Орфография изменена на современную, пунктуация оставлена оригинальная.
На острове Ява водится довольно красивая дикая птица, известная под именем Банкивского петуха (Gallus Bankiva). Темминк доказал, что именно этот петух и есть дикий родоначальник всех на свете домашних петухов. Когда именно эта птица сделалась домашней — «покрыто мраком неизвестности.» По крайней мере в древнейших письменных памятниках, где только говорится о домашней птице, ничего не говорится о ее приручении: уже для современников этих памятников дело приручения было делом времен незапамятных. А одолеть дикую природу дикой птицы, конечно, было не легко, точно так же было, может быть, трудно, как приручить в наше время тетерева или куропатку. По крайней мере нынешний дикарь, банкивский петух, не показывает никакой наклонности к домашней жизни, и предпочитает свой частый лес, проросший непроходимым кустарником, самому опрятному курятнику с самым жирным кормом. Точно те же нелюдимые наклонности замечаются и у других диких родственников домашнего петуха, например у петуха соннератского. — Как бы то ни было, человек одолел дикую натуру петуха, и теперь эта птица приручена до такой степени, что живет почти везде, где только живет человек.
От различия климата, корма, образа содержания и от других условий образовалось множество пород этой домашней птицы; но несмотря на различие пород, характер петуха остается все тот же: он все безусловный повелитель своих подруг и храбрый их защитник и покровитель. Храбрость петуха доставила ему честь быть эмблемою французов; и в самом деле, гальский петух — достойный представитель этой нации. Англичане пользуются храбростью петуха для того, чтобы извлекать из этого свойства себе выгоды и по своему наслаждаться им. Петушьи бои в Лондоне считаются одним из занимательнейших зрелищ, на которое стекается большая толпа народа. Там есть охотники до петушьих боев, точно так же, как есть охотники до конских скачек и до боя быков в Испании. На английском языке есть даже много сочинений о воспитании цыплят, о пробе их сил, о выгоднейшем корме для развития их сил, о приготовлении к бою и т. д. Полнейшее сочинение об этом важном деле называется: наставление как воспитывать боевых петухов, с присовокуплением расчета на заклады. Забава эта организована правильно, приведена в систему. За несколько дней публика извещается пышными объявлениями о назначенном бое; тут же упоминается обыкновенно как велик основной заклад боя (иногда до 2000 рублей), говорится о других закладах, и обозначаются имена известных любителей, которые обещали присутствовать. В назначенный час у дверей дома, особливо устроенного для петушьего боя, собирается толпа отставных кучеров, грумов и тому подобного народа невысокого полета, который с нетерпением ждет, когда отворятся двери. Комната представлений довольно большая. В средине ее — арена, круг, поперечником аршин в девять или в десять, на котором лежит большой круглый соломенный щит. Края арены несколько возвышены, чтобы бойцы знали свое место и не выходили из виду зрителей, которые сидят на трех или четырех рядах скамеек, расположенных вокруг арены амфитеатром. Главное место боя, в середине арены, очерчено мелом и составляет круг, поперечником в сажень; в этом кругу есть другой, несколько меньший; в него ставятся петухи носом к носу, когда они уже изнурены и битвой, и потерей крови, и приходится их раздражать, чтобы заставить чем-нибудь кончить дело. Над ареной висит большая люстра на случай, если бой случится вечером.
За минуту перед битвой, солома спрыскивается водою, чтобы ноги бойцов не скользили. За тем являются бойцы. Их вынимают из двух клеток, стоящих на противоположных концах залы. До того петухи тщательно осматриваются, взвешиваются, отмечаются и записываются. Каждая из этих операций исполняется со всевозможным вниманием и даже с торжественностью. Ключ от каждой клетки кладется на тот же стол, где происходит взвешиванье; да сверх того зрители, держащие значительные заклады, имеют право привесить по замку к каждой клетке. Такие большие предосторожности принимаются для того, чтобы не вышло какого-нибудь подлога, чтобы один петух, за которого, по соображениям знатоков, можно ручаться, не был злонамеренно подменен другим.
