Нил, так верили древние египтяне, отделял Страну живых — восточный берег, от Страны мертвых — западного берега. Но в Стране мертвых замечательные художники создали бессмертные произведения искусства, раскрывающие прекрасную душу их современников и не перестающие удивлять людей нашего века.
Считали, теперь уж трудно сказать почему, что Нил берет начало в Лунных горах. Эти горы — в наши дни их чаще называют Рувензори — находятся действительно у истоков Нила, но великая река и ее притоки лишь обтекают вершины с разных сторон, пробиваясь сквозь влажный тропический лес — густой, перевитый лианами, едва проходимый...
КРАСКИ ТЫСЯЧ КИЛОМЕТРОВ * ИЩУ ИСТОКИ * АРКТИКА—АФРИКА* СМЕНА ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ВЕХ * «ИСХЛЫСТАННАЯ» ПУСТЫНЯ * НИЛЬСКИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ * РАЗВЕНЧАНИЕ ОДНОЙ ТЕОРИИ
Впервые я увидел Нил у Александрии. Вернее, я увидел сначала нильскую воду — мутную коричневатую нильскую воду, на которой колыхались розовые мазки зари. Если судить строго географически, то мы еще находились в Средиземном море, но его сине-голубая, с бирюзовыми всплесками вода отступила от берегов под напором реки — второй по величине реки в мире.
А потом я увидел Нил на тысячекилометровом его протяжении, от устья до первых катарактов, от Александрии до Асуана, и еще дальше до Абу-Симбела в Нубии. Потом я увидел Нил и в нильскую межень и в нильский паводок...
Раньше я читал о Ниле, и по описаниям его в пределах Египта он представлялся мне весьма однообразной рекой, если, конечно, условно отделить от реки ее ни на что другое не похожее устье — классическую дельту, от которой, собственно, и пошли все прочие дельты мира (грекам устье Нила показалось сходным по форме с буквой их алфавита «дельта» — А).
Что Нил в Египте однообразен, верно лишь отчасти. Он мощными потоками обтекает застроенные острова у Каира — выше дельты; он монолитен, почти строг у Луксора; он светел, он блестит песчаными отмелями у Ком-Омбо; он бурлит на порогах у Асуана; он тороплив и несдержан среди черных скал и желтых песков Нубии; вернее, он был таким в Нубии до создания Асуанского водохранилища. Веской и летом Нил тих и вкрадчив, и вода его имеет зеленовато-бежевый оттенок. К сентябрю Египта достигает первая приливная волна, идущая из Экваториальной Африки, и вода в Ниле становится красноватой от смытых с Абиссинского нагорья минеральных частиц. А в октябре и ноябре Нил свиреп и черен, вода его густа от ила, или силта, как его там называют.
Но и про все это — я имею в виду сезонные изменения уровня — следует уже говорить в прошедшем времени. Асуанское водохранилище поглотило паводковую волну, и ниже плотины Нил теперь всегда будет покорным и светлым, и отнюдь не экваториальные дожди будут поднимать или опускать его уровень.
Я был на Асуанской плотине в те часы, когда первый кортеж машин посуху проехал через Нил с правого берега на левый, и сам до этого проделал тот же путь пешком. События происходили вечером, когда солнце упало за песчаные гряды Ливийской пустыни и порозовели мрачные холмы пустыни Аравийской... Взглянув на небо, я увидел над плотиной белых цапель, летевших на север, — они показались мне тогда вестниками приливной волны, идущей из глубины Африки.
...Поиски истоков Нила — одна из ярких страниц в истории географических открытий. Как всякий человек, бывший некогда молодым, я читал кое-что об этом у Жюля Верна и, как человек, волею судеб причастный к географии, кое-что знал об этом уже в более строгом, научном плане.
Не стану утверждать, что мною с детства владела мечта побывать у истоков Нила. Я специально просмотрел мальчишеские дневники, писанные в трудные и голодные военные годы: жил я тогда в Сибири, в деревушке Молотовке, но мысленно, на пустой желудок, странствовал по всему земному шару. Заносило меня и на полюсы, и на Амазонку, и в скрэбы Австралии, но к истокам Нила почему-то не занесло.
