В этот день, 7 ноября, в СССР ежегодно отмечалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. «Вокруг света» вспоминает архивный материал о важнейших событиях 1917 года.
Концепция Февральской и Октябрьской революций возникла в сталинские времена. Две революции за один год — такого в мировой истории еще не бывало... Но, возможно, не было и на сей раз? Может быть, в 1917 году произошла одна, а не две революции, и закончилась она даже не в октябре, а еще позже? Ведь после 25 октября продолжались столь же бурные и противоречивые события: попытки переворотов и справа, и слева, борьба за самые разные, иногда прямо противоположные идеи и ценности.
В первый год после октября 1917-го Лев Троцкий стремительно превращается в того персонажа, которого запомнила история. Неистовый оратор носится по городам, речь его гремит на фронтах, на переговорах с немцами о мире, на многолюдных митингах (в данном случае — у кремлевской стены в Москве)
Самой масштабной репетицией будущего переворота стало кровавое июльское восстание в Петрограде. Более десяти тысяч кронштадтских матросов — команды сорока судов — попытались опрокинуть Временное правительство и передать все полномочия Советам. Попытка закончилась крупным политическим поражением большевиков, а предъявленное Ленину обвинение в шпионаже в пользу Германии не добавило ни всей РСДРП(б), ни ее лидеру популярности...
Июльское восстание вспыхнуло стихийно, но и в октябре организованности оказалось немногим больше. Лишь позже, после смерти Ленина, начались работы по созданию еще одного мифа — о его абсолютной прозорливости, жестком контроле над октябрьскими событиями и руководящей роли в них. Почетное второе место в этом пантеоне занял, естественно, Сталин, в реальности игравший в 1917 году роль весьма скромную, но постепенно «ставший» разработчиком всех деталей восстания в Петрограде. Троцкий, который на самом деле возглавлял тогда могущественный Петросовет, поначалу тоже не оставался в стороне. С характерным для него безапелляционным самолюбованием он расписал свою героическую роль в перевороте и... получил коллективный отпор от прочих большевистских лидеров. А в 1930-е годы Троцкого и вовсе объявили главным врагом народа, пролетариата и революции, официальная версия которой оттого приобрела очертания совсем фантастические...
Предвыборные хлопоты, или Ленин, переодетый Дзержинским
Большевики, вообще-то, активно готовились к законным выборам в Учредительное собрание. В октябре приближение этого события как раз стало ощущаться повсеместно, и предвыборные кампании разных сил достигли апогея. Все партии устремились в забег с высоко поднятыми красными знаменами — другие цвета шансов на поддержку уже не имели. С размахом, в явном расчете на абсолютный, оглушительный успех работали эсеры. Образцовой организацией дела отличились кадеты. Матерые интеллигенты, они играли по всем правилам: глубоко изучали баланс общественных чаяний, готовили агитаторов и агитационные материалы, что называется, работали с населением. На этом фоне большевики смотрелись неярко: не хватало грамотных ораторов, талантливых художников-оформителей, не говоря уже об «административном ресурсе». Зато ленинцы применили ход, верный стратегически: сосредоточились на нескольких ключевых и заведомо привлекательных идеях. Например, демагогически упирали на то, что они — единственная крупная партия, не участвовавшая в шутовских мыльных пузырях — правительственных коалициях последних месяцев. Плюс им вполне доставало решимости чуть что использовать жесткие силовые средства. Скажем, в самом начале работы Предпарламента (так Керенский назвал собранный им 7 октября (по старому стилю) Временный совет Российской республики, которому предстояло вести законодательную работу до созыва Учредиловки) большевистская фракция во главе с Троцким в полном составе удалилась с заседания, тем самым практически сорвав деятельность нового органа.
Ленин, самая авторитетная и влиятельная фигура в партии, в те дни, вопреки позднейшей легенде, еще вообще не подключился к организации переворота. С июля Ильич скрывался от «ищеек Керенского», так как был в розыске по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Конечно, ищейки, если таковые существовали в природе, работали плохо, ведь царских полицейских Временное правительство не жаловало, законно подозревая их в контрреволюционных настроениях, а «своих», проверенных, у молодой российской демократии не имелось.
Сперва будущий вождь «отдохнул» в Разливе, затем переселился в квартиру некоей Маргариты Фофановой на окраине Петрограда. Гулять выходил редко. Однажды нарвался на патруль, но был благополучно отпущен. Решил вернуться кружным путем, заблудился, попал на заболоченный пустырь и просидел там до утра.
Тем временем уже преимущественно большевистский Петросовет вступил в решительный конфликт с эсероменьшевистским Центральным исполнительным комитетом, избранным еще летом на I Всероссийском съезде Советов. Ультракрасные питерцы очень рассчитывали на II съезд для изменения состава последнего ЦИКа. А недостаточно радикальные ЦИК-овцы, естественно, медлили: назначили этот съезд сначала на 20 октября, потом перенесли на 25-е...
