«Мы знали, что мы идем на риск. Обстоятельства против нас, и потому у нас нет причин жаловаться. Смерть уже близка. Ради Бога, не оставьте наших близких!..» Это последняя запись, которую капитан военно-морского флота Ее Величества Роберт Фолкон Скотт сделал в своем дневнике 29 марта 1912 года.
Погибшие на полюсе
Скотт и двое его товарищей, Уилсон и Бауэрс, умирали от холода, истощения, цинги и гангрены в занесенной антарктическим снегом палатке в 264 км от основной базы британской экспедиции и в двух десятках километров от перевалочного лагеря «Одна тонна». Там их ждал запас еды, но добраться до него они уже не могли.
Позади был покоренный Южный полюс, но там они стали вторыми: норвежец Руаль Амундсен опередил их на месяц с лишним. Позади остались двое уже погибших на пути от полюса к берегу товарищей. Один, лейтенант Эванс, получил сотрясение мозга при падении на леднике и умер еще в феврале. Второй, капитан Оутс, отморозил обе ноги и, чтобы не сковывать собой друзей, 16 марта выполз из палатки в буран, сказав в лучших традициях черно-стоического британского юмора: «Пойду пройдусь».
Скотт, начальник всей экспедиции и глава полярной партии, ушел последним, как подобает капитану. Когда в ноябре 1912-го поисковая группа обнаружила палатку с телами, Уилсон и Бауэрс были тщательно завязаны в спальные мешки, а сам Скотт в расстегнутой куртке лежал, подпихнув под плечо сумку с дневниками.
Палатку обложили снежной пирамидой и поставили над ней крест из лыж: потом усыпальница британцев исчезла под слоями снега и льда, а в 2001-м один из исследователей-англичан предположил, что теперь она на глубине 23 м постепенно сползает к морю Росса и лет эдак сотни через три отколется от материка с айсбергом.
Тогда же, в 1912-м, еще один, более основательный памятник — крест из красного дерева, установили на вершине антарктического холма Обзервер. Всякий, у кого было советское детство, помнит девиз молодых и отважных героев каверинских «Двух капитанов»: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Не всякий, однако, знает, что это цитата из «Улисса» Теннисона — To strive, to seek, to fi nd, and not to yield — и что именно она была вырезана на том красного дерева кресте.
Так завершилась самая, пожалуй, драматическая, но далеко не последняя история самого драматического периода полярных исследований. Применительно к Антарктике существует даже полуофициальное титулование — «героический век антарктических исследований», с 1897-го по 1922-й, 16 экспедиций из восьми стран, включая маленькую Бельгию и экзотическую Японию.
Но и на северной мерзлой маковке земного шара кипели страсти не менее предельные. Франклин и Крозье, Росс, Нансен, Пири, Амундсен, Шарко, Норденшельд… На деле любая из тех историй читается как мартиролог. «Падение в море», «общее истощение», «цинга», «сердечный приступ», «предположительно, провалился под лед», «пропал без вести».
Даже искрометный галл Жан Батист Шарко (сын знаменитого врача-психиатра), прошедший путь от дилетанта-энтузиаста до самого опытного мореплавателя-полярника Франции и в 1931-м заметивший не без рисовки: «Мой шестьдесят четвертый год я провел в „бочке“ на ветру, но себя не насиловал», утонул в 1936-м, когда его корабль Pourquoi Pas? («Почему бы нет?») был разбит штормом у берегов Исландии.
Даже везунчик Амундсен, открыватель разыскивавшегося веками Северо-Западного морского пути в проливах Канадского архипелага, покоритель Южного полюса и первый человек, побывавший на обоих, погиб в 1928-м, когда на гидросамолете кинулся выручать своего друга-врага Нобиле, попавшего в катастрофу севернее Шпицбергена.
