Еще 30 лет назад дагестанские красоты привлекали множество туристов. Редких путешественников можно здесь встретить и сейчас. Однако разговоры о полноценном развитии туристической индустрии кажутся нелепыми на фоне постоянных сообщений о терактах в республике
Куда бы дагестанца ни занесла судьба, он остается членом общины своего родного села.
«А визу ты уже сделал?» — спросил мой знакомый, узнав, что я собираюсь в Дагестан. Вопрос не столько глупый, сколько симптоматичный: земля, которая входит в состав России уже около 200 лет, многими воспринимается как далекая, чужая. За пределами республики дагестанцев часто рассматривают как гастарбайтеров, забывая, что они, в отличие от выходцев из среднеазиатских стран, наши соотечественники. Да и масштабы дагестанских диаспор часто преувеличивают.
Тем не менее, считает этнограф Екатерина Капустина, именно миграция жителей высокогорных сел — ключ к пониманию современного Дагестана. Этот процесс похож на сход ледника: отчасти из-за демографического взрыва, отчасти из-за экономических неурядиц жители горных аулов покидают родные места и спускаются на прикаспийскую равнину. Закрытая традиционная культура вступает в реакцию с куда более открытой городской, создавая порой причудливые смеси. Чтобы понять, как это происходит, мы воспроизвели этот путь — от гор на западе Дагестана, у самой границы с Чечней, до растянувшегося на много десятков километров махачкалинского мегаполиса.
Андийский хребет
На полпути между дагестанским райцентром Ботлих и чеченским Ведено, почти у самой границы между двумя кавказскими республиками, раскинулся у входа в большое ущелье аул Анди. Исторически самому крупному из окрестных селений (сейчас в нем живут около 4000 человек) обязаны своими наименованиями и ущелье, и горный хребет, и даже целый народ, здесь обитающий. Андийцы расселились не только в этой горной долине, но именно здесь их исконная территория.
Село стремительно растет, увеличившись втрое за последние 15 лет. Причем растет именно аул, а не его население: люди уже не хотят по старинке ютиться огромной семьей в одном доме и разъезжаются на несколько дворов. Изрядная часть двух- и трехэтажных новостроек — летние дома местных жителей, уехавших в Махачкалу или даже в Москву.
Если кому-то в России за пределами Дагестана — помимо, разумеется, его уроженцев — и известно это село, так разве что в связи с историей времен второй чеченской войны. В августе 1999 года, когда отряды Басаева стремились к крупному военному узлу Ботлих, они намеревались пройти через Андийское ущелье.
1. Игра в нарды в центре старого Дербента. В кадр не попал легендарный игрок с говорящей кличкой Чемпион — игра с ним проходит за отдельным столом, и эту честь еще надо заслужить
2. Бутики итальянской обуви и одежды, глянцевые журналы и множество салонов красоты в Махачкале уживаются со средневековым отношением к женщине. В частности, ее нельзя фотографировать
— Мы тогда собрались и сказали: российская военная машина большая, она раздавит нас, и наши дети нам не простят, что мы дали уничтожить место, где живем уже много веков, — вспоминает Гаджи Гаджиев, преподаватель информатики в местной школе. Хотя по местным понятиям он еще далеко не старейшина (ему немногим за 50), к его мнению на сходе всегда прислушиваются. Он человек образованный, к тому же из уважаемой семьи: его дед, расстрелянный в 1930-х во время антирелигиозной кампании, был видным исламским ученым.
Мы стоим с Гаджи на гребне, по одну сторону которого внизу село, по другую — Кезенойам, Голубое озеро, посередине которого проходит административная граница с Чечней. Под ногами у нас — едва заметные, поросшие травой рытвины. Наклонившись, я поднимаю из травы пулеметную гильзу. Гаджи подтверждает:
— Вот тут мы и окопались против чеченцев. Мужчины сидели круглосуточно в засаде, — и добавляет: — Оружие у нас всегда было и будет в каждом доме.