К шпорам бойцов привязаны острые стальные наконечники. Только что хозяева поставят каждый своего бойца на земь, — разговоры умолкают, и зрители рассматривают актеров. Через несколько минуть со всех сторон являются заклады, которые предлагаются со всем увлечением, со всем волнением азартной игры: Два против одного за красного!... Червонец за хохлача! ... Фунт стерлингов за красного!... В это время хозяева еще придерживают бойцов, гладят их по головке и по шейке, слегка помачивают тесемки, которыми привязаны шпоры, ставят их носом к носу и всячески раздражают, сближая их так тесно, что они почти могут достать друг друга клювом. Когда хозяева считают их довольно раздраженными,—пускают их в одно время. Сначала петухи, как водится, наклонясь вперед, смотрят друг другу в глаза и потом кидаются в бой. Они взлетают вместе, стараясь достать один другого шпорами, крылья их скрещиваются, потом они падают на землю, потом опять прыгают, взлетают и бьют друг друга с невообразимым бешенством и проворством. Бывает, что они с первого раза ранят смертельно один другого, и тогда бой не любопытен; знатоки этого не любят. Иногда же случается, что бой длится долго с одинаковой ловкостью и с одинаковою храбростью с обеих сторон; тогда у истомленных бойцов клювы раскрыты, языки высунуты, крылья волочатся по земле, ноги дрожат, качаются, и все тело припадает на грудь; глаза тускнеют, в разных местах тела кровавые раны, а вдоль спины струится пот. Когда бойцы падают от усталости и лежат без движения, один из хозяев начинает, ее торопясь, считать до десяти. Если и тогда петухи не возобновляют боя, то хозяева опять берут их в руки, дразнят и ставят одного против другого в меньшем кругу, начерченном на полу. Если один из бойцов остается неподвижным все время, пока хозяин его считает снова до сорока; если другой, напротив, продолжает бить носом и готов продолжать битву, то первый признается побежденным.
До окончания боя зрители обыкновенно молчат, чтобы криками и говором не развлекать бойцов; но только что победа которой-нибудь стороны несомненна, начинается говор и крик; тут уже дело идет о получении денег по закладам, и толпа расходится, очень довольная сильными ощущениями, столько же от петушьего боя, сколько и от значительных закладов, которые при этом разыгрывались.
На Малайских островах петушьи бои тоже в большом ходу, и там зрители так горячатся, что иной бедняк вдруг проигрывает в закладе за петуха целый свой годовой заработок.
Но лучшее назначение петуха совсем не это; его лучшее дело — в курятнике, на заднем дворе, и, конечно, тоже на блюде. Петух с своими подругами — необходимое украшение всякого птичника, и хозяйки хорошо умеют ценить свое куриное стадо. В последнее время во многих странах, где сельское хозяйство сделало значительные успехи, предприимчивые люди занимаются разведением кур в больших размерах; так например во Франции, близь Парижа, есть курятник во сто тысяч кур, и много заведений в 10 — 20 тысяч кур. Торговля куриными яйцами весьма значительна и приводит в движение капиталы в несколько миллионов рублей.
Петух ходит медленно, с важностью, держится прямо, смотрит гордо, не прочь подраться, и с тех пор, как потерял волю, потерял и способность летать. Крылья у него короткие, и если порой ему и случается перелетать небольшое пространство, то при этом он кричит, так что по голосу слышно, как ему трудно летать. Голос у петуха громкий, и поет он охотно, иногда по случаю какой-нибудь победы, а чаще всего ни по какой особенной причине, а так, чтобы только петь. В старину говорили, что петух поет ночью в известные только часы. Но точные наблюдения показывают, что это неправда; только довольно постоянно петух поет около одиннадцати часов вечера, несколько раньше или позже. Есть еще довольно верное замечание, что петух поет перед дурной погодой раз или два, а перед хорошей погодой, когда, вероятно, он чувствует себя лучше, поет раз семь или восемь.
