На юге Марокко, у самого подножья Атласских гор, просторно раскинулся красно-глиняный Марракеш. В прошлом столица могущественной династии Альморавидов, а ныне торговый центр, всесахарская ярмарка, где пересекаются пролегшие через пустыню тропы кочевников. Кочевники пригоняют в Марракеш на продажу верблюдов, а покупают ткани, сахар, соль, крупу, финики, домашнюю утварь.
Я работал корреспондентом в Марокко и часто бывал в Марракеше. Часами бродил я по городу, переходя с базара на базар. Базары различаются не только тем, что на них продают, но и тем беспрерывным действом, без которого базар не базар, а просто магазин. На верблюжьем, скажем, вы не увидите змей — верблюды их боятся, шарахаются в стороны и плюются; здесь можно зато посмотреть на танцоров или фокусников, заклинателей же ищите где-нибудь в рядах медников или гончаров... Как-то раз, переходя с одного базара на другой, я очутился на центральной площади города — Джамиа аль-Фна. На площади было людно, но взгляд мой сразу же остановился на живописной группе бородатых мужчин, облаченных в темно-синие рубахи до пят, с иссиня-фиолетовыми чалмами на головах. Их лица и руки отливали той же синевой. Я пригляделся внимательнее — нет, обмана зрения быть не могло. Наверняка это те самые «голубые люди» Сахары, о которых мне столько приходилось слышать.
«Голубые люди» казались мне одним из самых таинственных народов великой пустыни. Живут они небольшими кланами по сорок шестьдесят человек, беспрестанно кочуя среди песков и скал, забираясь в самые труднодоступные уголки, куда не проехать даже на специально оборудованной автомашине, не приземлиться на самолете. Вечные странники носят, никогда не снимая, темно-синюю одежду и чалму, которой укутывают не только голову, но и лицо. Ткань, окрашенная индиго, линяет, оставляя на коже голубоватый оттенок. Окраска кожи становится прочной потому, что «голубые люди» не употребляют воду для умывания. В пустыне ее заменяет песок. Даже когда воды хватает, по традиции омовение совершают песком, а он, понятно, не смывает въевшуюся в поры синюю краску, а, наоборот, втирает ее в кожу. С годами тело становится голубоватым, а у стариков даже темно-синим с чернильным отливом. Кочевники искренне верят, что синяя краска индиго предохраняет кожу от жестокого солнца и защищает от инфекций.
Я спросил «голубых людей», можно ли мне сфотографировать их. Кочевники не возражали. Разговорившись с ними, я заметил, что их арабский язык отличается от речи оседлых марокканцев, зато весьма близок к классическому языку корана. Я сказал им об этом. Слова мои были приятны «голубым людям», и они дружелюбно отвечали на мои вопросы. Я спросил, где их стоянка. «Пойдем с нами», — отвечал старший из них.
Мы вышли к руслу пересохшей речки, обошли расставленные в ложбине речного русла палатки и остановились возле темно-коричневого шатра, выделявшегося среди прочих своими габаритами. Из проема, служащего и дверью и окном, вышел высокий старик, лицо и руки которого были такого цвета, словно их только что окунули в густую синьку. Я понял, что это предводитель племени, и почтительно поздоровался. Добрых четверть часа мы расспрашивали друг друга о здоровье, ожидаемой погоде, о самочувствии неведомых мне детей, троюродных братьев, об их верблюдах, их богатстве. Таков здешний протокол. Согласно этому протоколу можно справиться о здоровье всех родственников, нельзя лишь интересоваться женой кочевника — такой интерес может быть истолкован превратно...
Вождя звали Бен Моктар. Он распахнул пошире вход в шатер и хлопнул в ладоши. Две женщины, словно они дожидались условного знака, тут же появились из темноты шатра, молча поставили на устланный коврами пол белый эмалированный таз с дымящимся кус-кусом: сваренной на пару кашей с мясом.
Когда мы наелись и напились очень сладкого зеленого чаю с мятой, Бен Моктар раскурил трубку. Из-за полога, разделявшего шатер надвое, слышались приглушенные женские голоса: женщины доедали то, что осталось после мужчин.