Столкнувшись с сопротивлением, басаевцы предпочли обойти стороной Андийское ущелье. А его обитатели получили очередной повод для гордости: их предки уже проделывали нечто подобное в 1832 году, во время Кавказской войны. Но тогда они, напротив, отказались пропускать российские войска, да и обошлось все без боя. По воспоминаниям полковника Федора Торнау, командующий войсками Кавказской линии генерал Алексей Вельяминов, стоя у перекрытого андийцами входа в долину, «внимательно оглядел лес через свою коротенькую зрительную трубу, подумал с минуту, а потом, скомандовав: «Орудия, на передки! Горнист, играй отступление!», — проговорил знаменательные слова: «В эту трущобу я не полезу, а дразнить их незачем».
Цада, родное село Расула Гамзатова. Горный поток прорезал мягкую породу, образовав уступы — «ванны». В каждом селе, где в окрестностях есть такие «ванны», их называют ханскими и уверяют, что именно там купались жены хана (в данном случае — Хунзахского )
Пока спускаемся в село, мы не видим ни одной отары: с весны и вплоть до первого снега, который ложится здесь в середине сентября, овцы пасутся на высокогорных летних пастбищах. Однако ущелье вовсе не выглядит безжизненным: насколько хватает глаз по склонам рассеяны люди, косящие траву.
— Вот тут заканчивается участок одной семьи , — Гаджи указывает на едва различимую кочку, — и начинается участок другой. Тут каждый знает, где чья земля. Все те десятилетия, что у нас были колхозы, отцы учили сыновей узнавать мелкие приметы — кочку, камень, — по которым можно всегда понять, где твой участок. Хотя формально это было не наше, колхозное начальство боялось построить на чьей-то земле коровник или еще что-нибудь. И буквально на следующий день после того как советская власть кончилась и колхозы развалились, мы забрали себе то, что всегда принадлежало нашим семьям.
Мы проходим мимо участка, где восемь мрачных молодых парней грузят траву на трехосный «Урал». Грузовик уже завален так, что напоминает давно не стриженного барана, только капот чуть виднеется. Пока еще не вывезенную траву складывают в стога, а для защиты от ветра поверх крест-накрест набрасывают веревки, закрепляя их кусками дерна, которые вырубают тут же на месте.
— Земли у нас очень мало. Так что нам пришлось начать думать об экологии задолго до вас, живущих на равнине. — Один из косарей указывает носком сапога на ямку, оставшуюся от вырезанного брикета. — У нас каждый вырубает дерн так, чтобы потом вложить его назад. И он приживется.
Косари — все с бородами, но без усов, все одеты в укороченные до середины голени штаны — смотрят на нас довольно хмуро. Когда мы отошли в сторонку, Гаджи спросил:
— Ты видел их штаны и побритую верхнюю губу? — И, не дожидаясь ответа, продолжил : — Это значит, что они, скорее всего, ваххабиты. Но вам ничего плохого не сделают. Я не могу себе представить, что кто-нибудь может тронуть гостя. Если я говорю, что это мой кунак, значит я за него отвечаю.
Человеку без местных связей в дагестанских горах придется нелегко. Даже если не брать в расчет возможные опасности, здесь нет ни гостиниц, ни постоялых дворов, и любые путешествия возможны только по «социальной сети» — от знакомого к знакомому. Зато, будь ты даже очень дальним знакомым знакомых, тебя непременно обеспечат бесплатной едой и ночлегом.
Джамаат
Важнейшим понятием в жизни горца будет даже не аул, а джамаат. Как правило, это община одного села. Однако бывает и так, что джамаат объединяет жителей нескольких аулов. А уж в крупных поселениях (особенно там, где рядом живут представители нескольких народностей) могут параллельно существовать несколько джамаатов. Объясняется это происхождением понятия: изначально арабским «джамаа» («общество», «община») обозначалась группа мусульман, собиравшихся для совместного изучения Корана и Сунны, совершения религиозных обрядов. Джамаат несколько напоминает древнегреческий полис. Все главные решения — о перераспределении общинной земли, строительстве общественных зданий вроде школы или мечети — принимаются на сходе. Формально каждый женатый мужчина имеет право голоса. На деле по традиции решают все наиболее старые и образованные люди. Как правило, это группа человек из двадцати. Джамаат — довольно закрытое образование, неохотно принимающее новых членов. Браки между представителями разных общин не приветствуются. Если кто-то хочет продать землю, члены его джамаата имеют приоритетное право приобрести ее, даже если покупатель со стороны предлагает большую цену.
