалась со своими придворными, что на любые слова такого-то сенатора они хором станут отвечать: «Какая же у тебя грыжа!», так что жертве оставалось повернуться и уйти. Идущий из народной среды юмор был часто привязан к темам тела и секса. Неудивительно, что отцы церкви, особенно Иероним и Василий Великий, отвергали смех как несовместимый с христианством, а распространенный афоризм гласил: «Христос никогда не смеялся».

По сообщению летописца, никто не мог припомнить случая, чтобы императрица хотя бы однажды простила своего обидчика. Ее приближенные хорошо знали, что обращаться к ней с просьбой о снисхождении к тому, кто стал жертвой ее недовольства, было опасным делом.

Однако ничто не могло уязвить Феодору больше, чем стремление посеять рознь между ней и ее венценосным супругом. Тогда она превращалась в фурию. Допустивший такое обрекал себя на неминуемую гибель. Так вышло с всесильным придворным императора Иоанном Каппадокийским. Находя выход из любой ситуации, он был в глазах Юстиниана незаменимым человеком и твердо рассчитывал на его покровительство. Веря в свою неуязвимость, фаворит василевса строил козни и клеветал на Феодору, «не щадя той великой любви, которую питал к ней император».

Императрица ненавидела его всем сердцем. С помощью хитроумной интриги, выставив Иоанна узурпатором престола, она расправилась с ним — тот был изгнан из Константинополя. После этого Юстиниан с Феодорой назначили на его должность некоего Петра Варсиму, корыстного, по мнению Прокопия Кесарийского, и страшного человека. Когда же со временем василевс узнал, что Петр наворовал несметные богатства, и хотел разжаловать его, Феодора этого не позволила. «Ибо она души не чаяла в Варсиме… за его порочность и за его редкостное умение причинять вред подданным».

Далее Прокопий излагает и вовсе удивительные факты, якобы императрица была заколдована Петром и расположена к нему против собственной воли. И будто бы Варсима знал толк в зельях и дьявольщине, да и сама Феодора «с детства общалась с колдунами и знахарями, поскольку этому способствовал ее образ жизни, и она жила, веря в это и постоянно уповая на это. Говорят, что и Юстиниана она приручила не столько ласками, сколько силой злых духов».

Рисуя «злодейский образ» василисы, летописец говорит, что она расправилась и с молодым человеком по имени Ареовинд — ее ключником. Причиной стали разговоры при дворе о том, что она чересчур к нему привязана. Феодора не была ревнива, но только до тех пор, пока не видела настоящей соперницы. Когда после громких побед над готами и завоевания Италии готская королева Амаласунта захотела переехать в Константинополь, василиса восприняла это известие как угрозу своему браку. «Ее великолепие и исключительно мужской склад характера возбуждали в ней подозрения». Опасаясь непостоянства своего венценосного супруга, она подстроила ее убийство.

Вот так, методично, Прокопий добавляет к портрету Феодоры штрих за штрихом… Надо сказать, что, описывая ее другие поступки и решения, например, связанные с пересмотром законов и правил общественной жизни, он как бы не замечает, что говорит о довольно позитивных и верных действиях императрицы.

В поддержании «священных уз» брака и укреплении прав женщин она видела задачу государственной важности. С ее именем связано принятие ряда законов, направленных на улучшение положения женщин. Возможно, не без ее участия составлялись также жестокие законы против гомосексуалистов, приговаривавшие их к публичному оскоплению. Став суровым стражем морали и проявляя заботу о падших женщинах, она мечтала вернуть их на путь добродетели. С этой целью свыше пяти сот подобных женщин по приказу Феодоры были насильно заперты в монастырь Раскаяния. «Некоторые из них той же ночью бросились с высоты и таким путем избавились от нежеланной перемены», — поясняет летописец.

Еще императрица любила устраивать браки. При этом она не спрашивала желаний жениха и невесты, и даже брачную ночь молодожены не смели провести вместе, «потому что, — говорила она, — ей это не нравится».

