На российском руднике Баренцбург далекого архипелага Шпицберген случилась новая беда. Случилась через год после авиакатастрофы. И месяца не прошло, как шахтеры поставили памятник погибшим...
Ранним утром восемнадцатого сентября в семь часов пять минут на глубине четырехсот девяти метров ниже уровня океана, под самыми домами спящего еще поселка Баренцбург прогремел в шахте взрыв. Он смял в лепешки комбайны и конвейерные линии, свалил насмерть людей даже за три километра от эпицентра, обрушил тонны породы, ставших непреодолимой преградой на пути рвавшихся к шахтерам спасателей.
Их оказалось двадцать три, не вышедших в то злое утро из шахты.
Двадцать три из пятидесяти семи, работавших этой ночью. Я назову пока одного — Анатолий Фоменко. Почему его? Из числа погибших в это утро он был самым известным.
Невысокого роста широкогрудый крепыш, украинец, сорок восемь лет, скромен и даже несколько застенчив. На материке дома остались жена и двое детей: дочь двадцати четырех лет и сын четырнадцати. Третья командировка на Шпицберген, у него был прекрасный голос. Он любил петь русские и украинские народные песни, и не раз вслед за Анатолием гости из Норвегии и других стран, приезжавшие в качестве туристов, дружно подхватывали их. Его приглашали выступать в норвежские города Лонгисрбюсн, Тромее, Харштад и даже в столицу Осло, его выступления передавали по радио и телевидению.
Последний вечер перед трагедией оказался памятным для многих: провожали тех, кто через сутки должны были улетать на материк после окончания командировки или в отпуск. Шахтеры гуляли. Не могу и не хочу утверждать, что многие из ушедших и ту несчастную ночную смену были хорошо разогреты проводами друзей. Знаю только, что с одним из потом погибших я сам сидел за праздничным столом и, чокаясь с ним бокалом, не предполагал, что через несколько часов он уйдет под землю навсегда в свою последнюю вечную смену.
Правительственная комиссия, рассматривавшая впоследствии причины аварии, даже не касалась этой детали, ибо никому и в голову не могло прийти, что под землю могли спускаться хоть в какой-то степени нетрезвыми. И тем не менее замечу: алкоголь не имел никакого отношения к тому, что вызвало взрыв. Остатки опьянения, если они и были, могли повлиять на последствия, например, затормозить реакцию шахтера, когда следовало мгновенно сообразить, что произошло и как спасаться, но не на причины взрыва, которые оказались значительно сложнее и глубже, чем определила комиссия.
Получив сигнал о взрыве в шахте с сообщением о том, что двадцать три человека не вышли на поверхность, я — это было моей первой обязанностью — должен был информировать о случившемся контору губернатора Шпицбергена. Звоню старшему полицейскому Кетилю Лаксо.
Как ни прискорбно, но он привык к моим неожиданным звонкам — слишком много неприятностей, связанных с опасностью для жизни, таится в горном деле да к тому же в самом северном производственном регионе мира. То порода обрушится и придавит шахтера, то цепь вагонетки оборвется на крутом спуске и разогнавшаяся чугунная махина сбивает выглянувшего на свое несчастье рабочего, а то матрос буксира, неосторожно перелезая через обледенелые поручни судна на причал, вдруг соскальзывает и мгновенно оказывается под слоем льда в ледяной воде, где шансы на спасение отсчитываются секундами. Случается, что и белый медведь забредет в поселок, привлеченный запахами отходов, но стрелять в него запрещено законом. И если ревущие моторы снегоходов и падающие поблизости шипящие светящиеся ракеты не слишком пугают зверя, приходится звонить норвежцам и просить помощи их полиции, которая снотворными пулями усмиряет медведя и отвозит спящего нарушителя спокойствия вертолетом как можно дальше от поселений человека.
В этот раз Кетиль Лаксо внимательно слушает меня и просит сообщить об этом переводчику конторы. Старший полицейский прекрасно понимает английский, да и с русским языком справляется в случае необходимости неплохо, однако слишком серьезно то, что он услышал, и он просит подтверждения через переводчика.
Я звоню Борду Улсену. Тот охает, переспрашивает, уточняя, и сразу интересуется, не нужна ли какая-то срочная помощь.