В селе Кванхидатли, неподалеку от Ботлиха, из намытых рекой солончаков добывают соль. Это нелегкое дело, как и сотни лет назад, остается уделом женщин
Анди
Сердце любого дагестанского села — годекан, центральная площадь, место сбора общины. Днем здесь под навесом сидят и неспешно беседуют старики. Большая часть вопросов, прежде чем попасть на обсуждение общего схода общины, проходит «предварительные слушания» в таком собрании старейшин. А ближе к вечеру, когда стемнеет и старики разойдутся по домам (но не раньше!), на годекане соберется молодежь.
— Пока там люди старше меня, я просто не могу там сесть, — объясняет мне племянник учителя, Гаджи-младший. — И если мимо пройдет мужчина хоть на год старше меня, я обязан встать. Уважение к старшим — одна из норм шариата, опирающегося на Коран и Сунну исламского права, регулирующего все стороны жизни общества. К шариатскому суду в Дагестане прибегают по большей части для разбирательства мелких преступлений, заключения небольших сделок и разрешения наследственных споров. Религиозные авторитеты, то есть старейшие и лучше других знающие исламское право члены джамаата — религиозной общины, собираются и выносят решения, подчинение которым обязательно под страхом изгнания из общины.
Но едва ли не бóльшую роль в жизни горцев играет адат — местные обычаи, которые порой противоречат шариату. Именно адатом горцам предписан категорически осуждаемый исламом институт кровной мести и, соответственно, ритуалы примирения.
Свои адаты есть не то что у каждой дагестанской народности, но даже в каждом отдельном селе. Неудивительно, что с ними пытались бороться все, кто стремился объединить Дагестан, — тот же имам Шамиль, например. Но полностью заменить различные местные обычаи единым исламским правом так никому и не удалось. В чем шариат взял верх, так это в вопросах земельного права: трудно найти понимание при территориальном споре двух общин, если у каждой свой закон. При этом время начала сенокоса, использование общей земли (харим) и т. п. определяются адатом общины.
Городской молодежью семейные адаты воспринимаются ныне как набор забавных традиций, относящихся к свадьбе: жениха поливают теплым молоком, над новобрачными разбирают крышу и т. д. Однако некоторые обычаи совсем даже не забавны: весьма распространен адат, по которому мужчина, покинувший родительский дом без разрешения отца, лишается наследства. Адаты регулируют выплату калыма. Впрочем, все мои собеседники — не только в равнинных городах, но и в горных аулах — в один голос заверяли меня, что институт выкупа невесты практически умер.
Тлох
Первое, что бросается в глаза, — абрикосовые сады, в которых буквально утопает село. Тлох в свое время был важным пунктом для снабжения продовольствием войск Шамиля, некоторое время здесь находилась штаб-квартира Хаджи-Мурата. Впрочем , фруктовые сады появились здесь лишь через десятки лет после окончания Кавказской войны, и по большей части они — плод деятельности русских поселенцев. В советское время здесь был сооружен небольшой консервный заводик, худобедно функционирующий и по сей день. Производство безотходное: даже абрикосовые семечки идут в дело — растерев и прожарив их, получают густую массу, называемую «урбеч». В традиционной местной кухне из нее, смешав с медом и маслом, делают одноименное кушанье.
Не столько садами удивил Тлох, но и религиозностью его жителей: нигде больше в Дагестане мы не видели, чтобы даже пяти-шестилетние девочки были закутаны в хиджаб. Хотя за пределами Махачкалы почти все женщины, начиная со школьных лет, покрывают голову. Если повезет, можно даже увидеть обладательницу традиционного головного убора — чохто.