Курица отличается большою родительскою любовью и водит своих цыплят с изумительною заботливостью. Но и между курами, как везде, есть исключения: наседки, особенно молодые, иногда не умеют водить цыплят; хозяйки замечают, что такие наседки-непоседки заводят своих цыплят до смерти. Курица сидит на яйцах 21 день, ровно три недели. Цыпленок, еще в яйце, имеет на конце клюва небольшой известковый нарост, который разбивает скорлупу своего яйца, когда приходить пора. Случается, что он стучит в скорлупу целый день, пока наконец успеет разбить свою клетку, и в высшей степени любопытно слышать как яйцо, которое мы привыкли видеть безжизненным, оказывает признаки жизни. Держа яйцо на руке в двадцать первый день высиживанья, всякий может быть свидетелем этого любопытного явления. Но помогать цыпленку, говорят, в этом случае не должно, потому что ему здорова работа вылупления из яйца. В первый же день у него спадает с носа известковый нарост, и с первого же дня начинается воспитание цыпленка: мать учит его отыскивать пищу, разгребая землю ногами. Какого бы хорошего корму ни насыпать молодому выводку, курица непременно станет разгребать и разбрасывать ногами. Но это делается у нее не потому, чтобы она считала, что воспитание важнее самой вкусной пищи; в ней тут действует тупой, бессмысленный инстинкт. Любопытно однако же заметить, что цыплята, выведенные искусственно, сами в свою очередь сделавшись наседками, водят цыплят очень плохо и худо учат их отыскивать пищу.
По примеру древних Египтян, в больших птичниках цыплята выводятся искусственно, в особо устроенных для этого снарядах. В них поддерживается постоянно одинаковая температура, такая же, какая дается яйцам сидящею на них курицей. На двадцать второй день цыплята вылупляются точно так же, как и при естественном их высиживании.
В последнее время, общества акклиматизации стали вводить в европейские хозяйства кур новых, небывалых у нас пород. Особенно сильно распространяется теперь порода кохинхинская, потому что ее куры очень крупны и несут большое количество яиц, а эти свойства высоко ценятся всякою хозяйкой. Эта порода изображена на нашем рисунке. Кохинхинка крупна, тяжела, несколько неуклюжа, почти без хвоста, а петух почти без гребня. Куры этой породы хорошо разводятся в Москве, в Петербурге и во всей России южнее столиц, если только не давать им зимою выхолить на снег, а то они отмораживают себе ноги, потому что их природный климат, — в Кохинхине, — несравненно теплее нашего. Другая порода — брамапутра, тоже изображенная на прилагаемом рисунке, еще больше боится морозу и потому, вероятно, или вовсе не будет у нас разводиться, пли, если будет, то скоро выродится.
Между множеством пород кур, резче других отличаются наружностью от нашей, обыкновенной, еще две хохлатая и английская. У хохлатой вместо мясистого гребня на голове растет довольно красивый пук перьев, которым даже отчасти закрываются глаза. Говорят, что эта порода лучше других откармливается для стола. Английская курочка некоторыми хозяйками неправильно называется цесаркою. Эта красивая птица бывает иногда чрезвычайно мала, ростом не более голубя, с косматыми ножками. Лучше всего, когда курочка белая, а петушок красный. Курочка — неоцененная наседка. Она так заботлива и так нежно любит своих цыплят, так осторожно их водит, как ни одна курица другой породы. В тех курятниках, где разводят нежную птицу, как например фазанов и цесарок, яйца этих птиц обыкновенно подкладываются под английских курочек, и заботливой матери почти всегда удается сберегать всех своих приемышей. Петушок имеет характер неуживчивый и необыкновенно дерзкий: он с азартом лезет в драку с большим русским петухом, и при необычайной ловкости и легкости своей иногда обращает в бегство своего крупного неприятеля.