Фальшивый паспорт Ленина на имя рабочего Иванова
Вот тут-то Ильич ввязался наконец в драку, и сразу — в самую гущу. Через своих агентов он принялся безостановочно призывать соратников не ждать съезда. 10 октября на квартире меньшевика Николая Суханова в тайне от хозяина квартиры состоялось заседание большевистского ЦК. Ленин явился в парике, но без фирменной бородки и, как вспоминала Александра Колонтай, походил на лютеранского пастора. Мнения сразу разделились, но сторонников Ленина оказалось значительно больше; многие умеренные члены ЦК отсутствовали. В итоге постановили поднимать восстание в ближайшее время, но как именно — не договорились. Вообще, собравшиеся были так утомлены и возбуждены только что подписанным ими историческим «приговором», что половина из них свалилась спать прямо там же, на квартире. Ильичу места уже не нашлось. Тогда он надел пальто Дзержинского и отправился искать ночлег. Зашел в каморку к знакомому рабочему и заснул на полу, положив под голову книги...
В то время в столице было расквартировано 150 тысяч солдат и в пригородах — еще 90 тысяч. Гарнизоном, организованной сплоченной силой их уже не приходилось называть, разложение дисциплины красной пропагандой достигло критической точки. Кроме того, мятежники, конечно, рассчитывали на рабочих активистов и матросов, которых, правда, пока что мало стеклось в город. Впрочем, желания восставать вся эта забродившая масса изначально не испытывала. Зачем? Все самые радикальные лозунги воплощались в жизнь без всякого насилия. Но вскоре исполнительная власть имела неосторожность слегка потревожить, начать «прощупывать» главных героев революции. Скажем — неслыханное дело — городская дума ввела для солдат плату за проезд в трамвае 5 копеек (остальные платили по 20 и покорно ждали очереди, если в подъезжавший трамвай вваливалась очередная компания бывших защитников Отечества). Конечно, Петросовет сразу денонсировал это «возмутительное решение». Затем уже правительство осмелело настолько, что поставило вопрос об отправке Петроградского гарнизона на фронт. В Совете опять-таки родилась мысль получше: столичные войска сражаться не пойдут, а станут без всякого контроля, «под собственным командованием» готовиться к обороне Петрограда от немцев. В развитие этой идеи 12 октября Исполком Петросовета учредил при себе Военно-революционный комитет, который и получил всю полноту власти в городе и губернии. Формально — действительно для обороны от наступающего врага, на самом деле — для захвата власти. Во главе ВРК стал Лев Троцкий. В те же дни по мере подготовки восстания определились его ключевые фигуры: за Троцким общее руководство, Свердлов займется мерами по саботажу и блокированию правительственных приказов, Дзержинский отвечает за почту и телеграф, Андрей Бубнов — за вокзалы.
Тем временем параллельно преспокойно шла предвыборная агитация: в цирке «Модерн» ежедневно выступали большевистские лидеры. Это была самая забойная предвыборная кампания с угрозами на днях свернуть шею правительству. Отпора большевики практически не встречали — даже кадетская пресса ограничивалась какими-то шаманскими заклинаниями: да, они, мол, неизбежно выступят, но будут сметены, и сама большевистская идея после этого окончательно обанкротится. Кадетам вторил Горький, будущий «первый пролетарский писатель», призывая помнить о «моральном значении» и «культурном смысле» Февральской революции и не затевать новых волнений.
16 октября Ильич добился окончательного решения партийного ЦК о том, чтобы начать восстание непременно до II съезда Советов. Подавляющее большинство опять поддержало его, только Лев Каменев и Григорий Зиновьев полагали, что это — излишне. Власть и так перейдет к большевикам — только чуть позже и мирным путем, на съезде. Стоит ли рисковать?.. Но дело было сделано. Когда будущий «вождь мирового пролетариата» вышел на улицу, ветер сорвал с его головы кепку и парик. Хозяин подобрал их из лужи и натянул на голову, не замечая стекающих струй. Его «мысли были всецело заняты судьбой революции», — разъясняет поведение Ленина официальное сталинское издание. А выступление Каменева и Зиновьева в газете Горького «Новая жизнь» кремлевский горец впоследствии заклеймил как гнусное предательство, хотя они лишь отвечали на широко обсуждавшуюся в большевистской печати тему. Да и Ленин публично ответил Каменеву и Зиновьеву в «Письме товарищам» — мол, можно либо смиренно ждать Учредительного собрания и сдачи города немцам, либо немедленно выступить и победить. При этом ленинская программа восстания не предполагала ничего, кроме обещаний земли и мира. «Главное ввязаться в бой, а там будет видно!» — этот наполеоновский тезис Ленин переиначил минимально: «Возьмем власть, а дальше разберемся». Никакого серьезного сопротивления со стороны Временного правительства он не предполагал.