Да, это в традициях норвежцев на Шпицбергене — прежде всего предложить свои услуги. Для нас они порой носят гуманитарный характер. Когда в наших поселках были дети, то они часто получали подарки от пастора и жителей норвежского Лонгиербюена, их приглашали на норвежские праздники с чудесными угощениями. Теперь детей в наших городках почти нет, но, приезжая по различным поводам, для встречи с россиянами, губернатор привозит с собой ящики фруктов на радость собравшимся в зале слушателям. Связано это, конечно, не только с тем, что норвежцы так добры по натуре и любят отвечать добром на наше хлебосольство, но и с тем, что, в соответствии с Парижским договором о Шпицбергене, мы платим немалые деньги в виде налогов за осуществление суверенитета над ним Норвегией. Часть этих денег и выделяется ежегодно на социальное развитие поселков. Что касается других иностранцев, оказывающихся иной раз в беде на территории архипелага, то им помощь тоже оказывается, но отнюдь не бесплатно. Расценки очень высоки, и владелец попавшего на мель или камень иностранного судна после такой помощи вполне может оказаться банкротом. Мы же по традиции спасаем всех почти бесплатно.
Бывает, что из многочисленных гостей, приезжающих к нам в поселки в зимне-весенний сезон на снегоходах, кто-то переворачивается на японских быстроходных, по неустойчивых «ямахах» и ему требуется медицинская помощь. У нас в больнице ее оказывают, не спрашивая ни кредитных карточек, ни других видов оплат.
В ответ на вопрос Борда я говорю, что помощь, возможно, понадобится разве что медицинская да потребуются, очевидно, гробы, которые нам не из чего делать. Наши бригады горноспасателей уже работают. На помощь им спешат спасатели из другого российского поселка — Пирамиды. Россия готовит к отправке спасателей МЧС.
Вскоре вертолетом прибывают врачи Лонгиербюена с медикаментами. Однако их помощь не нужна, так как раненых нет. Всего несколько слабых отравлений газом. Лишь одного вынесли покалеченного с признаками жизни, но в больнице он скончался, так и не придя в сознание. Остальных выносили только погибшими.
Поселок замер в оцепенении. Ежеминутно ждали сообщений. Все ли двадцать три не вышедших погибли? Ведь одного свидетеля, того самого, что был в эпицентре, вывели на поверхность. Могли же быть и другие счастливчики?
Петр Павлович Спешилов, сорокалетний проходчик с двенадцати летним подземным стажем, приехавший сюда из Гремячинска Пермской области, находился в месте взрыва за несколько минут до того, как тот произошел. Ему просто повезло, как, может быть, не везло никогда прежде. Он долго не мог сообразить, что случилось.
Заканчивалась ночная смена. Кое-кто уже направился к выходу. Но тут ведь не просто пройти по коридору, открыть дверь и выйти. Шахта — это многокилометровые штольни, или, как они здесь называются, уклоны, проходящие на разных глубинах подобно многочисленным щупальцам спрута, только не в морской воде, а в горной породе и угольных пластах. Если эти щупальца соединить в одну линию, то растянется она на сорок один километр. Поэтому, прежде чем попасть к месту работы, а в данном случае это был забой двадцать восьмого южного конвейерного штрека, нужно было шахтерам, открывая и закрывая за собой многочисленные двери переходов, добраться до электровоза и в вагонетках довольно долго спускаться к уклонам, по деревянным настилам которых еще нужно идти вниз вдоль рельсового пути, служащего для перевозки различных грузов.
Об этом впоследствии будет написано к справке государственной комиссии, приехавшей для расследования причин аварии. Дело в том, что по проекту строительства этой шахты должно было быть три уклона, один — специально для транспортировки людей. Но в целях экономии средств, которых не стало хватать и на зарплату, поскольку государство выделяло денег на добычу угля, как впрочем и на все остальное, в последние годы все меньше и меньше, было решено ограничиться двумя уклонами, соединив грузовой и людской уклон в один.
Столь же непростым был путь обратно, с той лишь разницей, что теперь шахтеру нужно было подниматься вверх с глубины четыреста десять метров ниже уровня океана, звуки прибоя которого сюда, конечно, не доходят, хотя, по сути, океан находится совсем рядом. И если идущий на работу или с работы человек видит под кирзовыми сапогами воду, то он знает, что это не морская, а обычная подпочвенная пресная, что сочится по стене то там, то здесь. Она тоже сыграла свою трагическую роль в описываемом событии.
Звену Николая Уварова, приехавшему на архипелаг из Пермской области, в которое входил и его земляк Спешилов, поручено было в эту смену произвести взрывные работы в гезенке номер шесть. Гезенк — это соединительный колодец или бункер, который пробивают от верхней штольни, где добывают уголь, в нижний штрек, где находится конвейер для его транспортировки. Добытый уголь подвозится к гезенку и сбрасывается через него прямо на конвейерную ленту. Вот такой гезенк под номером шесть и должны были пробить финальными взрывами в ночную смену.