Я решил побывать у истоков Нила 16 мая 1964 года, когда стоял посреди Асуанской плотины.
Стало быть, никакой романтики, овеянной столь милой для пишущих «дымкой времени». Взрослый, уже успевший поездить по свету человек поставил перед собою четкую задачу: увидеть весь Нил от устья до истока. И рассказать о Ниле. И рассказать о своем путешествии к истокам его, к озеру Виктория.
Что продиктовало мне мою внутреннюю задачу?
Я могу объяснить это так.
География, наука, которой я в меру своих сил служу, некогда усматривала свою чуть ли не единственную задачу как раз в том, чтобы открывать истоки рек — Нила, Амазонки, Нигера, например, чтобы прослеживать их изменчивое течение... Проще говоря, она усматривала свою задачу в том, чтобы регистрировать, открывать кому-то (или никому!) что-то неизвестное.
Современные географы-теоретики, единомышленником которых я себя считаю, видят задачу физической географии середины нашего века в ином, а именно: в возможности а) управлять природными процессами и б) предсказывать результаты, к которым приведет — и приводит — вмешательство человека в жизнь природы.
Создание Асуанской плотины на Ниле — это и есть один из ярчайших примеров вмешательства человека в дела природные, вмешательства со многими вытекающими отсюда последствиями, и кому, как не географу, заинтересоваться Нилом?
Но в тайниках своей души я могу найти еще одно, уже сугубо личное, объяснение своему порыву на юг, к Великим Африканским озерам.
Все свои юношеские и даже студенческие годы я мечтал стать полярным исследователем. Сейчас, когда я об этом пишу, мне уже удалось побывать во всамделишных тропиках; поддавшись объяснимой человеческой слабости, я стоял на экваторе так, что одна моя нога находилась в северном полушарии, а вторая — в южном. И я побывал далеко за экватором, на Замбези, например, у водопада Виктория, открытого Ливингстоном...
А в Арктике я не был, хотя от Москвы до нее гораздо ближе. Мне удалось добраться лишь до бухты Тикси, а это всего около 71-го градуса северной широты, что по нынешним представлениям не Арктика... Но я вспоминаю об Арктике сейчас вот в какой связи: наш современник, выдающийся исследователь и ученый В. Ю. Визе оставил нам среди прочих своих работ статью, которая называется «Арктика и Африка».
Что, казалось бы, общего?
Общего действительно мало, но В.Ю. Визе подметил вот какую неожиданную зависимость: если в морях Северного Ледовитого океана мало льдов, значит высоко стоит уровень Великих Африканских озер в тропиках, озера Виктория, в частности. На ледовитые годы приходится, наоборот, низкий уровень озер. И еще в те годы, когда мои помыслы принадлежали Арктике, в душу мою запало озеро Виктория, весьма тонко реагирующее на ледовитость северных морей, по которым я собирался странствовать.
Но из озера Виктория, или Укереве, начинается Белый Нил, один из основных нильских истоков, поиски которого складывались особенно интересно и трудно.
Для меня в слове «Хартум» всегда была особая прелесть. «Хартум». И еще «Судан». И еще: место слияния Белого и Голубого Нила в Судане у Хартума...
Притягательность Асуана — греки называли его Сиеной — в том, что он у первых нильских порогов, или катарактов. А Хартум — он и за первыми, и за вторыми, и за пятыми... Он в глубине Африки.
Не думаю, что до постройки железной дороги от Каира до Асуана путь к Сиене был легок для путешественника. А уж до Хартума он, естественно, всегда был неизмеримо труднее, и Хартум воспринимался европейцами как далекая-далекая Африка» «Хартум», кстати, означает в переводе с арабского «хобот». А происхождение этого своеобразного названия объясняется так: основной район города (есть еще Омдураман, Северный Хартум на обоих берегах Нила) расположен на вытянутом мысе между Белым и Голубым Нилом, который изысканная арабская фантазия сравнила с хоботом слона.
Мы летели в Хартум по прямой, почти по меридиану — Москва, Каир и далее, на юг... Самолет из Москвы уходит глубокой ночью, и рассвет встречает путешественников уже у берегов Африки, а Каир первым на заре раскрывает для них двери своего аэропорта. Через час мы снова поднялись в воздух.