Петроград, 24–26 октября 1917 года,
хроника событий
24 октября
Ночь на 24 октября — Постановление Временного правительства о закрытии большевистских газет
05.00 — Большевистские газеты закрыты. Через несколько часов они возвращаются под контроль большевиков
16.00 — Юнкера разводят петроградские мосты и берут их под охрану
17.00 — Матросы занимают Главный телеграф и Петроградское телеграфное агентство
18.00 — Юнкера отбивают телеграф. Смольный отрезан от телефона. В Петроград прибывают матросы из Кронштадта
19.00 — Большинство мостов взято под контроль солдатами и матросами Поздно вечером Ленин уходит в Смольный
25 октября
01.25 — Восставшие занимают Главный почтамт
02.00 — Заняты Николаевский (Московский) вокзал и Центральная электростанция
03.30 — Крейсер «Аврора» встает у Николаевского моста рядом с Зимним дворцом
06.00 — Матросы занимают Государственный банк и закрывают редакции центральных газет
07.00 — Занята Центральная телефонная станция
10.00 — В печать направлено обращение ВРК «К гражданам России!», провозглашающее Временное правительство низложенным. Керенский уезжает на фронт
13.00 — Занят Мариинский дворец, Предпарламент распущен
18.00 — Стягивание сил восставших к Зимнему дворцу
19.00 — Ультиматум Временному правительству
21.40 — Выстрелы из Петропавловской крепости и с «Авроры». Первые столкновения у Зимнего дворца
22.40 — Открытие II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов в Смольном
23.00 — Первые группы восставших проникли в Зимний дворец
26 октября
02.10 — Арест членов Временного правительства
05.00 — Съезд Советов принимает воззвание к стране «Вся власть Советам!»
Враги народа образца 1917 года
Советы многих губерний Центральной России и даже некоторые городские думы осенью 1917-го уже вполне поддерживали большевиков. Что уж и говорить о Петрограде — созванный в те дни в Смольном северный областной съезд Советов прямо потребовал взятия власти. Делегаты-фронтовики вдобавок предъявили ультиматум всем властям — в течение месяца любой ценой заключить перемирие с немцами. Дальше — больше: представитель Латвии предложил в распоряжение ВРК сорок тысяч латышских стрелков. 21 октября на совещании представителей Петроградского гарнизона большинство делегатов высказывается за непосредственное подчинение Петросовету. Весь гарнизон и вправду — хоть и вяло — перешел на сторону большевиков, о чем, правда, пока не догадывалось его командование. Но ночью тех же суток делегация явилась к командующему столичным военным округом Полковникову и потребовала подчинения. Тот отказал, а на следующее утро дал интервью сразу нескольким газетам: если бы решение, мол, исходило от съезда Советов, а не от одного только Петросовета — он бы взял под козырек. Троцкий на это только поддал жару: ВРК разослал телефонограмму с призывом к гарнизону не выполнять приказы начальства. Так дело постепенно сползло к открытому мятежу.
На следующий день, в субботу 22-го, в городе царили полная тишина и покой. Дерзкий антиправительственный призыв, казалось, не привел ни к каким последствиям. Казаки на гарнизонном совещании невинно интересовались: не будет ли 23-го, в воскресенье, восстания, а то они собирались пойти на крестный ход... Мельком заглянувший к ним Троцкий успокоил: нет, не завтра. Вместо этого назавтра состоялось очередное гарнизонное собрание в Народном доме на Кронверкском проспекте, где по призыву Троцкого была принесена торжественная клятва верности Петросовету. В какой по счету раз за последние месяцы, никто уже не сосчитал бы...
И только в этот же день министр-президент Временного правительства, Верховный главнокомандующий российскими войсками Александр Федорович Керенский, казалось, очнулся от глубокого оцепенения (было, конечно, уже поздно). Во всяком случае, он наконец хоть озаботился охраной правительственной резиденции — Зимнего дворца. Юнкера Николаевского инженерного и Михайловского училищ в сопровождении знаменитого женского ударного «батальона смерти» заступили на дежурство. Батальон самокатчиков был вызван в город, но, запросив Смольный о цели вызова, был успокоен и остался в своем расположении.
