Это хроника нашего шестимесячного путешествия в горные саванны Камеруна в Западной Африке. Нас привела туда не совсем обычная причина: дело в том, что мы задумали устроить свой собственный зоопарк.
После войны я снарядил несколько экспедиций за дикими животными в разные концы света. И каждый раз, когда дружба с привезенными зверями только-только начинала приносить плоды, когда открывалась бесподобная возможность изучать повадки и нрав животного, приходилось расставаться.
Я видел только один выход: завести свой собственный зоопарк. Конечно, он будет открыт для посетителей; я представлял его себе как своего рода самоокупающуюся лабораторию, где можно держать и наблюдать добытых мной животных.
Но была еще одна, на мой взгляд, более важная причина создать зоопарк. Как и многих людей, меня очень тревожит, что повсеместно из года в год человек медленно, но верно, прямо или косвенно истребляет разные виды диких животных. Много уважаемых организаций, не жалея сил, пытаются решить эту проблему, но я знаю бездну видов, которые не могут рассчитывать на надлежащую защиту, так как они слишком мелки и не представляют ценности ни для коммерции, ни для туризма. В моих глазах истребление любого вида — уголовный акт, равный уничтожению неповторимых памятников культуры, таких, как картины Рембрандта или Акрополь. Много лет я мечтал учредить подобный зоопарк, и вот как будто пришло самое время начать.
Любой рассудительный человек, замыслив такое дело, сперва оборудовал бы зоосад, а уж потом добыл животных. Но мне редко удавалось чего-либо достичь, действуя логично. Сперва я раздобыл животных и только после этого принялся искать участок для зоопарка. Это оказалось далеко не просто, и теперь, оглядываясь на прошлое, я поражаюсь собственной дерзости.
Следовательно, это рассказ о том, как я создавал зоопарк.
Сидя на оплетенной бугенвиллеей веранде, я смотрел на искристые голубые воды залива Виктория, испещренного множеством лесистых островков — словно кто-то небрежно рассыпал на его поверхности зеленые меховые шапочки. Лихо посвистывая, пролетели два. серых попугая, и в ярком синем небе призывно отдавалось их звонкое «ку-ии». Стайка утлых челнов черными рыбами сновала между островками, и через залив до меня невнятно доносились крики и речь рыбаков. Вверху, на высоких пальмах, затеняющих дом, без умолку щебетали ткачики, прилежно отрывая от листьев полоски для своих корзиновидных гнезд, а за домом, где начинался лес, птица лудильщик монотонно кричала: «Тоинк... тоинк... тоинк!»— словно кто-то безостановочно стучал по крохотной наковальне. По моей спине струйками катился пот, рубаха взмокла, и стакан пива на столике рядом уже нагрелся. Я снова в Западной Африке...
Оторвав взгляд от крупной оранжевоголовой ящерицы — она взобралась на перила и усердно кивала, будто приветствуя солнце, — я вернулся к письму, которое сочинял:
Фону Бафута,
Дворец Фона,
Бафут,
Округ Баменда. Камерун.
Я остановился, ища вдохновения. Закурил сигарету, обозрел потные следы, оставленные моими пальцами на клавишах пишущей машинки. Отпил глоток пива и сердито посмотрел на письмо. По ряду причин мне было трудно его составить.
Фон Бафута — богатый, умный, обаятельный монарх, правитель обширного государства, которое раскинулось среди саванны в горах на севере. Восемь лет назад я провел несколько месяцев в его стране, собирая обитающих там необычных, редких животных. Фон показал себя чудесным хозяином. Теперь я собирался опять навестить Фона в его уединении и возобновить нашу дружбу. Однако я был слегка озабочен. Слишком поздно меня осенило, что созданный мной портрет в книге, которую я написал по возвращении, может быть неверно понят. Что Фон мог усмотреть в нем изображение престарелого алкоголика, который проводит дни, накачиваясь вином среди женского цветника. Вот почему я не без трепета принялся писать ему письмо, призванное выяснить, буду ли я желанным гостем в его королевстве. Н-да, вот оборотная сторона литературного труда... Я вздохнул, затушил сигарету и начал:
Мой дорогой друг!