Пятничная молитва в Соборной мечети Махачкалы. Многие в Дагестане именно в религии видят спасение от кумовства и коррупции
Как и борьба с частной собственностью, попытка советской власти победить ислам потерпела в Дагестане полное поражение, несмотря на то что в 1930-е годы многих исламских ученых расстреляли, все медресе были закрыты, а ко временам перестройки официально действовали лишь 27 мечетей из более чем 1700, существовавших до революции. Советская печать регулярно констатировала бессилие антирелигиозной пропаганды. Так, «Дагестанская правда» 19 августа 1970 года жаловалась на «бездеятельность атеистов Буйнакского района»: лекторы откровенно издевались над заданием партии, разъезжая по республике с лекциями «Снова о витаминах» или «О вреде поклонения мощам Саввы Звенигородского».
После развала СССР ислам быстро вернул свои позиции: уже в 2003 году число мечетей превысило дореволюционный уровень. При этом, по наблюдениям социолога Энвера Кисриева, официальная структура — Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД), как и любой орган власти уровнем выше районного, не пользуется в республике никаким авторитетом. Дагестанец лоялен родственникам и общине, а вертикальная иерархия, оторванная от личных связей, ему непонятна. Он рассматривает себя как часть религиозной общины, джамаата, и сельский мулла для него больший авторитет, чем председатель совета муфтиев района.
Игнорируя существование ДУМД, абсолютное большинство общин в то же время не подпускают близко и ваххабитов. Своего рода исламский аналог пуританизма, ваххабизм пытается очистить ислам от «примесей язычества», культа святых и мистицизма , но, как формулирует Кисриев, оставляет верующего мусульманина «один на один с Богом, обрывает традиционалистские связи между родственниками, земляками, близкими».
Впрочем, кажется, большую угрозу традиционному образу жизни должны бы нести Интернет и телевидение, благо спутниковые тарелки получили широкое распространение и украшают крыши многих домов по всей территории республики. Как просмотр современных сериалов совместим с патриархальным укладом?
— Никто не говорит «Почему в сериалах показывают, а нам нельзя?» — такого у нас не услышишь, — убеждал меня Али, мелкий чиновник из Ботлиха. — Что мне в исламе нравится, это что у нас уважение детей к старшим, женщин к мужчинам закладывается с детства, прежде чем дети пойдут в школу. Поэтому женщина на улице никогда не перейдет дорогу мужчине — будет ждать, пока тот пройдет.
Во всех домах, где мы оказывались, женщины лишь подавали еду — и немедленно удалялись. Разговаривать с гостями им не положено. «Если это близкие люди, садиться за стол можно, но когда у тебя в гостях, например, друзья мужа, это уже не совсем прилично. А чувства протеста, честное слово, не возникает», — объясняла мне жительница Махачкалы средних лет, с которой мы общались через Интернет. Но сразу же оговорилась: «Впрочем, в нашей семье немного по-другому: моему супругу даже нравится, когда я поддерживаю разговор».
Городская свадьба, в противоположность более строгой деревенской, позволяет выйти за пределы жестко очерченных традиционных иерархических отношений. Например, это редкая для женщин возможность пофлиртовать. А если повезет, так и приметить себе жениха
Похищение невесты
Ежегодно в Дагестане совершается около сотни похищений невест. Порой это происходит по негласному соглашению: празднование свадьбы бывает финансово обременительным для обеих семей, и тогда оптимальный выход — «украсть» девушку, а после «примириться» с ее родителями. И все же куда чаще молодой человек похищает девушку потому, что ее родители не дают согласия на свадьбу. Причиной может быть конфликт между родами, относительная бедность семьи жениха... Но в подавляющем большинстве случаев вопрос упирается в то, что семьи — из разных джамаатов. Такова история Эмилии Казумовой. Когда она училась в городе, в нее влюбился молодой махачкалинец и, не получив согласия ее родителей на свадьбу, «украл» девушку. Но невестку не приняли родственники мужа, и тот выгнал жену. Вернуться в родительский дом она не могла — это грозило ей смертью, поскольку она оскорбила честь своего рода. Казумова сделала журналистскую карьеру — сначала в Махачкале, затем в Москве.