Даже немногие счастливцы вроде Нансена или Пири, те, кого Арктика и Антарктика выпустили, позволили умереть на берегу, хранили на себе отметины их ледяных клыков. Любая из этих историй была драмой, просто так уж вышло, что в полярной гонке Амундсена и Скотта трагедия достигла высочайшего накала и штучного — Эсхил с Шекспиром позавидовали бы — сюжетного мастерства, заставив страдать живого триумфатора («Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтобы вернуть его к жизни!» — Амундсен о Скотте) и превратив мертвых неудачников в эталон героизма.
Благородная авантюра
«Когда я думаю о Скотте, мне вспоминается странная история юноши, который свалился с ледника в Альпах и пропал без вести. Один из его спутников — ученый, который, как и все они, был тогда молод, — вычислил, что много лет спустя тело погибшего вновь появится в определенный день и в определенном месте. Когда этот день наступил, несколько свидетелей несчастья, успевших состариться, вернулись на ледник, чтобы проверить, исполнится ли предсказание. Тело погибшего действительно появилось. Мертвый остался столь же юн, как в тот день, когда покинул их. Так и Скотт со своими товарищами остается вечно молодым в огромной белой пустыне», — писал сэр Джеймс Барри, баронет, драматург и романист.
Ракурс слегка болезненный — да и чего ждать от человека, сочинившего историю про Питера Пена? — но точный. Сегодня, разглядывая архив Герберта Понтинга, фотографа-летописца экспедиции на барке Terra Nova, второй и последней антарктической эпопеи Скотта, умиляешься черно-белым тюленям, пингвинам, экипировке полярников (мохнатые костюмы для экстремальных температур сделаны по эскимосским технологиям, для менее низких — шились из шерстяных одеял), сценкам чопорного и достойного быта в экспедиционном доме, отстроенном на мысе Эванса.
«Мы создали для себя чрезвычайно привлекательное убежище, в стенах которого царят мир, спокойствие и комфорт», — писал в дневнике Скотт, и вот викторианские джентльмены, спортсмены и патриоты слушают граммофон или располагаются на прочных двухъярусных койках. Впечатляешься пейзажами. И надолго застреваешь на лицах. Это удивительные лица. Прямые и чистые, таких сейчас не делают. На этих лицах только воля и вера — в разной пропорции, но только они. Особенности тогдашней фотографии, неспособной передать нюансы мимики и мелкой моторики, делавшей любого человека более монументальным, чем на самом деле? Наше знание о том, что будет потом? Да, вероятно, но не только.
Все те мелкие противоречивые страсти, что борются в каждом и в итоге формируют мимический рельеф, в этих людях и впрямь подчинены одной-единственной большой страсти, сглажены и облагорожены ею. Страсть достижения Абсолюта. Недостижимая иными способами цельность.
Сейчас, ретроспективно, вообще кажется, что растянувшаяся на десятилетия благородная авантюра полярного штурма проявляла в частных лицах и национальных характерах исключительно лучшее. Британские спортивный дух и сдержанный, настоянный на презрении к смерти юмор, американское упорство, французская мушкетерская бравада, русские жертвенность и лихость, наконец, — даром что Россия не отметилась в рекордных забегах к полюсам (в команде Скотта, к слову, были конюх Антон Омельченко и каюр Дмитрий Гирев, но в финальном броске они не участвовали), своих арктических свершений и трагедий у нее хоть отбавляй: от «Святой Анны» до папанинцев и челюскинцев…
Разумеется, в самоубийственном соревновании за полярное первенство сходились и имперские амбиции государств, и частные — честолюбивых героев-исследователей. Покорение Северного полюса вылилось в настоящую медийную войну между претендентами на звание царя горы, Робертом Пири и Фредериком Куком: Пири утверждал, что был на полюсе 6 апреля 1909 года, Кук заявлял, что отметился почти годом раньше — 21 апреля 1908-го.