Как ты, возможно, слышал, я вернулся в Камерун, чтобы добыть новых животных и отвезти их к себе на родину. Теперь я приехал сюда, привез с собой жену, и мне хотелось бы познакомить ее с тобой и показать ей твою замечательную страну. Можно нам приехать в Бафут и погостить у тебя, пока мы будем ловить животных? Я хотел бы, как в прошлый раз, поселиться в твоем рестхаузе, если ты позволишь. Надеюсь, ты мне ответишь.
Искренне твой Джеральд Даррелл.
Я отправил это послание с гонцом, приложив две бутылки виски и строго-настрого наказав гонцу, чтобы он не выпил их по дороге. После этого нам оставалось ждать и надеяться, меж тем как гора нашего снаряжения тлела под накаленным брезентом. Через неделю гонец вернулся и вытащил из кармана рваных серо-зеленых шорт письмо. Я живо разорвал конверт, положил листок на стол, и мы с Джеки наклонились над ним.
Дворец Фона, Бафут, Баменда.
Мой дорогой друг!
Очень обрадовался, когда узнал, что ты снова в Камеруне.
Я буду ждать тебя, приезжай в любое время. Оставайся у нас, сколько захочешь, никаких возражений. Мой дом всегда открыт для тебя, когда бы ты ни приехал.
Пожалуйста, передай искренний привет своей жене.
Преданный тебе Фон Бафута.
Я решил, что по пути в Бафут мы задержимся на десять дней в городке Мамфе. Здесь кончается судоходная часть реки Кросс, дальше на много километров простерся безлюдный край. За время двух моих предыдущих приездов в Камерун я убедился, что Мамфе — очень удобная звероловная база.
Знойное марево, казалось, превращало саванну в трепещущее зеленое море. Когда я вылез из раскаленного грузовика и спрыгнул на землю, я больше всего на свете хотел попить, искупаться и поесть — все в указанной последовательности. Почти таким же срочным делом было раздобыть деревянный ящик для нашего первого зверя. Речь шла о чрезвычайно редком животном, детеныше черноногой мангусты, которого я приобрел в деревне в двадцати пяти милях от Мамфе. Я был очень рад, что нашу коллекцию открывает такой редкий экспонат, но моя радость поумерилась, после того как я промучился с мангустой в кабине грузовика два часа. Малыш решил непременно обрыскать все уголки и закоулки, и, боясь, как бы он не застрял в рычагах и не сломал себе ногу, я заточил его у себя за пазухой. Первые полчаса мангуста, фыркая носом, сновала вокруг моей поясницы. В следующие полчаса звереныш вновь и вновь пытался прокопать своими острыми коготками дырочку у меня в животе, когда же я убедил его прекратить это занятие, он захватил ртом кожу на моем боку и принялся упоенно сосать, орошая меня нескончаемым потоком горячей, остро пахнущей мочи. Весь потный, запыленный, я не стал краше от этой процедуры, так что, когда я зашагал по ступенькам дома, с болтающимся из-под наглухо застегнутой мокрой рубахи мангустовым хвостом, вид у меня был, мягко говоря, не совсем презентабельный. Сделав глубокий вдох и стараясь держаться непринужденно, я вошел в ярко освещенную гостиную, где вокруг карточного стола сидели трое. Они вопросительно посмотрели на меня.
— Добрый вечер, — сказал я, чувствуя себя не совсем ловко.— Моя фамилия Даррелл.
Из-за стола поднялся невысокий человек с черным чубом и, дружелюбно улыбаясь, пошел мне навстречу. Он крепко пожал мне руку и, игнорируя внезапность моего появления и странный вид, сосредоточенно уставился мне в глаза.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы, случайно, не играете в канасту?
— Нет, — оторопел я. — К сожалению, не играю.
Он вздохнул, словно оправдались его худшие опасения.
— Жаль... очень жаль. — И он наклонил голову набок, изучая мое лицо.
— Как вы сказали вас звать?— спросил он.
— Даррелл... Джеральд Даррелл.