Хунзах — Цада
Когда-то Хунзах был одним из центров дагестанской государственности: в V веке он был столицей княжества Сарир, затем Аварского ханства, которое в период своего расцвета собирало дань с Грузии и Дербента. Во время петровских походов хунзахские ханы присягнули России, позже — то переходили на сторону вою ющих горцев, то вновь признавали российскую власть. В конце концов в 1834 году один из вождей горцев, Гамзат-бек, вырезал всю ханскую семью (ему, в свою очередь, за свою родню отомстил легендарный Хаджи-Мурат). После этого русские поставили в Хунзахе каменный форт — единственное в городе сооружение, представляющее историческую ценность.
Бархан Сарыкум, по неизвестным причинам образовавшийся в дагестанских предгорьях, находится в 20 км от Махачкалы. Территория эта объявлена заповедником, въезд на автомобилях сюда запрещен, и поэтому здесь еще можно встретить джигита на коне, а не на BMW или «копейке» с тонированными стеклами
Ныне Хунзах — место расположения крупной военной базы. Жизнь в городе сосредоточена вокруг нескольких пятиэтажек за высоким забором, где живут российские военные с семьями. Работа на базе — единственный способ получать официальную и относительно высокую зарплату. А закупки военными мяса и молока у местных фермеров определяют цены на местном рынке.
По хунзахской долине на старой «копейке» нас возит Алибек. Он из Цада — родного аула поэта Расула Гамзатова, едва ли не самого известного в России дагестанца благодаря песне «Журавли» в переводе Наума Гребнева. Алибеку 22 года, он учится на заочном в одном из многочисленных махачкалинских университетов, помогает отцу перестраивать дом и пасет отцовских овец. Через несколько месяцев он отправится на срочную службу, для чего придется дать небольшую взятку в местном военкомате.
Дагестан — возможно, единственное место в России, где платят, чтобы попасть в армию, а не для того, чтобы избежать этого. Количество призывников из каждого региона определяется разнарядками Минобороны, но в Дагестане хотят служить все — и желающих оказывается больше, чем «вакансий». Без армии не сделать карьеры в милиции, что дает возможность не только заработать, но и усилить влияние своего рода «силовым представительством» (чтобы попасть на такую работу, приходится доплачивать отдельно).
Так обстоят дела в Дагестане как минимум последние лет сто. В 1896 году газета «Кавказ» писала: «Офицеры милиции составляют в крае какую-то пародию на привилегированное сословие. Каждый из этих счастливцев — сравнительно важная персона в глазах народа, а потому попасть в их число составляет мечту всякого горца с ранних лет... Жаль, что соблазн, представляемый милиционными погонами как легчайшим способом выйти на сытую дорогу, отбивает молодежь от школы». В те времена, впрочем, милиция была не правоохранительной структурой, а набранным из горцев войском, которое несло сторожевую и патрульную службу в тылах Кавказской армии.
По возвращении из армии Алибек, по его словам, непременно женится, но кто станет его избранницей, он пока не знает. У него есть по крайней мере два обязательных требования к потенциальной невесте: она должна быть родом из его деревни — Цада, и она должна быть девственницей.
Со вторым проще: невинность соблюдается большинством современных дагестанских девушек, а те, кто «не утерпел», всегда могут восстановить девственность в клиниках в Махачкале. Операция стоит 30 000–40 000 рублей — сравнительно недорого, учитывая тот факт, что, если девушка не невинна, выйти замуж у нее почти нет шансов. Но как много таких операций производится, узнать невозможно: тема эта в Дагестане запретна (что, разумеется, только подстегивает к ней интерес и становится причиной множества слухов и домыслов).
А вот познакомиться с потенциальной невестой — это действительно проблема. Русские девушки из военного городка труднодоступны — они устраивают вылазки на рынок не чаще раза в неделю. Из-за ограниченных возможностей для контакта они являются предметом особого вожделения местных молодых людей, но — поскольку они не из джамаата — в жены не годятся (хотя это правило, несмотря на неодобрение представителей старшего поколения, регулярно нарушается).