Кипели страсти: вначале публика отдавала предпочтение Куку и обливала презрением и пренебрежением Пири, потом Кука заподозрили в шарлатанстве, и Пири получил свою долю славы, достоверного же ответа на вопрос о первенстве нет до сих пор. Причем битва — и в этом случае, и во многих подобных — шла не только за абстрактный приоритет и славу, но и за совершенно конкретные деньги: гонорары за лекции, книги, статьи, субсидии на следующие экспедиции…
Норвежец Амундсен и итальянец полковник Умберто Нобиле на дирижабле «Норвегия» в 1926-м вместе пролетели над Северным полюсом, а после жестоко разругались: Амундсен честил Нобиле фанфароном, Нобиле парировал, что Амундсен лентяй и пальцем о палец не ударил, так что вся честь свершения принадлежит исключительно ему, полковнику (что, однако, не помешало Амундсену ринуться спасать уже генерала Нобиле, когда тот разбил новый дирижабль «Италия» в следующем арктическом полете, и погибнуть самому).
Да и с полярной гонкой Скотта и Амундсена все было так же неоднозначно. Человек больших способностей и огромного тщеславия, Амундсен мечтал быть первым на Северном полюсе, однако успех американца Пири поставил крест на его чаяниях. Свое намерение покорить Южный полюс, опередив британца Скотта, Амундсен держал в тайне. Антарктическую экспедицию на знаменитом паруснике «Фрам» планировал его покровитель и друг Нансен, однако вынужден был отказаться от планов (последней каплей стала болезнь жены) — и предоставил «Фрам» Амундсену, который якобы собирался осуществить на нем 4–5-летний дрейф по Северному Ледовитому океану.
О том, что истинная цель Амундсена — Южный полюс, все, включая Нансена, узнали уже после отплытия «Фрама». Для Скотта же наличие соперника стало неприятным сюрпризом и вовсе непосредственно в Антарктиде. Верный джентльменскому духу, гордый бритт Скотт решил не корректировать своих планов ввиду вновь открывшихся обстоятельств, — так что дальше началась схватка логистик и подходов.
Скотт делал ставку на мотосани, малорослых и выносливых маньчжурских лошадей (британцы называли их «пони») и, главное, человеческую волю к победе, поскольку-де в суровых полярных условиях правильно мотивированный сапиенс становится наилучшей тягловой силой (так что в последний момент численность полярной штурмовой группы изменилась с четырех человек на пять — при прежних выкладках по провианту и снаряжению; многие считают это решение одной из причин неудачи Скотта).
Амундсен ставил на ездовых собак и трезвый расчет: в норвежской команде даже не было профессионального врача, зато были тщательно обученные собаки, которых к тому же предполагалось бестрепетно убивать по мере продвижения, чтобы кормить их мясом еще необходимых собратьев.
В логистической битве победил норвежец. Мотосани Скотта оказались ненадежны и скоро вышли из строя, «пони» не оправдали надежд, требовали обильного корма и быстро дохли, человеческого ресурса хватило для героического бессмертия, но недостало для выживания.
План Амундсена между тем сработал на пять — был выигран месяц, все люди остались живы, а 41 погибшую или застреленную самими полярниками собаку можно было списать на неизбежные потери. В сухом остатке — порядком осложненные британо-норвежские отношения (к полярным рекордам великие державы относились серьезно) и постоянно меняющиеся оценки.
Скотта сперва произвели в «архетипические британские герои», потом, в конце XX века, подвергли жесткой критике за нерасчетливость и авторитаризм, потом, в начале XXI, вроде бы отпустили ему все грехи, списав неудачу на уникально неблагоприятное стечение обстоятельств. Хитрость Амундсену простили за героическую смерть.
Общность Миссии
Штука, однако, в том, что сами герои Арктики и Антарктики и впрямь куда острее разделяющих их национально-государственных и личных противоречий ощущали некую высшую общность: общность Миссии.
«Для исследователя… приключение составляет лишь малоприятное отвлечение в его серьезных трудах. Он ищет не возбуждения чувств, а знаний в области неведомого…» — писал карьерист и авантюрист Амундсен в своих мемуарах. Пафос понятен вполне: полярники «героического века», сколь угодно страстно стремясь в душе к спортивным рекордам, на первое, второе и третье место все равно ставили новое знание, пользу для науки.