Броневик «Илья Муромец» перед Смольным. Ноябрь 1917 года
23 октября в Петропавловской крепости появились большевистские представители. Комендант выдворил их, но этим дело, конечно, не кончилось. Встал вопрос: напасть или пообщаться с гарнизоном? Второе средство было куда как вернее. Для переговоров прибыл Троцкий, выступил на наскоро собранном митинге и полностью подчинил себе волю солдат (человек этот был величайшим оратором — этого у него не отнимешь). Крепость перешла на сторону большевиков вместе с арсеналом в сто тысяч винтовок... Наконец, в Смольном в эти часы шел своеобразный митинг нон-стоп, на котором ведущие «менеджеры» проекта «Восстание» вели «презентацию» для всех заинтересованных лиц. Вообще, Смольный в те дни был заполнен толпами лихорадочно снующих туда-сюда вооруженных мужчин, и трудно было поверить, что здание, выстроенное еще в 1808 году самим Кваренги, благородные девицы, чей Институт находился здесь, покинули лишь пару месяцев назад. Только 4 августа 1917-го сюда переехал из Таврического дворца Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Дело было обставлено вполне официально, и поначалу ни о каком «самозахвате» дома большевиками речи не шло. Но они освоились в Смольном стремительно, закрепив за собой несколько помещений, в которых размещался партийный комитет, а 7 октября еще и устроили тут свою общегородскую конференцию. Все это происходило в основном на третьем этаже здания, откуда в «час Х» и велось руководство восстанием.
Что же оставалось уже явно утомленному и уступившему врагам несколько важнейших темпов Керенскому, кроме как отправлять в части от имени правительства абстрактные призывы к верности Февралю и приказы исполнять распоряжения комиссаров ЦИК? Кое-что предпринять он пытался — вечером 23-го министры наконец приняли два знаменательных решения: о передаче земли для раздела между крестьянами земельным комитетам и о командировании министра иностранных дел Терещенко в Париж — предложить союзникам немедленно заключить перемирие с Германией (те бы все равно не согласились!). Военный министр Верховский, совершенно удрученный собственным докладом о состоянии войск, на том же заседании подал в отставку и отправился поправлять здоровье на Валаам.
Глава правительства заметался — сперва он потребовал отстранения или предания военному суду «незаконных» комиссаров. Ранним утром 24 октября несколько юнкеров явились в редакции большевистских газет «Рабочий путь» и «Солдат» и объявили их закрытыми. Издатели искренне удивились: они были совершенно уверены, что власть в столице уже несколько дней находится в руках Петросовета.
ВРК опять-таки реагировал моментально: в городе контрреволюция! «Заговорщики» и «враги народа» угрожают Смольному! Постановление, опубликованное 24 октября, призвало оградить Совет и гарнизон от контрреволюционных посягательств. Посланные отряды тут же отбили редакции назад, а толпы солдат стали стягиваться к Смольному.
Ход Керенского — он отдает приказ развести мосты, и это исполняется. Тут сонная, обывательская часть столицы поняла: что-то действительно происходит. Восстание сошло с газетных полос на городские мостовые.
К мостам, по заведенной схеме, отправляются большевистские патрули. Там завязываются потасовки и перебранки, хотя стрельбу никто пока не открывает. В зависимости от случайного перевеса в том или ином случае побеждает та или иная сторона — мосты в тот день по нескольку раз сводятся и разводятся. А самой активной силой в городе стали не юнкера, не рабочие и не солдаты — уличные грабители, которые взяли власть раньше большевиков.
Узнав о начавшихся серьезных столкновениях, Керенский с толпой адъютантов бросается за поддержкой в Предпарламент. Его, как всегда, зажигательная речь об опасности, какую для Отечества и революции представляют большевики, приводит депутатов в экстатическое состояние, но... соответствующую резолюцию составить так и не удается. Даже после долгого совещания фракций — уж слишком запутанны обиды и противоречия между самими депутатами. Более того, Предпарламент придумал «отличный» выход из положения: он потребовал отставки правительства и формирования нового, способного удовлетворить «насущные потребности страны» (полное совпадение с требованиями, уже начертанными на знаменах большевистского восстания!). Ну, а пока пусть Керенский с коллегами остаются на своих местах — более того, будет хорошо, если и новое правительство сформирует он. Очевидно, членам Предпарламента накануне выборов в Учредиловку очень хотелось прослыть неподкупными демократами. Слегка поломавшись для виду, Керенский великодушно согласился остаться «у власти» и продолжить борьбу против «врагов революции».
А «враги» все действуют и действуют — потихоньку. На ночных улицах снова спокойно. Правда, 12 матросов во главе с каким-то комиссаром захватили телеграфное агентство, но Смольный в ответ на запросы продолжает категорически отрицать начало каких бы то ни было беспорядков. Впрочем (хоть это не имеет особого значения), теперь министр-президент наконец-то больше не верит большевикам. Юнкера на броневике отбили телеграф, а верная правительству телефонная станция отрезала большевистский штаб от связи — серьезный удар по организационному центру восстания. Керенский «по горячим следам и уликам» потребовал от собственного правительства санкции на арест всего ВРК, но министр юстиции Малянтович... отверг это требование за недостатком оснований! В самом деле, Комитет ведь пока ничего не сделал — не признался в мятеже, не арестовал министров...
