В Армении понимаешь, что время и пространство в этой древней и постоянно строящейся стране смещены, а душа народа похожа на окружающий ландшаф
6 декабря 1988 года профессор МФТИ, заведующий лабораторией Физического института АН СССР Сергей Анатольевич Славатинский перед отъездом в Москву устроил для аспирантов посиделки на высокогорной Арагацкой научной станции. Дав последние напутствия, Славатинский поднял рюмку кизиловки: «Каждый раз, когда уезжаю из Армении, что-нибудь нехорошее происходит. Позапрошлый раз ногу вывихнул. Прошлый — перестрелка в аэропорту…» «А вы, Сергей Анатольевич, не уезжайте», — сказал один из аспирантов. Создатель крупнейшей в мире рентген-эмульсионной камеры для регистрации космических лучей кивнул: «Да, пора уже остаться навсегда».
6 декабря 1988 года профессор МФТИ, заведующий лабораторией Физического института АН СССР Сергей Анатольевич Славатинский перед отъездом в Москву устроил для аспирантов посиделки на высокогорной Арагацкой научной станции. Дав последние напутствия, Славатинский поднял рюмку кизиловки: «Каждый раз, когда уезжаю из Армении, что-нибудь нехорошее происходит. Позапрошлый раз ногу вывихнул. Прошлый — перестрелка в аэропорту…» «А вы, Сергей Анатольевич, не уезжайте», — сказал один из аспирантов. Создатель крупнейшей в мире рентген-эмульсионной камеры для регистрации космических лучей кивнул: «Да, пора уже остаться навсегда».
Арагацкая станция расположена на высоте 3200 метров у небольшого озера. Зимой склоны Арагаца, самой высокой горы современной Армении, завалены снегом и доступны только вездеходу с закрепленными по бортам бревнами, используемыми для преодоления особенно глубоких рвов. Двадцать три года назад этот самый вездеход, значительно менее обтерханный, прощупывая заснеженный склон фарами, прибыл за Славатинским. После проводов научрука утром следующего дня один из аспирантов проснулся от страшной тряски. Ничего не соображая, он выбежал в пляшущий под ногами холл и увидел, как собранная из медных пластин полуторатонная люстра, раскачиваясь от упора до упора, долбит потолок. Первая его мысль была абсурдной: сошла лавина и на озере треснул лед. Но все оказалось страшнее, невообразимее: треснули горы и раскололось нагорье — в течение полуминуты были разрушены Спитак и сотни сел вокруг, погибло более 25 000 человек.
Через день армянская молодежь Москвы с добровольцами из МФТИ организовала вылет студенческого отряда на спасательные работы. Спали в солдатской палатке на полторы сотни человек. Разборы завалов велись круглосуточно. Каждые 20 минут по земной коре, на которой прежде были города, а теперь стояли десятки лагерей спасателей, из самых недр лупила гигантская тектоническая «кувалда». После каждого удара людей швыряло из стороны в сторону. Обезумевшие от горя женщины, работницы текстильной фабрики, дарили студентам подушечки из искусственного меха.
«Нет античней земли на советской территории, чем Армения», — писал Сергей Параджанов. И хотя в Крыму памятников Античности больше (в Армении лишь один языческий — эллинский храм Гарни близ Гегарда пережил установление христианства), режиссер прав: только здесь древность есть черта национального характера
Путешествие по Армении — несколько климатических зон, целый веер типажей ландшафта — сопровождается сильными перепадами высот и температур, и вместо альтиметра можно пользоваться градусником. На озеро Севан выезжают из долин продышаться от жары, а на Арагаце — «ереванском кондиционере», со склонов которого в долины стекает ежевечерний ветер, приносящий облегчение и возможность заснуть, — можно еще раз убедиться в справедливости первого правила путешественника: при поездке даже в самую жаркую страну непременно брать теплые вещи. Изумрудная телесность склонов, полных нежной синевы. Ближе к вершине по дороге волочатся подолы облаков, и машина, карабкающаяся по неохватному взглядом горному простору, то и дело вязнет в бараньих стадах, мало отличимых от вдруг оживших и потекших гряд камней, наполняющих распадки вдоль витков серпантина. На Арагаце у озера теперь кафешка с сортиром-будкой на взгорке. Неподалеку у забора на рюкзаках сидят эстонские туристы с утомленными обветренными лицами. Лаборатория давно законсервирована; я лишь постоял у шлагбаума, вглядываясь в заложенные камнями окна.
Опрокидываем в духане по рюмке ароматно-жгучей абрикосовой водки. На обратном пути движемся наперегонки с нагрянувшей из-за перевала бурей. Теперь машину потряхивает не только на ухабах, но и от порывов ветра. На спуске с Арагаца мои спутники, чтобы не было так страшно под грозовым фронтом, сыплющем молнии, как иголки и клинки, развлекают себя разговорами. Один рассказывает об операции «Немезис», другой о том, как провел целый месяц в морском поселке на Чукотке, поджидая начало промысла китов. Я узнаю, что нет охоты более захватывающей, чем преследование и убийство кита, а операцию по точечному устранению военных преступников первыми в мире провели не евреи, а армяне.