— Силы небесные! — воскликнул он, озаренный догадкой. — Это вы тот одержимый зверолов, о котором меня предупреждали?
— Очевидно, да.
— Послушайте, старина, но ведь я вас ждал два дня назад. Где вы пропадали?
— Мы приехали бы два дня назад, если бы наш грузовик не ломался с таким нудным постоянством.
— Да, здешние грузовики чертовски ненадежны, — сказал он, словно поверяя мне секрет. — Выпьете стопочку?
— С превеликим удовольствием, — пылко ответил я. — Можно, я схожу за остальными? Они сидят там, в грузовике, ждут.
— Ну конечно, ведите всех, что за вопрос. Всем по стопке!
— Большое спасибо. — Я повернулся к двери.
Хозяин поймал меня за руку и потянул обратно.
— Скажите, дружище, — хрипло зашептал он, — я не хочу вас обидеть, но все-таки: это мне из-за джина мерещится или ваш живот всегда так колышется?
— Нет, — мрачно ответил я.— Это не живот. У меня мангуста за пазухой.
Он пристально посмотрел на меня.
— Вполне приемлемое объяснение, — произнес он наконец.
Так мы вторглись в дом Джона Гендерсона. В два дня мы превратили его, наверно, в самого многострадального хозяина на западном побережье Африки. Для человека, дорожащего своим уединением, приютить у себя четверых незнакомцев — благородный поступок. Когда же он, не любя никакой фауны и даже относясь к ней с великим недоверием, предоставляет кров четверым звероловам, это героизм, для описания которого нет слов. Через двадцать четыре часа после нашего приезда на веранде его дома были расквартированы, кроме мангусты, белка, галаго и две обезьяны.
Пока Джон привыкал к тому, что, стоит ему выйти за дверь, как его тотчас обнимает за ноги молодой бабуин, я разослал письма своим старым знакомым из числа местных охотников, собрал их вместе и рассказал, какие звери нам нужны. После чего мы с Бобом, не утруждая себя работой, стали ждать результатов. Они последовали не сразу. Но вот в один прекрасный день на аллее показался охотник Огастин; он был одет в красно-синий саронг и, как всегда, напоминал подтянутого, деловитого администратора универмага. Его сопровождал один из самых. рослых камерунцев, каких я когда-либо видел.
— Доброе утро, сэр, — сказал Огастин, поддергивая свой яркий саронг.
— Доброе утро, сэр, — подхватил великан голосом, напоминающим далекий раскат грома.
— Доброе утро... Вы принесли зверей? — с надеждой спросил я, хотя непохоже было, чтобы они доставили каких-нибудь животных.
— Нет, сэр, — скорбно ответил Огастин, — зверей нет у нас. Мы пришли просить масу, чтобы маса одолжил нам веревку.
— Веревку? Зачем вам веревка?
— Мы нашли большого боа, сэр, там в лесу. Но без веревки нам его никак не взять, сэр.
Боб, специалист по рептилиям, подскочил на стуле.
— Боа? — взволнованно сказал он. — Что он подразумевает... боа?
— Они подразумевают питона, — объяснил я.
У пиджин-инглиш есть свойство, которое особенно сбивает с толку натуралиста, — это обилие неправильных названий для различных животных. Питонов именуют боа, леопардов — тиграми и так далее. В глазах Боба загорелся фанатический огонек. С той минуты, как мы сели на судно в Саутгемптоне, он почти только о питонах и толковал, и я знал, что ему свет не будет мил, пока он не пополнит нашу коллекцию одним из этих пресмыкающихся.
— А вы кого-нибудь оставили сторожить нору, чтобы боа не убежал в лес? — спросил я.
— Да, сэр, двоих оставили.
Я повернулся к Бобу:
— Ну, вот и выдался тебе случай: настоящий дикий питон заперт в норе. Пойдем попробуем?
— Господи, конечно! Пойдем сейчас же, — загорелся Боб.
Он побежал раскопать в горе снаряжения веревку и сети, а я наполнил две бутылки водой и вызвал нашего боя Бена.
— Бен, приготовься. Мы отправляемся в лес ловить боа.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Бен. — А где этот боа, сэр?