А Петросовет уже лихорадило: раздавались распоряжения, отправлялись во все концы города — за отсутствием телефона теперь это обеспечивали курьеры. Машина переворота работала на полных оборотах, и даже организаторы не в силах были бы остановить ее, если б даже захотели. Характерный признак такого положения — элементы анархии, которые, словно искры от раскрученного маховика, всегда летят в фарватере мятежей. Например, стоявший у Николаевского моста крейсер «Аврора» вышел из чьего-либо повиновения и по «собственной инициативе» пригрозил обстрелять Зимний дворец. Честь дать знаменитый залп и тем самым войти в историю именно «Авроре», кстати, досталась довольно случайно. Дело в том, что еще в последние месяцы царской власти, в самом конце 1916 года, крейсер, активно воевавший с немцами в составе Балтийского флота, получил сильные повреждения и ушел для ремонта в Петроград. Тут его застали февральские события, при которых не обошлось без беспорядков, капитан Никольский был убит, а команда проголосовала на митинге «за демократическую республику». Вообще, команда крейсера, судя по всему, отличалась буйством и склонностью поддаваться агитации — к октябрю 1917-го подавляющая ее часть в одночасье переметнулась к большевикам. Вдобавок, Центральный комитет Балтфлота принял решение оставить корабль — единственно только его — в Петрограде «для поддержки» Петросовета и революции вообще. Остальные ушли в море, так что больше палить вхолостую по Зимнему было просто некому. Правда, в 20-х числах октября самовольно в Неву вошли четыре миноносца с агрессивно настроенными командами на борту. Тут же из Гельсингфорса (Хельсинки) посуху отправились в Петроград 1800 хорошо вооруженных и решительно настроенных матросов. Вызываемые правительством силы, наоборот, отказывались выступить и провозглашали нейтралитет...
В конце концов такое деморализующее соотношение сил подействовало на правительственную сторону: в ночь на 25 октября караулы юнкеров без сопротивления сдали посланцам Советов караульные посты у вокзалов, мостов, телеграфа, телефона, почтамта и электростанции. Даже у Зимнего к утру их не оказалось... А вот телефонная связь по большевистскому недосмотру во дворце действовала вплоть до ареста правительства! Телефонистки городской станции — те самые легендарные «барышни», несмотря на угрозы вооруженных матросов, продолжали соединять Зимний с остальной страной. Да только звонить было уже некому...
...Ближе к полуночи министры получили вызов на экстренное заседание правительства и съехались в Зимний с разных концов города совершенно беспрепятственно. Керенский сразу огорошил их неожиданным заявлением: он едет на фронт собирать верные части, и на машине американского посольства покинул собрание, оставляя после своего ухода «гоголевскую немую сцену». Верховный главнокомандующий беспрепятственно и совершенно открыто преодолел все большевистские караулы. Его узнавали и иногда даже приветствовали, так что история с переодеванием в женское платье — не более чем анекдот. Возник он, конечно, благодаря общей слабости, какую Керенский питал к маскараду, — слабости, всем известной.
Никаких указаний от своего председателя министры не получили, связь с пресловутыми «верными частями» у них тоже отсутствовала. Делать нечего — решили ждать победоносного возвращения Александра Федоровича, а пока организовать оборону дворца. Исполняющий обязанности военного министра генерал Маниковский, между прочим, категорически отказался взять на себя эту обязанность, так что временным диктатором Зимнего, Петрограда и всей России провозгласили министра государственного призрения (как теперь бы сказали, социальной сферы) Николая Кишкина. Он проявил необычную распорядительность, но все, что смог сделать — это собрать во дворце несколько сот юнкеров (женщины тоже оставались пока тут). На противоположной стороне Невы в это время высаживались «роковые» для правительства морячки.