Я спросил Бен Моктара, куда он намерен вести караван из Марракеша. Оказалось, что уже завтра они отправляются в район Гулимина, а оттуда через Варза-зат и Махмид в Мавританию. Нам было по пути — у меня были свои дела в Варзазате. Бен Моктар согласился взять меня с собой. «Только одеться для путешествия, — сказал Бен Моктар, — надо подобающе». И я облачился в синюю просторную рубаху до пят — дурраа, и сам Бен Моктар обвязал мне голову лиловой чалмой — шешей.
Верблюжий рынок
Наш караван отправился в путь на заре. Верблюды шли гуськом, размеренным энергичным шагом.
Одногорбый африканский верблюд-дромадер — невероятно упрямое животное, капризное и норовистое. Он никогда не проявляет к человеку той привязанности, какая вырабатывается, скажем, у лошадей. Лежащий верблюд поднимается в полном смысле из-под палки, упрямясь, огрызаясь. Особенно строптивы верблюдицы — доят их, например, стреноженными трое мужчин.
Но как бы ни проявлял свою неприязнь к человеку верблюд, кочевник не может обойтись без него. Ведь у него нет иного богатства, кроме верблюдов. Верблюд — источник жизни кочевых племен, причина их извечных скитаний. Весь смысл многомесячных переходов состоит в том, чтобы найти для верблюжьего стада новое пастбище и воду, чтобы выгодно продать взрослых верблюдов и купить молодняк, который снова надо перегонять по сахарским дюнам в поисках чахлых колючек и затерянной в песках воды...
Из верблюжьей шерсти делают плотную ткань для палаток. Жирное молоко верблюдиц идет на приготовление масла. Даже верблюжья моча находит множество применений в обиходе (кочевники считают ее универсальным лекарством), а высушенный помет служит топливом.
Городишко Гулимин, куда двигался наш караван, знаменит своими верблюжьими рынками. Сюда гонят стада верблюдов кочевые племена, не знающие ни паспортов с въездными визами, ни границ. Верблюдов покупают марокканские и мавританские воинские части: никакой вездеход не заменит в песках «корабля пустыни». Покупают крестьяне-пахари, чтобы запрячь верблюда в соху. А оборотистые купцы покупают их, чтобы перегнать в другую страну и там выгодно перепродать.
Торговля верблюдами — главное занятие Гулимина, пыльного, насквозь продуваемого песчаными бурями. Когда к концу второго дня мы добрались до города, торг на рыночной площади, шел вовсю. Верблюдов согнали, наверное, тысяч пять, не меньше, но покупатели каким-то образом ухитрялись быстро найти какое-то одно нужное им животное. Облюбовав дромадера, покупатель начинал долгую и упорную торговлю. Дискуссия о цене может длиться часами, может быть отложена и на следующий день. Когда сделка совершена, новый хозяин ловко пропускает конец веревки через ноздрю верблюда и ведет его за собой.
В тот день мы закупили около пятидесяти молодых тонконогих верблюдов, согнали их в стадо, и наш пополнившийся караван, не мешкая, снова взял курс на юг — в самое сахарское пекло, откуда, как из раскаленной печи, полыхало жаром.
Аристократы и вассалы
Туареги-кочевники называют себя «имохаг», что значит «свободные». Привилегия «свободного» — носить покрывало — «литам» и синий плащ — «ган-дурах». Только он имел право разводить верблюдов и ездить на них. Своих вассалов — оседлых жителей оазисов — туареги называли «келль улли» — «овечьи люди», даже если те и не разводили овец, а выращивали просо, пшеницу или делали глиняную посуду. Вассалы платили своим хозяевам ежегодную дань зерном и скотом, те же обязаны были защищать их от набегов других кочевников.
Население оазисов тем не менее жило в вечном страхе: обычно «покровители» отбирали урожай, оставляя своим вассалам столько, сколько нужно, чтобы не умереть с голоду. Да и другие кочевники могли угнать людей в рабство.