— Огастин говорит, что он в норе под землей. Вот почему ты мне нужен. Если нора слишком узкая, так что ни мистеру Голдингу, ни мне не пролезть, ты заберешься внутрь и поймаешь боа.
— Я, сэр? — переспросил Бен.
— Да, ты. Один.
— Ладно, — ответил он с философской улыбкой, — Я не боюсь, сэр.
— Врешь, — сказал я. — Ты знаешь, что здорово боишься.
— Правда, не боюсь, сэр, честное слово, — с достоинством возразил Бен. — Я никогда не рассказывал масе, как я убил лесную корову?
— Рассказывал, два раза, и все равно не верю. А теперь ступай к мистеру Голдингу, возьми веревки и сети.
Чтобы попасть туда, где прятался наш зверь, надо было спуститься с холма и пересечь реку на пароме — большой, формой напоминающей банан лодке, которая, наверно, была сделана лет триста назад и с тех пор медленно приходила в негодность. Веслом орудовал глубокий старик, вид у него был такой, словно он вот-вот умрет от инфаркта; с ним плавал мальчишка, который вычерпывал воду. Это был неравный поединок, так как мальчишка был вооружен всего-навсего ржавой консервной банкой, а борта лодки водонепррницаемостью могли сравниться лишь с дуршлагом. И к тому времени, как паром достигал противоположного берега, пассажиры оказывались по пояс в воде.
Паром уже подошел, и Бен и Огастин горячо спорили с престарелым паромщиком, требуя, чтобы он вез нас не напрямик, а к широкой песчаной косе в полумиле выше по течению. Тогда нам не надо будет идти целую милю по берегу до тропы, ведущей в лес. Но старик почему-то заартачился.
— Маса, это моя лодка, если я ее потеряю, я не смогу больше зарабатывать деньги, — твердо ответил он. — Не будет еды для моего живота... Ни одного пенни не получу.
— Но как же ты потеряешь лодку? — удивился я.
Я хорошо знал этот участок реки: здесь нет ни порогов, ни коварных стремнин.
— Ипопо, маса, — объяснил старец.
Я вытаращил глаза: о чем толкует этот паромщик? Ипопо, что это такое — какой-нибудь грозный местный «ю-ю», о котором я до сих пор не слышал?
— Этот ипопо, в какой стороне он живет? — Я старался говорить увещевающе.
— Ba! Маса никогда не видел его? — Старик был поражен. — Да вон там, в воде, около дома районного начальника... огромный такой, как машина... ого!., силища страшная!
— О чем это он говорит? — озадаченно спросил Бен.
Вдруг меня осенило.
— Это он про стадо гиппопотамов, которые обитают в реке по соседству с домом, — сказал я. — Просто сокращение необычное, вот и сбило меня с толку.
— Он думает, что они опасны?
— Очевидно, хотя я не понимаю почему. Прошлый раз, когда я здесь был, они вели себя тихо.
— Надеюсь, они и теперь тихие, — сказал Боб.
Я снова повернулся к старику.
— Послушай, уважаемый. Если ты отвезешь нас вверх по реке, я заплачу шесть шиллингов и подарю тебе сигарет, хорошо? А если ипопо повредят твою лодку, я дам тебе денег на новую, понятно?
Паром медленно пошел против течения. В лодке было воды на полдюйма, и мы сидели на корточках.
— Не верится мне, что они опасные, — заметил Боб, небрежно купая пальцы в реке.
— В прошлый раз я подходил к ним на лодке на тридцать футов и фотографировал, — сказал я.
— Теперь эти ипопо стали злые, сэр, — бестактно возразил Бен. — Два месяца назад они убили троих человек и разбили две лодки.
— Утешительное сообщение, — сказал Боб.
Впереди из бурой воды тут и там торчали камни. В другое время мы бы их ни с чем не спутали, теперь же каждый камень напоминал нам голову гиппопотама — злого, коварного гиппопотама, подстерегающего нас, чтобы напасть. Бен, вероятно, вспомнив свою былину о поединке с лесной коровой, попытался насвистывать, но попытка вышла довольно жалкой, и я заметил, что он тревожно рыскает взглядом по реке. В самом деле, гиппопотам, который несколько раз нападал на лодки, входит во вкус, словно тигр-людоед, он всячески старается сделать людям гадость, для него это становится своего рода спортом.