Отличное украшение благоустроенного птичника — цесарка, красивая птица, разводимая ради вкусного мяса и яиц. В диком состоянии она водится в северной и западной половине Африки, в болотистых местах. Яйца цесарки довольно высоко ценятся и там султаны Дар-Фура, Уадая и другнх государств внутренней Африки получают дань с надвластных народов — между прочим — и яйцами цесарки. Весною, когда эта птица несется, яйца привозятся в столицы целыми караванами. Тогда султан дарить своим приближенным но нескольку верблюжьих вьюков этой дани: яичница несколько дней сряду составляет общее блюдо богатых людей. Но и там эти яйца не очень обыкновенны, и приглашение на яичницу считается особенным почетом и таким угощеньем, которого не могут себе позволить люди недостаточные. В домашнем быту, на наших птичниках, цесарка очень жива, беспокойна и криклива. Ее голос до крайности неприятен, однообразен, и уж если она примется кричать, то перестанет не скоро. Все старается взлететь на крышу курятника, потом еще куда-нибудь повыше, потом ссорится с обыкновенными курами, от которых отличается голою головою, тонкою шеею, коротким хвостом и одинаково серым пером с белыми пятнами, потом опять заберется куда-нибудь повыше и кричит во все горло, долго, пронзительно и хрипло, так что слышно кругом на версту. По-видимому, этот крик — ее пение, потому что она кричит без всякой особенной причины, а только для собственного удовольствия. Ея нравы в диком состоянии очень мало известны.
Гораздо меньше шуму и больше толку от другой домашней птицы, от индейки, которая родом из Америки. Известно, что знаменитый Колумб, отправляясь на своих кораблях из Испании, за море, через Атлантический океан, рассчитывал, что приедет в Азию, именно в Японию, в Китай или в Индию. Он несколько раз был в открытых им краях, и всякий раз, до самой своей смерти был уверен, что он в старом свете, именно в Азии, и именно в Индии. В его время и несколько лет после его смерти Америка и считалась и называлась Индией. Потом, когда люди поняли, что Индия и новооткрытый заморский край — не одно и то же, они не вдруг отказались от старого названия, до такой степени не вдруг, что вот уже боле 350 лет прошло с тех пор, как образованные люди убедились в этой разнице, однако и теперь индейка называется не американкой, а краснокожие американские дикари все еще называются индейцами. Такое упорство объясняется разве только тем, что Америка еще долго называлась западною Индией, и до сих пор Антильские острова носят то же название. — Индейка родом Американка. На родине она ведет жизнь кочевую, бродит из края в край, смотря по времени года и по большему или меньшему обилию пищи. Переселения эти индейки совершают, обыкновенно пешком, большими стадами, но когда чутье, ведущее их к югу, во время приближения холода, доведет их до широкой реки, тогда это обстоятельство заставляет их сильно призадуматься. Долго стая не решается лететь, потому что тело тяжело, крылья не велики, да и привычки нет к воздушным странствованиям. Несколько дней сряду стая бродит по берегу широкой реки; но чутье, неодолимо влекущее птицу, одолеваете тоже инстинктивное отвращение к воде. Вся стая понемногу забирается на деревья, и каждая птица старается залезть как можно выше. Они, можете быть, рассчитывают, что с высокого места им лететь удобнее, потому что, при слабом полете и на большом расстоянии, придется с каждым взмахом крыльев понемногу опускаться ближе к воде. Посидев еще несколько времени на деревьях, отдохнув и собравшись с духом, стая решается лететь. Но перед этим у них бывают еще продолжительные переговоры, большой шум и крик. Наконец крики усиливаются, и вся стая пускается в опасный путь. Многие заберут сил больше, нежели нужно, и перелетев реку, опускаются еще вдвое дальше, нежели нужно; другие, напротив, или напрасно понадеявшись на свой глазомер, или по недостатку сил, не долетают до противоположного берега, падают в воду, и побившись несколько времени, тонут. Остальные продолжают путь туда, куда влечете их чутье.