Молодые независимые государства взяли на себя охрану мирных жителей. Понятно, что могущество кочевых аристократических родов пошло на убыль. Жизнь поставила гордого кочевника перед необходимостью искать себе в окружающем мире новое место. Но среди тех, кто уже сменил традиционные одежды на простое платье рабочего нефтяных промыслов или шофера, преобладают оседлые люди. Единственная же профессия, которую «аристократы пустыни» признали достойной себя, — это служба «мехариста», верхового полицейского на верблюде.
Пустыня консервативна. Сахара пока еще мало изменилась, и как следствие — мало изменился характер ее людей. Когда оборванный «аристократ» приходит в автомастерскую своего «вассала», тот немедленно прекращает работу и стелет на пол ковер...
Будни
Табуретка верблюжьего седла то откидывает неопытного седока назад, то клонит вперед. К этому нужно привыкнуть. Это нелегкое дело — стать кочевником, ведь кочевники чувствуют себя на верблюде, пожалуй, уверенней, чем на земле. Землю и все, что связано с земледелием, они отвергают и презирают. Даже глиняной плошки не встретишь в шатре кочевника — только металлическая и деревянная посуда.
Со стороны кажется, что верблюд идет плавным, размеренным шагом. Но когда сидишь в жестко укрепленном на самом горбу седле, то чувствуешь на себе малейший пригорок. Со временем мне удалось выработать хоть какое-то устойчивое положение на постоянно колыхающемся гребне верблюжьей спины. Но первые дни! Чего они мне только стоили! У меня едва хватало сил сойти на твердую землю, а наутро снова карабкаешься на горб, снова раскачиваешься под убийственным солнцем.
Переход до Варзазата занял восемь дней. Для кочевников это не то что нормальный по протяженности путь, это просто жизнь, нормальная и, может, даже более уютная в сравнении с гамом и неразберихой городского привала. Для меня эти восемь дней слились в одно целое из жары, песка и выматывающей тряски. Лишь холод ночей перемежал похожие один на другой дни, и считать можно было только ночи.
Мучила жажда. Воду, разбавленную кислым молоком, выдавали небольшими порциями во время коротких дневных остановок. Вечером, перед заходом солнца, все пили неизменный сладкий чай.
Нужно привыкнуть к этой проклятой жаре, к монотонному качанию в седле, нужно почувствовать ритм жизни этих людей, чтобы вдруг увидеть, что их дни точно так же насыщены событиями, печальными и радостными происшествиями, как и дни любых людей. Только события эти не замедляют шага верблюдов.
...Неожиданный гортанный возглас. Караван остановился, верблюдов заставили встать на колени, чтобы люди могли сойти на землю. Несколько старух бросились к молодой женщине, лежавшей возле верблюда, — она рожала. Мужчины отошли в сторону, сели в круг, закурили. Родовые схватки скоро кончились. Молодая мать с новорожденным забралась на верблюда, и караван продолжил свой путь к горизонту.
...На нас надвигается смерч коричневой пыли, неведомо как и где возникший. Он скручен в толстенный жгут, который стальной вращающейся пружиной крушит все, что встречается на пути. Караван застыл. Смерч извивается змеей, то вращаясь на одном месте, то срываясь в диком порыве. Надо обмануть этот раскаленный сгусток ветра и песка, перехитрить, понять ритм танца смерти. Бен Моктар круто рванул своего верблюда вправо, и весь караван ринулся за ним. Описав дугу вокруг песчаного столба смерти, мы оставили его за спиной. Смерч уплывал от нас все дальше — туда, где мы только что были.
...У одного из кочевников разболелись зубы. Полоскание верблюжьей мочой, приправленной травами, не помогло. Тогда один из собратьев, верно самый сведущий в знахарском деле, пальцами вырвал у больного два зуба и остановил кровь мазью из песка, замешенного на какой-то жидкости.
...Из плотной, абсолютной тишины пустыни постоянно выползают какие-то шорохи, непонятные звуки. «Это бродят пески, — говорит Бен Моктар. — Пески, как и мы, вечно кочуют и никогда не уходят за пределы Сахары».