Постепенно мы обогнули мыс и впереди, в трехстах ярдах, увидели на той стороне словно гофрированную белую песчаную отмель. Старик облегченно крякнул и быстрее заработал веслом.
— Почти доехали, — весело заметил я, — и никаких гиппопотамов не видно.
Не успел я это сказать, как камень в пятнадцати футах от лодки вдруг поднялся из воды и удивленно воззрился на нас выпученными глазами, пуская ноздрями струйки воды, будто маленький кит.
К счастью, наша доблестная команда не поддалась соблазну выскочить из лодки и плыть к берегу. Старик со свистом втянул воздух и осадил лодку, глубоко вонзив в воду весло. Мы смотрели на гиппопотама, гиппопотам смотрел на нас. Он явно удивился больше, чем мы. Надутая розово-серая морда лежала на поверхности реки, словно отделенная от тела голова на спиритическом сеансе. Огромные глаза с детским простодушием изучали нас. Уши дергались взад-вперед, будто махая нам. Гиппопотам глубоко вздохнул и переместился на несколько футов ближе, все так же наивно созерцая нас. Вдруг Огастин взвизгнул так, что мы дружно подскочили, чуть не опрокинув лодку. Мы зашикали на него; зверь смотрел невозмутимо.
— Да вы не бойтесь, — громко сказал Огастин, — это самка.
Он выхватил из рук старика весло и стал шлепать им по воде, брызгая на гиппопотама. Зверь широко разинул пасть, и обнаружились такие зубищи, что, кто не видел, никогда бы не поверил. Внезапно, без каких-либо видимых усилий огромная голова ушла под воду. После паузы, во время которой всем нам казалось, что чудовище рассекает воду где-то под нами, голова снова вынырнула, на этот раз, к нашему облегчению, в двадцати ярдах выше по реке. Гиппопотам опять выпустил две струйки воды, призывно помахал ушами и скрылся, чтобы через секунду показаться вновь еще дальше от нас. Старик буркнул что-то и отобрал у Огастина весло.
— Огастин, что это за безрассудство? — спросил я, стараясь говорить резко и строго.
— Сэр, этот ипопо был не самец... это самка, — объяснил Огастин, обиженный моим недоверием.
— Откуда ты знаешь? — требовательно вопрошал я.
— Маса, я всех здешних ипопо знаю. Это самка. Если бы это был самец ипопо, он бы сразу нас сожрал. А это самка, она не такая злая, как ее хозяин.
— Да здравствует слабый пол, — сказал я Бобу; тем временем старик, стряхнув оцепенение, пустил лодку стрелой наискось через реку, и она врезалась в косу, так что разлетелась галька. Мы выгрузили снаряжение, попросили старца подождать нас и зашагали к логову питона.
Тропа пересекала когда-то возделанный участок, где лежали огромные гниющие стволы. Между этими великанами люди вырастили и собрали урожай маниоки, потом землю оставили под паром, и тотчас всю расчистку сплошным покровом затянул подлесок: колючие кустарники, вьюнки.
— Надеюсь, у этой проклятой рептилии хватило ума скрыться в нору в таком месте, где есть хоть немного тени, — сказал я Бобу. — На этих камнях можно жарить яичницу.
Когда мы подошли к гряде, я тотчас понял, почему питон решил занять оборону здесь. Поверхность скал была иссечена множеством сообщающихся мелких пещер, отполированных водой и ветром, а так как от устья они были слегка направлены кверху, обитатели могли не опасаться, что их затопит во время дождей. Устье каждой пещерки было около восьми футов в ширину и трех в высоту — для змеи вполне достаточно. Охотникам пришла остроумная мысль спалить кругом всю траву в надежде выкурить рептилию. Змея не обратила на дым никакого внимания, зато мы теперь очутились по щиколотку в золе и летучем пепле.