В иных обстоятельствах императрица Феодора вела себя куда более снисходительно. Так, она всячески покрывала любовные похождения жены прославленного византийского полководца Велисария Антонины. Благодаря этому Феодора нашла в лице Антонины верную сподвижницу и лучшую управу на ее мужа.

Женщины, обвиненные своими мужьями в супружеской неверности, искали поддержки у защитницы. С помощью своих адвокатов Феодора вчиняла таким недовольным мужьям встречные иски и добивалась их осуждения по суду. Поэтому многие, зная о похождениях своих жен, предпочитали помалкивать. Когда же один из мужей, которого Феодора насильно женила на бедной девушке, посмел сказать, что его жена оказалась «сосудом, уже просверленным», рассерженная императрица велела его примерно вздуть, чтобы не болтал ерунды.

Вершительница судеб

«Жена сидит дома и любит мужа» — этот афоризм принадлежит одному из отцов церкви, Григорию Богослову. Он хорошо иллюстрирует определенный идеал общественного положения женщины, который многим византийцам представлялся желательным или даже единственно возможным. Суть его заключалась в том, что истинное призвание женщины — дом и семья. В книгах, написанных мужчинами, женщина за прялкой — типичный образ. Другой вопрос, было ли так на самом деле?

В истории ранней Византии есть немало примеров участия женщин в делах общества и государства. К слову сказать, упомянутый выше Иоанн Златоуст, бывший патриархом Константинопольским, угодил в опалу и ссылку главным образом потому, что задел за живое императрицу и придворных дам, позволив себе непочтительные насмешки над их стремлением выглядеть моложе своих лет.

По авторитетному мнению французского историка Шарля Диля, крупнейшего специалиста по эпохе Юстиниана, «не многие государства отводили женщине столько места, предоставляли ей более значительную роль и большее влияние на политику и правительство, чем византийская империя». Торжественные церемонии бракосочетания и коронации означали для византийской императрицы подлинное приобщение к власти и делали из гинекея (женской половины дворца) один из центров принятия решений и государственной политики. Феодора с ее твердостью и честолюбием оказалась на своем месте. Она с гордостью писала персидскому шаху Хосрову: «Император никогда ничего не решает, не посоветовавшись со мною».

Глядя на супругов, современники поражались их полной противоположности. Заботясь о цвете лица, василиса уделяла много времени сну. Муж, напротив, спал не больше двух часов в сутки, «а ночной порой блуждал по дворцу». Часто он был податлив настолько, что «иной мог подумать, будто у него нрав овцы». «Феодора никогда и ничего не совершала по чужому внушению, но с непреклонной настойчивостью всеми силами осуществляла то, что решила сама».

Юстиниан стремился показать себя внимательным и милостивым правителем. Доступ к нему был открыт для всех. Император не повышал голоса, не раздражался и не гневался. Как пишет тот же Прокопий, он отдавал приказания «с кротким лицом, не подняв бровей, вкрадчивым голосом». Взгляд же Феодоры «из-под насупленных бровей бывал грозен…» Увидеть ее и говорить с ней не всегда имели возможность даже самые важные сановники империи. С рабским усердием им приходилось целыми днями толпиться в тесной прихожей и становиться на цыпочки, чтобы евнухи, выходящие из покоев императрицы, их заметили и доложили.

Император казался слишком добродушным, императрица — надменной. Он совсем не держался за тонкости придворного этикета. Она настаивала на их соблюдении и придумывала новые.

Также по-разному они смотрели на многие вопросы государственной политики. Юстиниан мечтал возродить государство в границах старой Римской империи, а потому его помыслы лежали на западе. Феодора, напротив, предлагала употребить все силы и средства для укрепления позиций империи на востоке. Во имя государственного единства в церковной политике Юстиниан силой водворял единомыслие, искореняя ересь, тогда как Феодора усматривала в этом путь к конфликтам, которых можно было бы избежать, и оказывала еретикам поддержку.