В эту несчастную ночь толщина земляной пробки, которую осталось преодолеть взрывникам, составляла не более одного метра. Всего один шаг, чтобы колодец стал сквозным — своего рода праздник: соединение верхней и нижней проходки. Как хочется сделать эту сбойку поскорее!
В путевке-наряде на эту смену записано: произнести взрывы снизу и не для сбойки, а лишь для расширения нижней части гезенка. Можно было, конечно, не торопиться со сбойкой, раз главный не знал об оставшейся метровой пробке. Но это показалось странным — лезть снизу в колодец, с потолка которого течет вода, бурить в сырости самым неудобным образом шпуры, когда гораздо легче забраться сверху и рвануть последний метр.
Кому именно пришло в голову такое решение, навсегда останется тайной, ибо нет в живых ни мастера-взрывника, приехавшего сюда из Челябинска, — Ивана Михайловича Карамышева, ни помощника начальника участка Сергея Сергеевича Гордеева из украинского городка Селидова. Этот малоизвестный городок здесь, на заполярном архипелаге, знают все. Шахтеры шутят, что здесь, куда пальцем ни ткни, всюду попадешь в селидовца. Потому неудивительно, что среди не вышедших в это утро из шахты двое оказались из Селидова: Гордеев и проходчик пятого разряда Владимир Викторович Дорохов, у которого, как и у его земляка, остались в безутешном горе жена, сын и дочь.
Петр Павлович Спешилов имеете со своим напарником земляком Николаем Викторовичем Уваровым в эту смену бурили шпуры для взрывов. Занятие не из приятных. Пришлось поверх котлована, то есть гезенка номер шесть, класть бревна и, привязавшись к ним поясами, спускаться вниз. Для сбойки верхнего и нижнего уклонов нужно было произвести два взрыва. Первый взрыв прошел успешно в пять часов утра. Теперь толщина пробки сократилась на полметра. Осталось почти столько же.
Тут я вынужден пояснить читателю еще один очень важный технологический момент. В шахте Барсицбурга применяются взрывчатые вещества двух типов: детонит «М», производящий мощный взрыв, по выбрасывающий столб пламени, и более безопасный аммонит «Т-19», который вдвое слабее по мощности взрыва. Естественно, что при производстве буровзрывных работ в породе, где нет угля, а стало быть опасности появления горючего газа метана — злейшего врага шахтеров, выгоднее всего производить взрывания дето-питом «М», поскольку работа с ним идет быстрее. Ну а там, где есть уголь и в любую минуту концентрация всегда присутствующего метана может вырасти до взрывоопасной, применяется аммонит «Т-19». Он, конечно, менее эффективен для получения премий, но зато жизни спасает.
В гезенке номер шесть для сбойки по всем правилам безопасного ведения работ можно было использовать только аммонит. Но не было его у мастера-взрывника в тот момент. Не было его, можно считать, и на всем руднике. Те остатки, что имелись на складе, берегли для более важных работ. За полгода до случившегося заказали двадцать пять тонн этой безопасной взрывчатки, но не получили ни килограмма.
Однако первый взрыв в пять часов утра прошел нормально. Газовая обстановка была в пределах допустимого. Приходил мастер, замерял атмосферу. После этого Спешилов с двумя напарниками зачищали гезенк от разваленной взрывом породы. В нижнем грузовом уклоне, куда пробивали земляную пробку, начали разворачивать комбайн. Этому мешала вентиляционная труба. Дали команду часть трубы спять, временно прервав вентиляцию. Гусеницы неуклюжего механизма, передвигая его на новую позицию, подняли пыль.
Кто из шахтеров не знает, что такое гремучая смесь? Газ метан, которого все так боятся, концентрацию которого замеряют сотни датчиков, автоматически выводя показания на главный пульт диспетчера, сам по себе не взрывается. Он горюч, но взорваться может при смешении с пылью, особенно угольной. В принципе, любая пыль, даже мучная, достигая определенной концентрации в воздухе, становится взрывоопасной. Достаточно, как говорится, одной спички. Появление же горючего газа в такой ситуации увеличивает опасность взрыва в сотни раз, вот почему его содержание в атмосфере строго контролируется. Однако — не будет пыли, не взорвется и газ. Так что пыль — это второй враг, с которым в шахте ведется вечная борьба.
Но, оказывается, не всякая пыль вредна. Создали ученые специальную инертную пыль, похожую внешне на мыльный порошок, только принцип действия несколько отличается. Как мыло, инертная пыль скрепляет частички другой пыли, не позволяя ей подниматься и воздух. Если участок осланцован, то есть покрыт инертной пылью в достаточной степени, взрыв произойти не сможет.