Мы с Джоном легли плашмя и плечом к плечу вползли в пещеру, чтобы высмотреть питона и составить план действий. В трех-четырех футах от входа пещера сужалась, дальше мог пролезть только один человек, вплотную прижимаясь к камню. После яркого солнца здесь казалось особенно темно, и мы ничего не увидели. О том, что здесь есть змея, говорило лишь громкое, злобное шипение, звучавшее всякий раз, когда мы шевелились. Мы попросили дать нам фонарь и направили электрический луч в узкий ход.
В восьми футах от нас тоннель заканчивался круглым углублением, и в нем-то, свернувшись в кольцо, лежал питон, блестящий, словно только что покрытый лаком. Насколько мы могли судить, он был около пятнадцати футов в длину. Питон был явно не в духе. Чем дольше мы на него светили, тем громче и протяжнее он шипел, наконец шипение перешло в жуткий визг. Мы выбрались обратно на волю.
— Надо только набросить ему петлю на шею, потом потянем что есть силы и вытащим, — сказал Боб.
— Все правильно, но вот как набросить петлю? Не хотел бы я застрять в этой щели, если он задумает напасть. Там так тесно, что не развернешься, и никто тебе не поможет, если дело дойдет до потасовки.
— Что верно, то верно, — признал Боб.
— Остается одно, — продолжал я. — Огастин, пойди-ка сруби побыстрее палку с рогулькой на конце... длинную... понял?
— Понял, сэр, — сказал Огастин, взмахнул своим широким мачете и поспешил к опушке леса, до которого было ярдов триста.
— Запомни, — предупредил я Боба, — если нам удастся извлечь его наружу, на охотников не надейся. В Камеруне все убеждены, что питон ядовит. Что у него не только укус смертелен, но есть еще ядовитые шпоры на хвосте снизу. Так что, если вытащим питона, нет смысла хватать его за голову и ждать, что они уцепятся за хвост. Ты схватишь его с одного конца, я — с другого, и дай бог, чтобы они отважились помочь нам посередине.
Вернулся Огастин, неся длинную прямую рогатину. Сделав петлю из тонкой веревки, выдерживающей, по словам фирмы-изготовительницы, полтораста килограммов, я привязал ее к рогульке. Потом отмотал около пятидесяти футов, а оставшийся моток вручил Огастину.
— Сейчас я полезу внутрь и попробую надеть эту веревку ему на шею, понял? Если надену — покричу, и пусть все охотники дружно тянут. Ясно?
— Ясно, сэр.
— Только ради бога, — сказал я, осторожно ложась на золу, — пусть тянут не слишком сильно... Я не хочу, чтобы эта тварь свалилась на меня.
Держа палку и веревку в руке, а фонарик в зубах, я медленно пополз вверх по пещере. Питон все так же яростно шипел. Теперь надо было как-то протолкнуть вперед палку, чтобы накинуть петлю на голову змеи. Оказалось, что с фонарем в зубах этого не сделаешь: чуть что — луч смещался и светил куда угодно, только не в нужную точку. Я пристроил фонарь на камнях, потом бесконечно осторожно стал продвигать палку к рептилии. Питон, конечно, свернулся в тугие кольца, на которых посредине лежала голова, и нужно было заставить змею поднять ее. Был только один способ заставить питона сделать это: хорошенько ткнуть в него рогатиной.
После первого тычка блестящее тело словно вспухло от ярости, и в пещере раздалось такое резкое и злобное шипение, что я едва не выронил палку. Стиснув ее покрепче в потной руке, я ткнул еще раз и опять услышал резкий выдох. Пять раз пришлось мне толкнуть палкой питона, прежде чем мои усилия увенчались успехом. Голова змеи вдруг поднялась над кольцами и розовая в свете фонаря, широко разинутая пасть попыталась схватить рогатину. Движение было таким внезапным, что я не успел накинуть петлю. Один за другим последовали три выпада, и каждый раз я тщетно пытался заарканить рептилию. Главной помехой было то, что я не мог подползти достаточно близко. Я до отказа вытянул руку, а палка была тяжелая, в итоге мои движения получались очень неуклюжими. Весь в поту, с ноющими руками, я выполз на свет божий.