Одно не противоречило другому у людей, ощущающих себя авангардом, спецназом грядущего, подвижниками в христианских терминах — или прогрессорами, сказали бы читавшие Стругацких. «Крайний» — вот что было важно: передовая войны за Будущее. Гордая собой позитивистская цивилизация технического и — мнилось тогда в неразрывности — морального прогресса справляла праздник рационального захвата мира.
Достижение (полюса ли, небывалых ли научных результатов) логично влекло за собой постижение, а оно равнялось освоению. Застолбить за собой Арктику или Антарктику, изучить механизм размножения пингвинов и сыграть на ледяном панцире в футбол (и тем, и другим баловалась экспедиция Скотта), с высокомерной антропологической благожелательностью проинспектировать жизнь каких-нибудь прозябающих в дикости эскимосов.
Киплинговское «бремя белого человека», добровольный крест колонизаторов-цивилизаторов, воспринималось буквально, перемножаясь на белизну полярных снегов и льдов. Роберт Пири, атакуя Северный полюс, специально озаботился, чтобы на верхушке планеты он встал единственным белым (сопровождавшие его «дикари-эскимосы» в качестве полноправных личностей не рассматривались и угрозы первенству Пири не несли).
Самоотверженные полярники были упорны: уже вовсю бушевала Первая мировая бойня, сводя пафос поступательного развития человеческого рода к нулю, к кровавой сваре между ощерившимися дикарями, а они продолжали штурмовать ледяные шапки земного шара. Такими, верно, и надлежит быть настоящим носителям Миссии, рыцарям-храмовникам, видящим свет высшего идеала и взыскующим Гроба Господня или святого Грааля, даже когда тьма заслоняет идеал от всех остальных.
И неудивительно, что великий арктический исследователь Нансен стал первым комиссаром Лиги Наций, прообраза позднейшей ООН, по делам беженцев: кто же, если не он, мог выступить высшим моральным авторитетом и носителем милосердия в смутные годы краха империй и буйства социальных революций? Сам же пафос экспансии «цивилизации прогресса» пережил на урезанном пайке жесточайшие кризисы этой самой цивилизации, затаившись в ее экстремальных, окраинных областях.
Такими областями оставались Арктика и Антарктика до того момента, когда их знамя перенял космос. Символично, что последние амбициозные проекты покорения Северного полюса — на подводной лодке, коль скоро все остальные способы (по водной глади, ледяной тверди и воздуху) реализованы, — осуществлялись американцами в 1958–1959 годах: сразу за ними были спутник, Гагарин, лунная программа NASA. Вектор экспансии был перенацелен с планеты Земля вовне.
Внешняя экспансия захлебнулась — и в космосе, и даже прежде в арктических областях. Полярный миф вначале съежился на практичном Западе и еще несколько десятилетий продержался в Советском Союзе: футуристический по изначальной природе советский проект просто по закону компенсации, чтобы соблюсти баланс между прошлым и будущим, активно востребовал самую кондовую героико-мифологическую архаику. И советские дети еще в 1980-е наравне с житиями космонавтов зачитывались хроникой дрейфа папанинской станции СП-1 или переводными «Полярными морями» Жоржа Блона.
С крахом СССР дарвинистский практицизм окончательно восторжествовал и здесь, и теперь все, включая заинтересованных детей, в курсе, что ближняя коммерческая перспектива и космоса, и Крайних Севера и Юга — в дорогостоящем туризме.
Но, перебирая черно-белые фотокарточки экспедиции на Terra Nova, ощущаешь вдруг, что прав был сэр Джеймс Барри, прав той правотой, какой вообще бывает права литература в сличении с политикой, социологией или идеологией. Как бы ни мутировали представления о путях развития человечества, о том, что правильно и что ценно, вдруг являющийся нашему взору полярный миф оказывается все так же юн и прекрасен.
Так уж обстоит дело в этом краю сверхнизких температур и медленного — привычный нам год идет за одни разделенные на полярный день и полярную ночь сутки — времени. Здесь все хранится вечно, ничто не портится: ни полюс, ни подвиг.
Фото: Герберт Понтинг
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 12, декабрь 2011, частично обновлен в марте 2023