Меньше чем за двое суток до катастрофы я сам уже в который раз шел но уклонам шахты с иностранным гостем, показывая условия работы российских шахтеров. Европейский журналист хотел все видеть собственными глазами, но оказался довольно слабым физически, так что проход по лапе в полусогнутом положении его быстро утомил, и при возвращении, поднимаясь к поезду, хоть давно уже шел в полный рост, он поминутно останавливался, чтобы отдышаться.
Сопровождавший нас инженер по технике безопасности охотно отвечал на все вопросы, в том числе и на такой: зачем нужна под нашими ногами инертная пыль и сколько ее положено иметь на один квадратный метр? Его слова были так убедительны, что мы шли абсолютно уверенные в том, что ничего страшного произойти не может. Мы услышали, сколько предохраняющей от взрывов пыли должно было быть, но мы, не обладая опытом, не могли определить на глаз, сколько же фактически те было. Это уже потом, когда через сорок пять часов от напряжения взрывной волны обрушатся потолки и уклонах, а от огня сгорит проводка и изогнутся рельсы, когда приедут крупные специалисты разбираться в причинах аварии, тогда только выяснится, что на руднике в связи с недостатком денег катастрофически не хватало инертной пыли, чтобы засыпать ею все участки в тех количествах, в которых требовали правила техники безопасности. Только тогда специальным рейсом самолет МЧС привезет — вместе с бригадой спасателей из Воркуты — тонны этой самой инертной пыли, а на обратном пути заберет на материк гробы с: телами тех, кто погиб из-за ее отсутствия.
Ночная смена подходит к концу. но еще было время произвести последний взрыв в гезенке номер шесть. Над котлованом, рядом с: угольным пластом, мастер-взрывник Михаил Иванович Карамышев готовил к работе детонит «М». Внизу, в центральном грузовом уклоне, комбайн поднимал гусеницами пыль. Его движением руководил горный мастер Сергей Сергеевич Гордеев. Последние минуты жизни. О чем мог думать он в это время? Может о том, что близится его пятидесятилетие, которое его товарищи с удовольствием отметят вместе с ним? Шутка сказать — с девяностого года работает на руднике. А может, подумал о жене Антонине. Она тоже уже не спала. В это утро большая группа полярников отправлялась на материк, и ей, как работнику отдела кадров, следовало выдавать каждому документы, что делается всегда перед посадкой в автобусы. Потом под звуки баяна и прощальные возгласы провожающих они отправятся на вертолетную площадку, откуда полетят в норвежский поселок Лонгиербюен, затем самолетом через Тромсе в Мурманск. Среди них немало друзей Сергея Сергеевича.
Снятые временно вентиляционные трубы лежали рядом. Газ метан незаметно скапливался под готовящимся к взрыву потолком, смешиваясь с поднимающейся с земли пылью, доходя до опасной концентрации.
Гордеев дал команду Спешилову занять наблюдательный пост в конвейерном уклоне возле вентиляционного гезенка номер пять, чтобы никто не оказался поблизости от места взрыва. Дойдя до назначенного пункта, Петр Павлович увидел Виктора Юрьевича Иванова, зачищавшего ленту конвейера под пятым гезенком. Одногодок Спешилова, приехавший чуть больше года назад из Гремячинска Пермской области. Они едва успели перекинуться несколькими словами, как горячая волна швырнула куда-то Спешилова, застлав туманом глаза и оборвав сознание.
Где-то в уголке памяти успела зафиксироваться картинка: мастер поворачивает ручку дистанционного управления, хлоп — и загорается метан. Кто-то бросается бежать, но взрыв мгновенен. Он был как тест на готовность шахты. Будь недостаток инертной пыли в одном месте, взорвалось бы только в одном, и ощутили бы его на себе два-три работавших поблизости и нарушивших правила техники безопасности человека, как это произошло в 1989 году здесь же, в Баренцбурге. Но в этот раз защита оказалась слабой и в других местах, которые проявили себя мгновенно, сдетонировав в доли секунды новыми взрывами, обрушениями кровли и пожарами. Высокая температура огня, дым и газ вслед за ударной волной воздуха охватили огромную территорию, догоняя уходящих уже со смены шахтеров. Погибших оказалось двадцать три, а могло быть и больше, как случилось в декабре в Кемерово и в январе следующего года в Воркуте. Причины все те же.