«Когда константинопольский патриарх Анфим, заподозренный в ереси, — пишет Диль, — был отлучен от церкви и приговорен Юстинианом к ссылке, он нашел убежище в самом дворце, в покоях Феодоры. Сначала все были несколько удивлены внезапным исчезновением патриарха; затем о нем забыли, сочтя его умершим. Велико же было всеобщее изумление, когда позднее, после смерти императрицы, нашли патриарха в отдаленной части гинекея: двенадцать лет провел он в этом скромном уединении, в то время как Юстиниан не имел об этом ни малейшего понятия».

Нередко муж не знал и не догадывался о том, что делается на половине жены. В Константинополе ходили упорные слухи, что в покоях императрицы имеются тайные и страшные казематы, куда без суда и следствия бросают ее врагов. Говорили, что эти подвалы — «сущий Тартар», «где нельзя отличить день от ночи». Присущее императрице Феодоре умение прятать концы в воду внушало подданным особенный ужас: как бы не сказать чего лишнего.

В то же время в обладании информацией она справедливо видела залог эффективной власти: «Множество соглядатаев сообщали ей о том, что говорилось и делалось на агоре и по домам». И если вдруг в этих сообщениях были новости о проступках тех людей, которые как-либо досадили Феодоре, она «раздувала дело как великое злодеяние». Назначала суд, выслушивала жалобы, а судьи, собранные ею, были готовы «сражаться друг с другом из-за того, кто более других окажется способен угодить василисе бесчеловечностью приговора».

Имущество пострадавшего императрица немедленно отписывала в казну, а «его самого, подвергнув мукам, даже если он был древнего рода, она, не колеблясь, наказывала изгнанием или смертью. Но если кто-либо из тех, к кому она благоволила, оказывался уличенным в беззаконных убийствах или каком-либо ином тяжком преступлении, она, понося обвинителей и насмехаясь над их рвением, вынуждала их против воли хранить молчание о происшедшем».

Если судить по изложенному, то императрица предстает в истории страшным тираном, но отчего-то народ, который был весьма далек от дворцовых перипетий, почитал ее. Ведь эпизоды, перечисленные Прокопием Кесарийским, связаны в основном именно с ситуациями подле трона. А это, как известно, всё из той же истории — область заповедная, потому что в каждой дворцовой интриге есть несколько участников, и у каждого свои интересы. Да и безоглядно верить одному источнику, который сам откровенно признается в своей настроенности, вряд ли справедливо.

Например, эпизод с изгнанием Иоанна Каппадокийского вызывает вопросы непосредственно к самому Иоанну. Если он являлся для многих настолько проницательным и мудрым, то для чего пытался сеять раздор между теми, кого связывали такие сильные чувства? (Даже летописец замечает, что тот не щадил великой любви императора.) А такого рода затеи во все времена заканчивались провалом их инициатора. Ведь в действительности от эпохи правления Юстиниана и Феодоры остались куда более серьезные факты, нежели рассказы о том, кого и на ком она женила.

Империя порфироносной четы достигла небывалого расцвета, кодекс законов, принятый императором, до сих пор считается классическим образцом права. А победные войны, которые велись во время его правления? Ведь Юстиниан не был солдатом, в отличие от дяди Юстина, но слыл блестящим стратегом, умеющим выбирать полководцев. Да, возможно, он пленился Феодорой и создал себе иллюзию. Тогда что же это была за иллюзия, если она не рассыпалась и не развеялась ни до ее кончины, ни после? А может быть, ответ на этот вопрос совсем прост: во все времена рождались искусницы, удел которых был веселить охотников до страсти. Один взгляд такой красавицы испепелял любовника дотла — богиня ярче солнца и слаще нектара поселялась в его воображении. А когда к красоте Природа добавляла еще и ум, то от любви не было спасения…

Вот в эти коварные сети, равно чудесные как для торговца, так и для императора, попался и Юстиниан, но, похоже, они для него были больше, чем чудо.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 10, октябрь 2007, частично обновлен в январе 2024}