В октябре 1917-го Зимний охраняли юнкера Михайловского и других училищ Петрограда, Ораниенбаума, Петергофа, казаки и женский «батальон смерти» — всего около 1 800 штыков
День победы
25 октября 1917 года Льву Давидовичу Бронштейну (Троцкому) как раз исполнилось 38 лет, и в настроении он пребывал самом приподнятом. Этот день сулил ему лучший подарок — Временное правительство. В 10 часов утра ВРК издал свою знаменитую прокламацию «К гражданам России!», где оно объявлялось низложенным, а власть — перешедшей в руки «пролетариата». В действительности же на тот момент еще ничего не произошло: Зимний дворец продолжал «держаться» (его даже не успели толком окружить), а город привык к неопределенности последних дней и жил обычной жизнью. Только через два часа после выхода прокламации к Мариинскому дворцу, где заседал Предпарламент, подошел небольшой отряд. Солдаты добродушно попросили депутатов — в количестве около ста человек — разойтись. Народные представители так же мирно, неторопливо приняли резолюцию о временной приостановке собственной деятельности, вручении соответствующих полномочий специально создаваемому Комитету спасения и постоянной готовности к возобновлению работы в любой момент. После этого «уступил насилию» и разбрелся по домам цвет тогдашней политической мысли России — Милюков, Набоков, многие другие. Арестовать солдаты попытались только меньшевика (до 1906 года, кстати, большевика!) Анатолия Дюбуа, поскольку он оказался товарищем (заместителем) министра труда, но когда выяснилось, что это ветеран революционной борьбы, активный участник подавления корниловского мятежа, пришлось отпустить.
Ленин, конечно, в такие минуты тоже не мог усидеть на месте. Еще 24-го вечером он пишет новое взволнованное воззвание в Смольный — со словами, ставшими впоследствии историческими: «промедление смерти подобно». Записочка вместе с квартирной хозяйкой вождя Фофановой полетела Троцкому, а через несколько часов Ильич, не усидев, сам отправился в штаб восстания. Засаленная кепка, парик и перевязанная платком щека, по его замыслу, очевидно, должны были наводить правительственные патрули на мысль — перед ними простой бедняк из петроградских обывателей. На самом деле вид у Ильича, судя по описаниям, был, скорее, экзотический и привлек бы внимание любого шпика, но шпиков уже не было. В полупустом трамвае Ленин доехал до Финляндского вокзала, по пути постоянно отвлекая вагоновожатую — выведывал последние городские пересуды. Узнав, что она придерживается левых взглядов, он к ужасу спутника — финского подпольщика Эйно Рахья — начал во весь голос учить ее технике вооруженного восстания. Оказалось, что это все же довольно опрометчиво— на Шпалерной улице вождю пришлось даже прикинуться пьяным, чтобы ввести в заблуждение конный патруль (вряд ли он стал бы арестовывать большевика, но все же...).
Явление Ленина в Смольный оказалось совершенно неожиданным. Примостившийся перекусить в уголке меньшевик Федор Дан, увидев его, от удивления чуть не поперхнулся французской булкой, и находившийся в экзальтации вождь, довольный произведенным эффектом, громко расхохотался.
Впрочем, экзальтация почти всегда оказывается обратной стороной беспокойства, тревоги. Отчего же Ильич так тревожился? Естественно, потому что большевикам было необходимо завладеть инициативой на открывавшемся в тот самый день II съезде Советов! Его следовало поставить перед фактом восстания, получить поддержку и сделать решения съезда главным козырем в своих руках. Вот вождь и явился в Смольный, когда делегаты только-только собрались. Председательствующий Зиновьев, опережая всех, громко приветствовал новую революцию. Стало ясно, что делегаты, даже если и сомневались раньше, не посмеют сегодня возражать. У Ленина отлегло от сердца, и в дальнейшем, как показывают свидетели, он вел себя вполне хладнокровно.
С ноября 1917 — по март 1918-го лишь 15 из 84 крупных российских городов оказали вооруженное сопротивление большевикам
Пока собирался съезд, несколько солдат-большевиков неожиданно заняли пустующее здание Генерального штаба. Кольцо сжималось, а министры все бродили по залам Зимнего и ждали. Вечером к ним явилась делегация юнкеров с вопросом «что делать»: они готовы обороняться, но хотят знать мнение правительства. Министры в свойственной им невыносимо бездеятельной манере предложили защитникам решать самим! В результате часть войск все же покинула дворец... Еще пример — вскоре от ВРК пришел ультиматум: в течение 20 минут сдаться. В противном случае «Аврора» и пушки Петропавловки откроют огонь на поражение. Как вы думаете, что постановили министры? Совершенно верно, ничего не отвечать, только покинуть Малахитовый зал, окна которого как раз выходили на жерла шестидюймовых орудий. Правительство перебралось заседать по соседству — в полутемной Малой гостиной. Выстрелов так и не последовало: Владимир Антонов-Овсеенко пытался их «организовать», но гарнизон Петропавловки тянул и приказа так и не выполнил. Был дан всего один залп шрапнелью — заряд разорвался во дворце, и стакан от снаряда министры той ночью приспособили под пепельницу. «Аврора» «отделалась» холостыми выстрелами (потом из этой двусмысленной стрельбы возникнет легенда об историческом старте революции).