Песку в Сахаре не так-то и много. Сахара — это хамады — каменистые равнины и сериры — равнины, покрытые щебнем и галькой. И лишь шестую часть великой пустыни занимают песчаные пространства — эрги. Пески эти неподвижны, они намертво схвачены цепкими корнями скудной, но выносливой пустынной растительности. Иное дело барханы. Они очень редки в Сахаре. Барханы — материковые дюны пустынь, холмы сыпучего песка, навеянные ветром и не закрепленные растительностью. Одиночные барханы на плотном грунте (когда песка немного), имеют полулунные или серповидные очертания и не очень высоки.
Там, где песок сплошной, образуются сплошные барханы. Все зависит от ветра: там, где дуют устойчивые ветры, образуются продольные барханные гряды, или барханные цепи, поперечные этим ветрам. Там, где сталкиваются и смешиваются противоборствующие ветры, появляются барханные пирамиды самых разных очертаний, чаще всего похожие на звезды.
Не закрепленные растительностью барханы вечно движутся со скоростью от десяти сантиметров до пятисот метров в год. Медленно, но упорно ползут они по Сахаре. Кочевники обычно разбивают привал у подножия барханов, потому что им издавна известно (теперь это знают и ученые), что бархан может хранить в себе пресную воду...
Встреча
Пути сошлись. Это, верно, один из тех случаев, когда говорят: бывает же так в жизни. На третьи сутки среди безбрежной пустыни нам повстречался другой караван «голубых людей». Кочевники спешились, церемонно приветствуя друг друга. Поднялись к небу дымки костров.
Встреченное нами племя шло на запад, в Ифни — обширную сахарскую область Марокко, еще недавно принадлежавшую испанцам.
Колонизаторы в свое время потребовали, чтобы кочевники выступили против воссоединения Ифни с Марокко. «Голубые люди» отказались. Тогда их стали преследовать. Пришлось уйти из родных мест. Теперь, когда Ифни воссоединилась с Марокко, «голубые люди» возвращались домой.
Бен Моктар одобрительно кивал головой, отхлебывая чай, которого выпито было уже изрядно. Он поинтересовался, хороши ли пастбища Ифни.
— В период зимних дождей великолепные... Наши люди потому и хотят там покрепче обосноваться. Может быть, овец разводить будем, а может быть, — гость помолчал, не решаясь кончить фразу, — попробуем земледелие...
Мне казалось, что невозмутимость кочевников беспредельна, по крайней мере, как Сахара. Но после этой фразы люди из моего каравана повскакали с мест, побросали на землю стаканы недопитого чая и принялись, возбужденно перебивая друг друга, кричать. Поднялся страшный шум, суматоха, даже верблюды пряли короткими ушами и скалили рыжие зубы.
Бен Моктар, успокоив соплеменников, произнес целую речь.
— Земля привязывает человека, — качая головой, сказал Бен Моктар, — он становится рабом ее. Он остается жить в тесном городе, в глиняных стенах, под потолком... Свобода там, где простор куда ни глянь, где горизонт всегда далек, как бы ты к нему ни стремился. Аллах создал нас свободными и поселил отцов наших отцов в пустыне. Кощунство поддаться соблазну жить на отмеренном клочке земли и заслонить горизонт стеной. Это не наш удел, у нас своя судьба...
Так говорил «голубой» вождь, и многие согласно кивали ему головами.
Но встречные оставались непреклонными: они твердо решили сменить скитания на оседлость. Их вождь спокойно и даже торжественно допил свой чай и встал, давая понять, что разговор окончен. За ним с желтой бесплодной земли поднялись остальные. Старику предводителю подвели бурого верблюда, и погонщик ударом палки по крупу заставил животное лечь — иначе на него не взберешься. Верблюд поджал передние ноги, затем сложил, как бы переламывая, задние. Прежде чем сесть в седло, вождь сказал:
— Жизнь можно прожить по-разному. Отцы наших отцов кочевали по пустыне, грабили караваны купцов, торговали рабами и каменной солью. Но разве теперь торгуют рабами? От невольничьих караванов не осталось и следа на сыпучих песках. А так ли уж нужна теперь наша бурая соль? Нынче везде продают белую, мелкую, как мука... Мы торгуем верблюдами. Но что будут делать наши дети, если завтра верблюды станут никому не нужны, а они будут знать только верблюдов? Вы видели новые оазисы? Там растут не, пальмы, а нефтяные вышки. Я встречал там даже наших людей... «Земля привязывает человека», — говорите вы. Это верно. Но разве мы не пленники пустыни? Разве мы не привязаны к ней, как феллах к своему лоскуту земли? Его кормит земля, нас — верблюд... Подумайте об этом. Мир вам!