Домашняя индейка меньше дикой, и мясо ее не так вкусно, однакоже мясо это ценится дорого, и потому на птичьих дворах она играет не последнюю роль. Ея голая, бородавчатая шея всегда довольно печально изогнута, и крик ее почти всегда несколько жалобный. За то крик самца отличается большою нахальностью, так что не даром наш общий знакомый Павел Иванович Чичиков сказал ему дурака, когда тот по утру подошел к его открытому окошку и что то болтнул на своем неведомом языке. И в домашнем состоянии индейка сохранила остаток дикости. Она человека не боится, ест из рук тех, кто за ней ходит, но дикие инстинкты проявляются у нее там, где речь идет об ее потомстве: яйца несет она всегда в местах скрытных, иногда далеко от дома, где-нибудь в кусте. Потом она обращается слишком нецеремонно и невнимательно со своими птенцами, особливо если двор довольно тесен: на одного наступит, так что тот запищит, другого толкнет, третьему отдавит ноги, и т. д. Цыплята боятся холода и сырости, особенно в конце второго месяца своей жизни; тут у них на голове начинают вырастать мясистые отростки, и цыплята мрут десятками. После, когда это критическое время пройдет, им уже не страшны ни сырость, пи холод.— Деревенских детей особенно забавляет индюк, когда он распустить хвост веером, крылья опустит до земли, и пышно поворачиваясь, кричит вопросительно и нахально. По видимому; это у него выражение гнева, неудовольствия или удивления, по крайней мере он готов распускать хвост по поводу всякого неожиданного шума, свиста, лаю и т. п.
Наконец, по красоте первое место между домашними птицами занимаете павлин, по поводу которого невольно приходят на память стихи Державина:
Какое гордое творенье,
Хвост пышно расширяя свой,
Чернозелены в искрах перья
Со рассыпною бахромой
Позадь чешуйной груди кажет,
Как некий круглый дивный щит.
Это гордое творенье в диком собрании живет в Индии, в местах лесистых и возвышенных. Павлин и в домашнем быту сохранил способность хорошо летать; можете быть он этим обязан своему огромному тщеславию. Как известно, хвост у него очень длинный, красивый, перья с шелковистыми бороздками и с красивыми кругами металлического блеска с зеленым отливом. Хвост может по его воле подниматься и раскрываться веером, и павлин знает очень хорошо, что хвост у него красив. По этому он пользуется всяким удобным случаем, чтобы похвастаться своими изумрудами и яхонтами. Когда птичий двор является новое лицо, павлин непременно распускает хвост и церемонно повертывается на одном месте, при чем длинные хвостовые перья дрожат и блещут. Когда новых лиц нет, павлин скучает, иногда старается забраться повыше, взлетает на высокое дерево или на крышу своего курятника, и там распускает хвост, можете быть для того, чтобы его издали было видно. Самка, пава, не имеет такого большого хвоста; одна только голова убрана у нее очень красиво пучком тонких шелковистых перьев. По этому поводу у нас в народе сложилась странная сказка, будто пава убирала своего мужа к светлому празднику и приложила все старание; потом стала убираться сама, и только что успела украсить себе голову, как ударили к заутрене: так она и осталась без убора. Она несет каждый год около 12 яиц и высиживает их целый месяц. Молодые покрыты желтым пушком, очень слабы, и крылья у них висят, как у больных цыплят. Пава каждый вечер сажает цыплят на какую-нибудь довольно высокую ветвь. Для этого она берет к себе на спину по одному цыпленку, взлетает с ним к избранной ветви и ссаживает с себя; потом спускается на землю за другим, за третьим, и т. д., и усадив их всех, сама помещается возле и так проводить целую ночь. По утру она сталкивает цыплят с ветви и таким образом насильно приучает их летать. Благодаря такой гимнастике, цыплята укрепляются, и крылья у них принимают мало по малу естественное положение, т. е. прижимаются к телу. У самцов перья на хвосте вырастают до настоящей величины только на третьем году жизни.