В те же часы Антонов-Овсеенко также попытался устроить и штурм Зимнего дворца, но тоже тщетно: солдаты Петроградского гарнизона совсем не горели желанием лезть под пули. Никакого «приступа», вроде изображенного Эйзенштейном в знаменитом фильме «Октябрь», вообще не произошло. А произошло следующее: на смену солдатам на Дворцовую площадь ближе к ночи стали выходить вооруженные рабочие. У них на глазах юнкера спешно возводили баррикады из дров и укрепляли пулеметные гнезда. Наконец, нападавшие рискнули их слегка потеснить. Защитники Зимнего в ответ дали несколько очередей в воздух, но лишь для того, чтобы распугать противника. В конце концов, по чьему-то недосмотру группа в 30–40 матросов через окна, по-воровски пробралась во дворец. Рассказывают, что, разглядев в полумгле помещения картину с изображением конного парада, их предводитель запаниковал и с криком «кавалерия!» — рванул назад. Остальные заметались, и очень скоро оробевших штурмовиков удалось обезоружить. Правда, кто-то из них успел метнуть две ручные бомбы, двоих юнкеров контузило. То были первые жертвы Октябрьской революции, первую помощь которым оказал лично диктатор Кишкин (по совместительству врач).
После этого инцидента дворец покинули женский батальон и еще малая часть юнкеров. Осаждавшие выпустили их беспрепятственно, а операция по овладению святая святых российской власти вступила в решающую фазу. Вновь откуда-то зазвучали выстрелы, в окна полезли новые и новые «гости». Оборонявшиеся быстро справлялись с ними, но те все прибывали и прибывали, вскоре количество пленных значительно превзошло число «охранников». И они с неизбежностью поменялись ролями... После долгих поисков освободившиеся солдаты и рабочие нашли министров в их комнате. Те наконец приказали сопротивлявшимся еще юнкерам сложить оружие и картинно расселись за столом. Тут появился с большой и разношерстной вооруженной группой Антонов-Овсеенко. Он крикнул: «Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы!» Заместитель министра-президента Коновалов отвечал: «Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития». Стороны вступили в словесную перепалку: заспорили, кто первым открыл огонь. Рядовые же рабочие меж тем, как только поняли, что главный «трофей» — Керенский — отсутствует, заметно разозлились: «Какого черта, товарищи! Приколоть их тут, и вся недолга!» Командиру едва удалось удержать победителей от самосуда, направив их энергию в более интересное мародерское русло. В течение ближайших нескольких часов «товарищи» штыками вскрывали ящики с подготовленными к эвакуации от немцев ценностями.
В целом во время «штурма» Зимнего с обеих сторон погибли шесть человек и еще несколько получили раны. Вообще, эти несколько дней противостояния унесли 10–15 жизней; ранено было 50–60 человек... А арестованных членов правительства препроводили все в ту же Петропавловскую крепость, где их не без злорадства поджидали арестованные восемь месяцев назад чиновники царские. Впрочем, уже на следующий день, 26 октября, министров-социалистов перевели из крепости под домашний арест, а потом и вовсе освободили. Остальные заявили о верности революционным заветам и тоже скоро (через месяц-полтора) вышли на свободу. Некоторое время, предшествовавшее разгону Учредительного собрания, они даже свободно собирались на «подпольные» заседания Временного правительства, принимали постановления и отказывались признавать новую власть.
С ноября 1917 — по март 1918-го лишь 15 из 84 крупных российских городов оказали вооруженное сопротивление большевикам
Новая власть (большевиков)
На триумфальном своем заседании Центральный Комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии (большевиков) определил состав «Временного рабоче-крестьянского правительства»: оно оказалось, конечно, однородно большевистским и неожиданно еще более временным, чем все предыдущие. Всего через 10 дней его постигнет первый кризис, а вскоре придется «впустить» и левых эсеров. Основные посты, однако, с этой поры неизменно принадлежали Ленину (председатель), Троцкому (иностранные дела — в силу его обширных связей с американцами и британцами), а также «триумвирату» Антонова-Овсеенко, пехотного прапорщика Крыленко и матроса Дыбенко (военные и морские дела). Все это странное собрание вместе, по предложению Троцкого, назвалось Советом народных комиссаров — чтобы ничто не напоминало о прежних буржуазных порядках. «Да, это хорошо, это пахнет революцией», — оценил Ильич. Съезд, на котором не осталось почти никого, кроме большевиков, принял предложение ЦК, затем возник большевистский ЦИК во главе с Каменевым. Старый меньшевистско-эсеровский состав, даже не сложив полномочий (но прихватив кассу!), воспользовался суматохой в Смольном и дал деру.