По обычаю, невесту должны выбирать родители исходя из собственных представлений, и жених не видит ее до свадьбы. Но сейчас это уже редкость даже в высокогорных селениях. Можно, конечно, подойти знакомиться к девушке на улице или даже подъехать к ней на машине, когда она ждет автобуса. Однако надо быть осторожным: если рядом окажутся родственники девушки, они воспримут это как оскорбление. Попытка завязать таким образом отношения с сестрой друга считается особенно неприглядным делом.
Легальный способ знакомства — чья-то свадьба: большой праздник выполняет заодно и функцию смотрин. А еще личную жизнь молодых дагестанцев сильно упростил Интернет — там родственникам сложнее уследить за их знакомствами. Даже в школе во время урока, говорит Алибек, все общаются в чатах с помощью мобильных телефонов.
Каспийск
До недавнего времени заболоченная Прикаспийская низменность была заражена малярией. Нездоровая местность — одна из причин того, что дагестанцы из высокогорных аулов не горели желанием переселяться на равнину, и население крупнейшего в этих местах города Петровск-Порт, нынешней Махачкалы, на конец XIX века не превышало 10 000 человек. Постройка железной дороги из Владикавказа в Баку, конечно, ускорила развитие в Дагестане промышленности, но настоящий ее подъем пришелся уже на советские времена. Вокруг заводов росли новые города. Типичный образец — Каспийск, построенный в 1930-х на болотистом побережье вместе с торпедным заводом «Дагдизель».
Культ силы — неотъемлемая часть традиционной культуры горцев. Неудивительно, что большинство российских олимпийских чемпионов по вольной борьбе родом из Дагестана
В музее при заводе смотрительница решительным движением указки отправляет нас в путешествие во времени:
— …И прозвали рабочие этот поселок нежным названием «социалистический городок»... А вот такие миночки мы производили когда-то, — и ласково поглаживает большую зеленую металлическую «сардельку». В музее оказался «секретный» зал, входить в который нам строго запретили. Но, воспользовавшись тем, что экскурсовод на мгновение отвлеклась, мы все же заглянули туда. С потолка там свисали черные лохмотья, а на полу между кучек птичьего помета и взбухшего паркета лежали кучей огромные зеленоватые сигары торпед. Разруха, с которой мы столкнулись в музее, символична: на самом заводе, как нам сказали, какое-то производство еще теплится, однако основной цех, построенный из соображений секретности в нескольких километрах от берега, представляет собой макабрическое зрелище, зияя черными провалами окон.
Подобную картину мы наблюдали ранее на Ботлихском заводе технических средств ЭВМ. Только нечеловеческая сила коллективной глупости могла в свое время закинуть огромный военный завод в горы, куда до недавних времен и асфальтовой дороги-то не было. Необозримые, уходящие вдаль крыши цехов основных производств местами провалились, кое-где поросли деревьями. Однако представители заводского руководства клятвенно уверяли нас, что производство «в норме, но столь секретно», что показать его нам не представляется возможным. В порядке компенсации нам продемонстрировали цех, где в соответствии с последними поручениями президента «по новейшим технологиям» изготавливают энергосберегающие лампы. Цех оказался небольшой комнатой, где сосредоточенно паяли что-то две хмурые женщины. В проеме двери виднелись чуть выцветшие профили отцов-основателей коммунизма…
Почему-то именно военная промышленность была более всего развита в Дагестане в советские времена. И хотя здесь производилась треть всех ковров и львиная доля коньяка СССР, именно крах военных заводов с началом реформ нанес экономике республики удар, от которого она до сих пор не в состоянии оправиться. Сегодня три четверти республиканского бюджета — дотации из федерального центра. Связано это, правда, еще и с тотальной неуплатой налогов: как заметил про горцев старший адъютант штаба Отдельного Кавказского корпуса Иван Норденстам еще в 1832 году, «подати они не платят и платить не будут».