Павлин содержится у нас на птичниках только для красоты, и в самом деле он составляет отличное украшение. Но в июле и августе красота его пропадает, потому что он линяет, у него выпадают красивые перья, и заменяются новыми; в это время птица бывает нездорова, прячется, ищет покоя.
В старину мясо павлина считалось очень вкусным блюдом; жареный павлин подавался на стол обыкновенно украшенный своим хвостом. Но если украшение было и хорошо, то — нельзя того же сказать о самом мясе, которое далеко не так вкусно, как мясо индейки, не говоря уже о фазане и цесарке.
На многих птичниках в Европе довольно часто попадается еще одна домашняя пища, фазан, который у нас разводится очень мало. Надо надеяться, что наши акклиматизаторы мало по малу станут разводить и эту птицу. Один любитель у нас старается приручить тетерева, и имеет уже третье поколение птиц этого рода, выросших у него дома. В Европе начинает разводиться еще род индейки, совершенно черная птица хокко или пенелопа. В южной Америке это довольно обыкновенная домашняя птица; голова у нее украшена чрезвычайно красивым шелковистым хохлом. Очень может быть, что когда птица эта будет окончательно покорена человеком, то она мало по малу потеряет свой черный цвет и сделается сероватою, как большая часть наших индеек, которые в диком состоянии всегда бывают черные.
Изо всех плавающих птиц человек покорил себе только три рода: утку, гуся и лебедя. Последний, конечно, самый красивый из них.
Лебедь на сухом пути неповоротлив, двигается медленно, принужденно, ходит переваливаясь с боку на бок, и если бегает, то непременно помогаете себе крыльями, так что почти летит. За то на воде ничего нет красивее лебедя. Он плавает то быстро, то медленно, движения его свободны, грациозны, и не мудрено, что в выражение «лебединая шея» заключается понятии о плавности, грации, непринужденности, легкости, обо всем, что только можно придумать прекрасного. Лебедь в диком состоянии встречается у нас довольно часто, летом живет в Архангельской губерни, по берегам рек, впадающих в Белое море и в Ледовитый океан, а зимою перебирается к югу и попадается по устьям рек, впадающих в моря Каспийское и Черное, и в других странах южной Европы. Одна порода лебедей называется у натуралистов cygnus musicus, хотя в нем вовсе ничего нет музыкального. Древнее мифологическое сказание приписывает лебедю способность петь необыкновенно сладкозвучно, но только один раз в жизни, и именно только перед самою смертью. Оттуда выражение: лебединая песнь. Может быть наука дала лебедю название музыкального из уважения к старинной сказке, так как теперь доказано несомненно, что ни во время продолжительной своей жизни, ни перед самою смертью лебедь не поет, а только кричит необыкновенно неприятным, однообразным голосом, который напоминает несколько голос павлина. Но павлин кричит уже тем лучше лебедя, что он крикнет раз, два — и довольно, а лебедь как начнет кричать, так не умеет остановиться. Хорошо еще, что эти крики бывают не во всякое время года, а только весною, потому что это собственно не крик, а беседа между самцом и самкой. Стоят они на берегу друг против друга, слегка машут крыльями, наклоняют и поднимают свои шеи и кричат без милосердия, так что слышно на несколько верст кругом. Крик лебедя очень похож на скрип несмазанной рассохшейся телеги, когда одно колесо поочередно с другим выводит одну ноту, а другое другую, потом опять пропищит первое, потом опять второе, и так далее, до бесконечности, или, лучше сказать, до конца весны.
В Австралии водятся лебеди особенной породы, черные. Это прекрасная, но совершенно траурная птица; все тело у нее покрыто черными перьями, по которым ярко вырезываются снежно-белые маховые перья крыльев. В южной Америке есть еще лебедь, у которого шея и часть туловища покрыты черным пером, а остальное белое. Это переход от лебедя старого света к его австралийскому сроднику.