По предложению СНК съезд Советов практически без обсуждения вотировал зачитанные Лениным декреты «О мире» и «О земле». Иное дело, что знаменитая картина, патетически изобразившая этот момент, грешит против истины. Во-первых, у Ленина в тот момент, как достоверно известно, отсутствовали бородка, усы и остатки шевелюры. Во-вторых, тексты декретов были написаны вчерне, с таким количеством внесенной на ходу правки, что прочитать их с листа, а тем более торжественно, не представлялось возможным. И в самом деле, как говорят источники, проект земельного закона Ильич вообще не смог разобрать — оставил разбираться в бумажке помощников и не выказывал более к ней интереса. Кстати, первоначальный текст полностью воспроизводил программу эсеров и вводил принцип «трудового землепользования» на срок до Учредительного собрания. То есть мелкая земельная собственность не упразднялась! «Пусть крестьяне сами решают все вопросы, пусть они сами устраивают свою жизнь», — бросил тогда Ленин, и этот нехитрый тезис понравился делегатам больше всего: впервые в российской истории власть демонстративно отказывается от навязывания крестьянам своих правил! Кто бы знал, что через несколько месяцев ситуация в деревне развернется в совершенно неожиданном — в том числе и для самих большевиков — направлении.
Верные Временному правительству части пытаются защищать Кремль от большевистского штурма. Последние числа октября 1917-го. При артобстреле пострадали некоторые башни и храмы...
...27 октября в столицу наконец пришли смутные вести о Керенском: в Гатчине он-де собрал семь эшелонов войск с артиллерией, а казаки памятного по корниловскому выступлению 3-го корпуса якобы угрожают явиться в столицу и «разобраться» с большевиками за Декрет о мире. Но ВРК взялся за спешную подготовку города к обороне, установил связь со штабом Северного фронта, признавшим его власть, и министра-президента «отрезали со всех сторон. Он действительно попытался было связаться с командующим 3-м корпусом генералом Красновым. Тот реагировал в том духе, что, мол, берите тех, кто сам захочет пойти за вами. Согласились ровно 700 человек, да и в их среде авторитет Керенского был, мягко говоря, невысок — ему так и не простили поведения во время корниловского выступления. Один из офицеров даже не подал Верховному главнокомандующему руки, объявив себя корниловцем. Войска эти легко разоружали и разгоняли встречные большевистские отряды. Царское Село сдалось без боя, а единственная «серьезная» стычка произошла 30 октября на Пулковских высотах. Местные жители сбежались посмотреть, как сотня оренбургских казаков бросилась на укрепленные позиции, но вынуждена была отступить, потеряв трех человек. «Войска» Керенского отступили к Гатчине и вступили в переговоры. В ответ из столицы прибыл Дыбенко, быстро очаровавший казаков предложением просто выдать командира и отправляться по домам. «Поменяем Керенского на Ленина?» — шутил чернобородый великан. Казаки, недолго думая, согласились и вместе с большевиками кинулись в Гатчинский дворец арестовывать бывшего лидера России, но Краснов дал ему переодеться матросом и улизнуть... Вскоре Керенский вернулся в Петроград, довольно долго жил там нелегально, а после навсегда уехал за границу.
Власть в европейской части России постепенно переходила к большевикам полностью. Почти нигде не встречали они сопротивления, лишь в Москве произошли крупные столкновения — там попытался перехватить инициативу начальник штаба военного округа полковник Рябцев — по согласованию с «Комитетом спасения». Однако силы были неравны, и юнкера продержались всего несколько дней. Расправа над ними была жестока. Тела побросали в братскую могилу у Никитских ворот.
В Петрограде в ночь на 29 октября бывший командующий военным округом Полковников тоже «спохватился» и, набравшись смелости, возглавил юнкеров. Они захватили несколько броневиков, телефонную станцию и отрезали Смольный от связи, после чего обратились к гарнизону с призывом поддержать выступление. В ответ — гробовое молчание. Керенский, как мы уже знаем, помочь не смог. Зато рабочие разъярились и к вечеру «мятеж» разметали. Полковников, бросив своих, бежал.
Из всего этого, однако, видно, что большевистская власть отнюдь не отличалась крепостью. Ощущение, что новоявленные радикалы владеют ею сполна и надежно, могло возникнуть лишь у мечтателей. Иное дело, что об их свержении никто всерьез и не беспокоился — все ожидали Учредительного собрания, на фоне которого октябрьский переворот казался просто детской шалостью. И лишь после разгона всероссийского парламента в стране наконец проявилось сколько-нибудь серьезное антиправительственное движение, причем, как водится, проходившее в форме учреждения местных правительств, что вело к окончательному расползанию огромной империи. Эти центробежные процессы плюс начатые большевиками хлебные реквизиции, в свою очередь, спровоцировали великую и кровавую Гражданскую войну. Но это уже следующая глава истории.