Как понять соседа
Сегодня в Дагестане говорят на 36 различных языках, не считая диалектов, и потому между собой разные народы могут общаться исключительно по-русски. Хотя всего 120 лет назад этнограф Дмитрий Анучин, путешествуя по Дагестану, писал: «Русский язык, по-видимому, никому не известен, и без переводчика разъезжать в этих местах мудрено». В то время для устного общения между разными дагестанскими народами использовалось несколько языков: на севере — кумыкский, на юге — азербайджанский, в центральной части — болмац, военный жаргон на основе хунзахского диалекта. В качестве общего письменного языка употреблялся арабский: на нем заключались контракты, фиксировались судебные решения (когда в 1913-м русская администрация предприняла попытку перевести все делопроизводство на русский, это вызвало массовые волнения — «антиписарское движение»). При этом дагестанские народы имели каждый свою письменность. С конца XVIII века для этого применялся аджам, адаптированный арабский алфавит. В 1920 году был создан новый аджам, максимально соответствующий фонетике дагестанских языков, но всего восемь лет спустя в рамках антирелигиозной кампании арабскую письменность заменили латинской. В 1938 году «антисоветскую» латиницу сменила кириллица. К этому времени русский язык окончательно стал в Дагестане языком межнационального общения.
Махачкала
Несмотря на наличие в равнинной части республики рабочих мест, горцы и в первой половине XX века если и покидали родные места, то, как правило, по принуждению. Так, в 1944 году часть дагестанцев из горных районов насильно переселили в опустевшие после депортации чеченцев аулы. Когда в 1958 году те вернулись, невольных «захватчиков» вновь переместили — теперь уже в прикаспийские районы. И только к 1960-м годам, когда удалось наконец окончательно совладать с малярией, началась постепенная миграция дагестанцев на равнину.
Военный завод в Ботлихе: опустевшие корпуса стоят памятниками советской эпохе
Процесс изрядно ускорило мощное землетрясение 1970 года. Более десяти тысяч семей, чьи родные аулы были разрушены, покинули тогда горы. А на равнине после катастрофы начался строительный бум, и уже к 1990-м годам более 70% всех дагестанцев стали горожанами, а четверть из них жила в Махачкале.
Хотя «скелет» республиканской столицы представляет собой типичный набор унылых многоэтажек, от города веет не депрессивным мороком постсоветской провинции, а буйной энергией мелкого предпринимательства. Махачкала удивительным образом встраивает патриархальные обычаи в общество потребления, облекает традицию в гламурную оболочку. Особенно бросается в глаза развитая свадебная индустрия: специализированные магазины, салоны красоты, банкетные залы занимают не одну улицу. Преуспевающий свадебный фотограф Шамиль утверждает, что при удачном стечении обстоятельств в его бизнесе можно зарабатывать до 25 000 долларов в месяц — только успевай.
Свадьба — пик социальной жизни. На нее копят не один год, чтобы не продешевить и не показаться беднее соседа. Значительная стоимость торжества служит своего рода ограничителем ранних браков: нередко поход в ЗАГС приходится откладывать на несколько лет, чтобы подкопить денег.
— Свадьба, которая стоит меньше двух миллионов рублей, — это несерьезно, — объясняет Шамиль. — На хорошей, достойной свадьбе должно быть как минимум полторы тысячи гостей.
При всей своей дороговизне свадьба может, в конце концов, обойтись даром. Обычно на выходе из зала, где отмечается торжество, стоит ящик, куда полагается бросать савбол, подарок для новобрачных, а проще говоря — деньги в конверте с именем дарителя. Меньше тысячи рублей класть зазорно.