Лебедь очень силен, и не смотря на свою природную кротость и скромность, он бывает свиреп, когда на него нападают, и в особенности когда дело идет о его гнезде или детенышах. Удары его клюва и крыльев чрезвычайно сильны, так что он порою может сладить и с орлом. Рассказывают, что однажды лебеди утопили взрослого человека, который подкрадывался к ним с недружелюбными намерениями.
Гусь ходит гораздо лучше лебедя, но плавает хуже; у гуся недостает соображения — пользоваться попутным ветром, как это делает лебедь, который распускает крылья и ставит их как паруса, когда ветер ему по пути. Дикие гуси проводят лето на севере, а на зиму улетают тем дальше к югу, чем холоднее зима. Во время перелетов они ведут себя очень осторожно: когда опустятся на отдых и спят, то один или двое непременно стерегут других и повещают товарищей, в случае если является какая опасность. Летят они всегда не беспорядочною стаей, а в одну или в две линии, сомкнутые углом. — В домашнем состоянии гусь принадлежит к полезнейшим птицам. При жизни он дает своему хозяину перья для письма и пух; и то и другое выщипывается два раза в год, перед линянием. Конечно, это варварство; но если бы кто вздумал упрекать в этом сельскую хозяйку, тот услышал бы тысячи причин: и то, что пух и перья все равно пропадут, растеряются по лугам и лужам; и то, что пух с убитого гуся не годится, потому что он в подушке портится, ложится комками, гниет и скоро пропадает; и то, что не все равно, с какого гуся брать пух, с жирного или с худого, потому что с худого пух лучше и прочнее; и то, что кто хочет хорошего пуху, тот не станет покупать его в декабре, когда бьют откормленных гусей и щиплют битых, а в июле и октябре, когда щиплют линючих. К тому же слишком поторопиться ощипываньем — невыгодно, так как перо еще не созрело, не поспело, и не будет прочно, а если щипать перо, готовое к линянью, то это гусю почти и не больно. И множество еще более или менее уважительных причин услышать можно тому, кто находит ощипывание живых гусей варварством. Может быть возразят даже, что откармливанье на печенку гораздо более варварство, а между темь вы сами не прочь от страсбургского пирога. — Вот как производится в Эльзасе откармливанье гусей: наделаны узкие, тесные, низкие клетки, в которых гуси не могли бы ни много шевелиться, ни даже стоять на ногах, и сажают туда гусей, каждого в свое маленькое отделение. Под носом ставят корыто, наполненное кукурузной мукой, вареной в воде или в молоке. За неимением кукурузы, можно взять ячной муки и даже вареного картофеля. Тут же должна стоять и вода. Гуси, от природы прожорливые, сначала, в первые дни, едят поминутно и очень много; но мало по малу аппетит их уменьшается и к концу третьей недели совсем проходит. Тогда то начинается настоящее мученье: насильственное откармливанье. Берут гуся, вкладывают ему в горло жестяную воронку и вливают туда понемногу жидковатую кашицу, которой пациент давно уже не хочет. В промежутках гусю дают напиться, чтобы облегчить его пищеварение. Такая операция производится сначала два, а потом три раза в день, до тех пор, пока гусь пополнеет до крайности и под крыльями у него образуется по большому комку жира. К концу месяца такие гуси бывают в 22 и даже в 25 фунтов весом. — Когда задача состоит в том, чтобы развить у гуся болезнь печени, именно ее жировое перерождение, то пациента запирают точно так же тесно, дают ему вволю пить и пичкают размоченною в воде кукурузой; с конца третьей недели, прибавляют в это кушанье но нескольку ложек макового масла. При этом наблюдается, чтобы гуси сидели смирно, в совершенной тишине и в темноте, чтобы ничто их не развлекало. Когда гусь готов уже задохнуться от жиру, его убивают. Оказывается, что печень заплыла жиром и совершенно годна в лакомое кушанье, известное под названием страсбургского пирога. — Надо заметить, что все это еще довольно милостиво в сравнении с старинною системой: встарину брали гвозди с большими шляпками и прибивали ими гусиные лапы к доске, ставили ее перед горячо пылающим камином и потом всем пациентам выкалывали глаза, чтобы они уже ничем не были отвлекаемы от своего главного занятия от образования жирной и огромной печени.