Они ушли, эти суровые и мудрые «голубые люди». А мы стояли и смотрели уходящему каравану вслед, и никто ни о чем не говорил. Женщинам в такие дела соваться не принято, а мужчины не осмеливались порицать старого вождя, тем более за глаза.
Потом Бен Моктар взобрался на своего верблюда, и все последовали его примеру...
О пустынях часто говорят — «безжизненны», имея в виду прежде всего то, что там абсолютно нет воды. Но в «самой пустынной пустыне» насчитывается 26 озер общей площадью в 80 квадратных километров.
Десять лет группа ученых проводила в Центральной Сахаре наблюдения за осаднами. Среднегодовая норма оказалась равна 50 миллиметрам. Три года не выпало ни капли дождя, пять лет осадки были на границе измерения, практически вся масса дождя обрушилась двумя потоками, точно ограниченными по времени и месту.
В разное время в Сахаре в мощных потоках, образованных неожиданными дождями, утонуло: в 1904 году — 25 человек, в 1922 — 22 человека, в 1957 — 14 человек. Поток 1958 года разрушил 427 жилищ.
В декабре 1967 года оазис Лагонат был завален 80-сантиметровым снежным покровом. 120 человек лишились крова, погибло четверо детей.
В Сахаре произрастает около тысячи видов растений (четыреста пятьдесят видов в Центральной Сахаре), причем в основном их можно обнаружить в оазисах. Срок жизни некоторых растений в связи с тем, что влага долго не задерживается, сжимается до восьми дней.
65 видов млекопитающих, 74 вида птиц и 531 вид насекомых представляют сахарскую фауну.
В 1910 и 1924 годах в наполовину высохшем русле речки в районе Тассилин-Аджер были выслежены и убиты два крокодила, которые, по заключению ученых, являются нильскими крокодилами. Таких же крокодилов обнаруживали также в гористой местности Эннеди.
Конец пути
Уже недалеко от Варзазата мы наткнулись на палатки советских геологов — вместе с марокканскими коллегами они проводили здесь разведку полезных ископаемых. «Голубые люди» со сдержанным любопытством рассматривали инструменты и приборы, выспрашивали, что же здесь будет, если найдут железо или нефть. Шахты и заводы, отвечали им, шоссе и железные дороги.
У Варзазата «голубых людей» ждала еще одна встреча, а меня — конец путешествия. Здесь на реке Дра идет большое строительство, и тоже с участием советских специалистов.
Тут я смог взять реванш за свою неопытность в пустыне. Нрав реки Дра кочевники знали, правда, лучше меня. Дело в том, что в период дождей река выходит из берегов, смывает посевы, разрушает дома, уносит скот. В жаркое же летнее время, когда вода очень и очень нужна, ее в реке нет — Дра сильно мелеет, превращается в тоненький ручеек, который порой и вовсе исчезает. Все это мои друзья, повторяю, знали, но зато я знал, что здесь будет...
Марокканское правительство обратилось к Советскому Союзу с просьбой помочь исправить досадный парадокс природы. В удобном месте бетонной стеной перекрывается русло Дра. Создается вместительный резервуар, где зимой будет скапливаться лишняя вода. По системе ирригационных каналов вода потечет на поля. Здесь же возводится гидростанция, которая будет снабжать электроэнергией деревни и промышленные предприятия. Сейчас плотина почти построена.
«Голубые люди» задумчиво слушали моих соотечественников, поглядывали на котлован будущего резервуара, на дне которого работали бульдозеры и экскаваторы. Их голубые лица оставались непроницаемы.
Они молчали, лишь Бен Моктар обронил такие слова:
— В коране сказано: «Глаз радует вода, зелень растений и красивое лицо...» Я вижу приятные лица русских — значит, будут здесь и вода, и зеленые поля. Мир вам! И караван вновь побрел своей дорогой в дальнюю даль Сахары...
Владимир Катин (АПН)