Вот тогда и увидел я впервые Нил сверху. Я плавал по Нилу, стоял на его набережных, смотрел на него из окна вагона или микроавтобуса, купался в Ниле, наконец, а тут он вдруг уменьшился в размере, изменил свой облик, и я сперва не узнал Нил: долго казалась мне Нилом вся его долина — матово-синяя, с зеленоватым оттенком, на которую неудержимо надвигались с двух сторон пустыни, словно иссеченные следами хлыстов (персидские владыки секли цепями море, уничтожали неугодные им реки; нельзя ли предположить, с усмешкой думалось мне тогда, что фараоны секли пустыни?).
Несложный оптический обман разъяснился, когда самолет пошел непосредственно над долиной Нила. Я увидел тогда посреди матово-синей полосы мутно-серую, издали неразличимую, петляющую реку, а самая долина запестрела зелеными и бурыми квадратами полей, вполне такими же с самолета, как и у нас в России.
Но самое сильное впечатление произвели на меня «следы хлыстов» — русла рек и ручьев, некогда бежавших со всех сторон к Нилу.
Пустыня буквально исчерчена, изборождена ими; сверху они — наиболее запоминающийся и удивительный штрих в ее облике, ибо меньше всего ожидаешь увидеть такое.
Я сидел у окна. В моем распоряжении имелся бинокль, и в моем распоряжении имелось достаточно времени, чтобы подумать — путь от Каира до Хартума не так уж близок даже по современным масштабам. Бинокль мог и приближать и удалять предметы.
Мысль — тоже.
Я думал сначала о невероятном — о том, что и Аравийская, и Ливийская, и Нубийская пустыни, да и Сахара в целом, некогда были зелеными, цветущими, как обычно пишут в книгах.
Но мне посчастливилось не только читать книги о пустынях, но и видеть пустыни. Я трогал руками спекшийся, раскаленный камень аравийских возвышенностей. Я бегал по песчаным холмам Ливийской пустыни в поисках хоть одного живого стебелька.
Они там есть, живые стебельки, но когда по пустыням текли реки, там росли леса или редколесья, там цвели луга...
Я видел бывшие реки — их в Африке называют «вади» — у Асуана, но одна пересохшая река не поражает воображения.
Вот когда их сотни, тысячи, десятки тысяч — бывших рек, стремящихся к Нилу, — вот тогда переворачиваются в мозгу давно устоявшиеся представления о вещах и явлениях. Значит, все-таки было так.
Текли по Африке реки, питали реки Нил. По берегам рек жили люди — скотоводы, охотники и, вероятно, земледельцы. И жили по берегам рек, и окрест, и в самих реках звери. Бегемоты жили, крокодилы тоже. Антилопы паслись на (как любили писать в прошлом веке) «тучных» лугах. А за антилопами и прочими копытными львы охотились...
И вдруг реки почему-то (но почему?!) стали пересыхать, хотя климатологи всего мира ныне единодушно утверждают, что последнее десятитысячелетие (после ледников) характеризуется как раз устойчивым климатом — ни сильной засухи, ни сильного увлажнения — в пределах присредиземноморья, во всяком случае. Люди не задумывались тогда, почему пересыхают реки, почему гибнут посевы и почему гибнут травы на лугах — климатологических загадок они перед собой не ставили, они просто пошли следом за уходящей от них водой.
И уходящая из пустыни вода привела их к Нилу, к великой и загадочной реке, на которой почти совсем не отразилась общая беда. Нил продолжал жить своей, пусть несколько измененной, жизнью. Но люди, которых неведомые им злые силы согнали к Нилу, уже не могли жить прежней жизнью. Их оказалось слишком много на берегах одной реки, чтобы жить узкородовыми интересами, и пришлось им объединяться и договариваться. И еще им пришлось учитывать своеобразный нрав Нила, его непонятную манеру то разливаться, то мелеть, и притом каждый год по-разному...
И люди, вовсе не думая об этом так, как я сейчас пишу, объединились здесь в крупные общины, потом образовались государства, создалась в ходе веков одна из самых древних, одна из удивительнейших цивилизаций на земном шаре.
И. Забелин, кандидат географических наук