Наша домашняя утка происходить по прямой линии от дикой утки, кряквы. Очень часто даже в местах, довольно пустынных, дикие утки охотно плавают в одном стаде с домашними. Диких уток не бывает белых, но между домашними белый цвет не редкость, что показывает большую давность приручения утки: домашние животные белого цвета считаются самыми смирными и наиболее покорными человеку. Очень часто случается, что домашняя утка пропадает целое лето, и потом, уже осенью, когда дикие корма становятся плохи, возвращается домой и приводит с собой в неволю целое потомство, штук пятнадцать утят, которые отличаются от выведенных дома некоторою дикостью нрава, крепостью здоровья и несколько большею умеренностью. Домашняя утка чрезвычайно прожорлива, ест всякую всячину и вовсе не взыскательна на пищу. Нырять она не умет, и решается на это только в случае опасности; когда же надо доставать корм со дна реки или пруда, то принимает вертикальное положение, опускаясь в воду головой и переднею частью своего туловища, и оставляя поверх воды только свой короткий хвост. Там на дне она добывает разные растительные вещества, червей, головастиков, лягушат и очень редко рыб. Между дикими утками есть такие, которые годны в пищу, и другие, которых мясо отзывается ворванью или рыбой. Это так называемые нырки или нырцы. Они питаются рыбой, и для того, чтобы ловить ее, ловко и проворно ныряют. Отличаются от кряквы тем, что у них на маленьком заднем пальце есть кожистая лопасть, так однако, что палец этот не соединяется лопастью с мясистою пяткою ноги. — Хорошие хозяйки pедко позволяют домашним уткам высиживать утят самим, и поручают это дело курам. Ничего не подозревая, курица высиживает чужие яйца будто свои; но потом утята преспокойно идут в воду, повинуясь слепому своему инстинкту или, вернее сказать, исполняя то, чего непреложно требует устройство их тела. Тут надо видеть, в каком отчаянии бывает бедная наседка: бегает по берегу пруда, кричит изо всех сил, предупреждает своих птенцов об опасности, даже рискует сама ступить во враждебную стихию, но на самоубийство, конечно, не решается, и только выбивается из сил крича и бегая по берегу пруда. А утята, между тем, плавают, полощутся и чувствуют себя на воде совершенно как дома.
Хорошо населенный, но не тесный птичий двор, кроме выгоды, какие он дает, составляет еще не маловажное украшение фермы. Куры, гуси, утки, павлины, цесарки, индейки, лебеди — все это кричит и пищит на все голоса, и если прибавить к этому еще голубей, которые занимают верхний и самый подвижный ярус птичьего двора, то получится одна из самых оживленных картин мирной сельской жизни.
Но в наше время довольствоваться этим нельзя, и образованные хозяева должны делать попытки приручения и порабощения других пород птицы. Во Франции теперь разведены — но не в домах, а в лесах, — две породы куропаток, калифорнийская и алжирская, очень красивые и вкусные птицы. И этого мало. Надо разводить их в птичниках, точно так же, как некоторые просвещенные любители разводят теперь и стараются приручить или акклиматизировать тетерева, гокко, пенелопу, нашу серую куропатку, и может быть найдутся люди, которые будут пробовать приручить рябчика, перепелку, стрепета, драхву и других птиц, употребляемых в пищу. Конечно, всех этих птиц можно добывать посредством охоты; но это не везде и не всегда можно: образованное общество должно иметь свои питательные средства везде под рукою.