— Не годится, — сказал я Бобу. — Он прячет голову в кольца и высовывается только для выпада... никакой возможности заарканить его.
— Давай я попробую, — предложил Боб, горя рвением.
Он взял палку и полез в пещеру. Долго мы видели только его широкие ступни, которые скребли камень, стараясь нащупать опору. Наконец он выбрался назад, тихо ругаясь.
— Не годится, — сказал он.— Так мы его не поймаем.
— А если они срубят нам палку с крючком на конце, вроде пастушьего посоха, сможешь ты зацепить удава за кольцо и вытащить? — спросил я.
— Думаю, что смогу, — ответил Боб. — Заставлю его развернуться, и мы опять попытаемся набросить петлю.
Огастин снова отправился в лес и вскоре вернулся с двадцатифутовой жердью, у которой на конце был сучок вроде рыболовного крючка.
— Если бы ты мог залезть вместе со мной и светить мне через плечо, было бы легче, — сказал Боб. — А то когда фонарь лежит на камне, я все время сталкиваю его.
Мы заползли в пещеру и остановились, плотно прижатые друг к другу. Я светил в глубь тоннеля, Боб медленно двигал к змее свой огромный крючок. Осторожно, чтобы раньше времени не спугнуть, он зацепил верхнее кольцо, лег поудобнее и изо всех сил дернул.
Результат последовал тотчас и привел нас в смятение. Весь клубок после секундного сопротивления соскользнул вниз. Ободренный успехом, Боб отполз назад и опять потянул. Змея подвинулась еще ближе к нам и одновременно стала расправлять кольца. Новый рывок — в ответ из клубка высунулась голова и метнулась в нашу сторону. Мы со всей возможной скоростью стали пятиться на животе к выходу. Наконец, к нашему облегчению, тоннель расширился. Боб взялся за палку и с мрачной решимостью рванул. Он напоминал мне черного дрозда, который сосредоточенно старается выдернуть из земли толстого червя.
Питон неистово шипел, кольца трепетали от страшного напряжения мышц. Еще один хороший рывок — и Боб вытащит змею в устье пещеры. Я быстро выкарабкался на волю.
— Давайте веревку! — заорал я охотникам. — Живей... живей веревку!
Они сорвались с места, в ту же секунду Боб выполз из пещеры, встал и шагнул назад, готовясь последним усилием извлечь змею на открытое место. Но камень под ногой Боба качнулся, и он упал навзничь. Палка выскочила у него из рук, змея мощным усилием освободилась от крючка и, словно впитываемая промокашкой капля воды, буквально всосалась в трещину, где на первый взгляд и мышь не поместилась бы. Последние четыре фута тела змеи уже исчезли в недрах земли, когда мы с Бобом рванулись вперед и изо всех сил вцепились в змею. Могучие мышцы питона пульсировали, он отчаянно старался утащить свой хвост в расщелину. Медленно, дюйм за дюймом, гладкие чешуи выскальзывали из наших потных рук. Миг — и змея исчезла. Из трещины до нас дошло торжествующее шипение.
Вымазанные золой и пеплом, руки и ноги в ссадинах, одежда темная от пота, Боб и я, хватая ртом воздух, глядели друг на друга. Говорить мы не могли.
— Эх, она ушла, маса, — заметил Огастин, у которого явно была склонность подчеркивать очевидные вещи.
— Эта змея очень сильная, — уныло заключил «Гаргантюа».
— Нет такого человека, чтобы удержал эту змею, — сказал Огастин, пытаясь нас утешить.
Я молча угостил всех сигаретами, и мы закурили, сидя на корточках на золе.
— Ладно, — в конце концов философски произнес я, — мы сделали все, что могли. Авось, в следующий раз больше повезет.
Но Боб не мог успокоиться. Питон, о котором он так мечтал, был уже в его руках и вдруг ушел — разве можно с этим смириться! Мы укладывали сети и веревки, а он все бродил вокруг нас, что-то яростно бормоча себе под нос.
Перевел с английского Л. Жданов