Кровная месть
Институт кровной мести, несмотря на свою дикость, блокирует разгул преступности в горах. Однако, если верить отчетам МВД, на начало 2000-х годов около 15% убийств и покушений на убийства в Дагестане были так или иначе связаны с кровной местью. Отомстить за убитого — обязанность каждого мужчины рода. До сих пор на кладбищах некоторых аулов есть специальное место, где хоронят тех, кто умер, не исполнив «кровного долга» или не примирившись с врагами (это можно сделать с помощью некоторых ритуалов и при посредничестве старейшин). В августе 1995 года в селе Тлярата в драке был убит молодой человек. Виновные сразу же сдались властям. Но мать погибшего отказывалась его хоронить, пока не увидит убийц мертвыми. Сначала мужчины из клана жертвы разгромили дома и разнесли машины убийц (никто в дальнейшем не понес за это никакой ответственности). Сотрудники милиции в происходящее не вмешивались. Бездействовали они и потом, когда толпа ворвалась в здание милиции, где находились задержанные. Но сестра убитого сорвала с головы платок и бросила его перед нападавшими, умоляя тех остановиться — и толпа отступила. Старейшины позже сумели примирить два клана, хотя семьи убийц все равно предпочли уехать из села. Кровный долг не сводится к отмщению за убийство — это вообще восстановление чести рода. Вот вполне характерная история, случившаяся в середине 1990-х. В селе Верхнее Инхо М. не смог отговорить свою сестру от позорного романа с женатым мужчиной. В результате М. отрезал ее любовнику голову и надел на кол на годекане. Затем вернулся домой, зарезал сестру и сдался властям. Отсидев 10 лет, М. вернулся на родину уважаемым человеком.
Далее — везде
Еще каких-то 10 лет назад 25 км пространства между Каспийском и Махачкалой пустовали. Сейчас вся эта земля и далее, вплоть до горы Тарки-Тау, между которой и морем зажата Большая Махачкала, застроена частными домами. Все это — выходцы с гор, которые обосновались на равнине. Но некоторые едут и дальше … Этнограф Екатерина Капустина, исследующая дагестанскую миграцию, утверждает, что «статистические данные по современному состоянию вопроса практически недоступны. Парадоксально, но численность мигрантов, из Закавказья например, гораздо легче поддается подсчетам, нежели дагестанских сезонных рабочих».
Любимое всеми дагестанцами блюдо чуду — жареные лепешки из пшеничной муки — часто едят с тыквенной начинкой. К сладкой тыкве добавляют лук и грецкие орехи
По некоторым данным, вне Дагестана живут и работают 15% дагестанцев, то есть около 300 000 человек. Поэтому утверждения националистов, что в Москве около полумиллиона дагестанцев, мягко говоря, сомнительны. Но самая большая дагестанская диаспора, конечно же, московская. Последние несколько лет многие работают в Сочи на олимпийских объектах (строительство — вообще традиционный для дагестанцев способ заработка). В 1990-е годы многие, «кося» под чеченцев, уезжали и образовывали диаспоры в странах, принимавших чеченских беженцев, — в первую очередь во Франции, Дании и Норвегии.
Но дагестанец мыслит себя не так, как европеец: с его точки зрения, индивид существует не сам по себе, но только как часть джамаата. Недаром в Интернете появился дагестанский сайт «Односельчане» — круг общения там формируется не только по интересам, но и по селу происхождения.
Как бы далеко ни занесла дагестанца судьба, большая часть его деловых связей все равно будет строиться вокруг лояльности родной общине. В роли коллеги или бизнес-партнера ему всегда предпочтительнее видеть выходца из своего аула.
При этом говорить, что дагестанцы эмигрируют, не совсем верно: редко кто из них уезжает навсегда. Скорее уж они занимаются «отходничеством», зарабатывая на постройку дома, покупку машины, на свадьбу... Явление это отнюдь не новое: дагестанцы исстари ходили на заработки в другие села (тем более что нанимать односельчан для постройки дома или в няньки было нельзя, ведь все члены общины равны, между ними не может быть отношений «хозяин — работник»).
Вот и в наши дни многие дагестанцы уезжают именно на заработки, а вовсе не навсегда. Те же из них, что обосновались в иных краях, выйдя на пенсию, часто возвращаются в родной аул проводить там старость. А если и не возвращаются, то уж точно всегда просят, чтобы их похоронили на родине. И где ни встретишь дагестанца — в Махачкале или в Лондоне, — он непременно скажет, что самое лучшее место на земле — его родной аул.
Фото: Гулливер Тайс