Если бы газ метан был опасен только смешением с пылью — это была бы беда, но не вся. Боятся шахтеры метана главным образом по причине его смертельной ядовитости. Сложность в том, что у него нет запаха. Можно надышаться незаметно, и все — считай, кончился. Потому у каждого идущего под землю на боку или груди обязательно висит самоспасатель — металлическая коробочка, напоминающая внешне термос. Как только прибор показал или шахтер сам почувствовал опасность, сразу нужно надевать маску. В ней минут пятьдесят продержишься, но за это время можно успеть выбежать в безопасную зону, когда в состоянии двигаться. А не успеешь?
Спешилов лежал под самым пятым гезенком без маски. Так случилось не только с ним. Нередко самоспасатсль мешает выполнить ту или иную работу, и шахтер, пренебрегал опасностью, сбрасывает его с себя, оставляя поблизости.
Сколько их, не вышедших в это утро, погибло оттого, что волной взрыва отбросило их от коробочек, которые могли еще помочь выжить? Теперь никто не ответит. Горноспасатели бросились на выручку, и на пути стали попадаться тела погибших либо от ударной волны, либо от газа. У кого-то не было самоспасателя даже в стороне. Возможно, он в какой-то момент пришел в сознание от удара волны, но не нашел своего самоспасателя, а дойти без него не позволил газ. Зато кто-то другой сумел выйти с двумя самоспасателями на боку, объяснив это тем, что снял один с погибшего. Не замучит ли совесть спасшегося?
Горноспасатели. Как часто думают, что работа у них, как у пожарников, почти лежачая. Да, не каждый день трагедии в шахте. Не каждый день нужно, рискуя своей жизнью, спасать чужие. Но то, что им достается один раз, другому хватит на целую жизнь. Прорываясь через завалы, сквозь дым, навстречу огню, когда температура все выше и выше, в масках, с носилками и другими приспособлениями, они должны были идти километры в поисках живых, но находили только погибших. И вдруг в районе гезенка номер пять снизу с центрального конвейерного уклона раздался голос, зовущий на помощь.
Спасатели подскочили к краю котлована, посветили вниз — там был живой человек.
— Ты кто? Как твоя фамилия? — закричали.
— Не знаю, — донеслось снизу. — Вытащите меня.
Это был пришедший в сознание Спешилов. Он явно родился в рубашке. Взрыв пощадил одного человека: отшвырнул в сторону, но не убил, оставив лежать без сознания, пока не послышались чьи-то голоса наверху.
Ему бросили конец веревки, но он ничего не понимал и только просил о помощи. Пришлось Олегу Чужикову самому спускаться в котлован на веревке и вытаскивать товарища, не сознающего ни кто он, ни почему здесь оказался, ни что вообще происходит. Только на больничной койке под наблюдением врачей да и то далеко не сразу он постепенно вернулся в нормальное состояние, если можно его таковым назвать, когда в памяти постоянно всплывает красный туман и кромешный мрак подземелья.
Я не стану описывать работу государственной комиссии, прилетевшей срочно самолетом МЧС для расследования причин аварии. Не стану рассказывать, как все помещении управления шахты Баренцбурга превратились в круглосуточный штаб по ликвидации последствий аварии, куда ежеминутно поступали сообщения о том, как одно за другим выносятся тела из шахты, как ведется борьба с огнем в нескольких местах, как стало совершенно невозможным хорошо оснащенным спасательным командам пробиться к семи телам, оставшимся лежать предположительно в эпицентре взрыва. Только тогда было принято решение заливать шахту водой, чтобы загасить пожары, после чего можно было начинать восстановительные работы.
Не стану описывать и работу норвежской комиссии, сотрудничавшей параллельно с российской на основе своих законов о Шпицбергене. Можно долго рассказывать о том, как в первые же дни улицы Баренцбурга заполнились норвежскими журналистами, чрезмерную назойливость которых с трудом сдерживали норвежские полицейские, чувствовавшие себя здесь хозяевами; как появилась на норвежском судне в сопровождении губернатора Шпицбергена министр юстиции Норвегии. Никого не удивило и то, что норвежские власти незамедлительно провели две телефонные линии в Баренцбург и предложил и жителям российского поселка в течение трех дней бесплатно звонить своим родственникам на материк...
Мне же остается только напомнить, что когда здесь же на Шпицбергене, в норвежском поселке Ню-Олесун в 1962 году произошел взрыв в шахте и погиб двадцать один человек, все норвежское правительство вынуждено было подать в отставку, ибо поняли в маленькой Норвегии, что виноват был не только шахтер, нарушивший технику безопасности.
Поймут ли это когда-нибудь у нас в России, где катастрофы сыплются как из рога изобилия?
Евгений Бузни