Там и здесь по Арагацу разбросаны стоянки езидов. По мере выгорания травы на нижних пастбищах стада поднимаются выше и выше. В конце июля пастухи с семьями достигают альпийского пояса, где живут в брезентовых палатках, из которых торчат дымящие трубы буржуек, питаемых кизяком. Неподалеку от загонов для скота расставлены пчельники. Некоторые ульи сколочены из обломков школьных парт и детсадовских шкафчиков: кое-где видны мишки, белочки, чиполлино и вишенки. О езидах в русской культуре известно больше по приложению к «Путешествию в Арзрум», и пора бы уже обновить эти сведения, но, полагаю, из-за принципиальной герметичности езидов мы мало что узнаем нового. Айсоры мне рассказывали , будто бы езиды исповедуют какой-то особый вид христианства. От армян я слышал, что езиды — солнцепоклонники, почитающие священной птицей павлина. Они не носят синего, который считают цветом траура, и так их можно отличить от курдов — этнически ближайшего к ним племени, которые в то же время являются главными их историческими оппонентами и подчеркнуто одеваются в синий. Стоит остановиться у стоянок езидов, украшенных гирляндами красных детских колготок и пестрых рубашечек, и, внимая покою гор, попробовать зарумяненного на открытом огне барашка.
Рыночная площадь Санаина. В этом селе родились братья Микоян — сталинский нарком Анастас и авиаконструктор Артем. Притормозивший таксист оглядывается на меня, смотрит вприщур, показывая золотой клык:
— Инглис?
— Нет.
— Русский?! Иди сюда, родной!
Пересекая границу с Турцией, в последнее время все больше паломников восходят на Арарат. Обзаводятся нехитрым снаряжением, собираются в группы и возвращаются с фотографиями, сделанными на вершине великой горы: люди в альпинистских очках стоят в снегу на коленях и молятся.
Некогда студент МФТИ, а ныне священник, отец Месроп (Матевос) Арамян рассказывает, что Арагац — женственная гора, она вся сочится водой и плодоносит пастбищами, садами, бахчами. А Арарат — гора мужская: сухая, сдержанная, пустынная и суровая.
Говорят, недалеко то время, когда будет увенчана крестом церковь на острове Ахтамар на озере Ван. Как и Арарат, озеро Ван тоже священный символ армянского народа и тоже находится сейчас за пределами Армении.
По дороге в Амбердскую крепость, выстроенную на склоне Арагаца еще в VII веке и служившую военным оплотом княжеской династии Багратуни, останавливаемся, чтобы побеседовать со старушкой. В белоснежных кофточке и платке, с посохом в руках и котомкой за спиной она стоит на склоне по пояс в травах. Зоя-джан прекрасно говорит по-русски, она долго жила в Иркутске. Сейчас время сбора зверобоя и кипрея, пучки которых торчат у нее из котомки. Окрест кипят-гудят пчелы, и храм цветущего куста шиповника на обочине дороги раскланивается с нами под ветром.
В горах ветрено и обжигает солнце. Трав множество, самые пахучие — полынь с маслянистыми семенами и мелкая пижма. Дорога из Араратской долины на Арагац карабкается по языкам лавы. Несколько километров едем по мощному оползню, который вкрадчивым своим течением, преодолевая в год по метру, сдирает асфальт, разламывает толстенные подпорные стены и прорезает овраги, из которых еще надо уметь вырулить. После обсерватории, где экскурсовод с большей охотой рассказывал о целебных свойствах тутовки (рецепт для нормализации пищеварения и нервной деятельности: 20 г утром натощак), нежели о проблемах астрофизики, дорога упорно взлетает петлями вверх, оставляя позади ярусы предгорий. Постепенно становится не по себе от исподволь набранной высоты, ибо земля закругляется под колесами, — почвы все меньше, неба больше.
Хачкары («крестыкамни»), хранящиеся около храма в Гарни, считаются самыми древними из найденных в Армении тысяч подобных памятников. Хачкары могут отдельно стоять у дороги, но часто их высекали в скалах или замуровывали в стены церквей в память об умерших
Перед глазами бесконечно развертывается череда пейзажей. В Татев, первый университетский центр Армении, мы прибыли на фуникулере, тянущемся пять километров над Воротанским ущельем на самолетной высоте. У входа в этот монастырь IX века сидит беременная женщина в розовом платье и шляпке и что-то увлеченно разбирает вилкой в судке, установленном на ее великолепном животе. Неподалеку работницы моют шерсть в воде из источника (к роднику в древности всегда привязывалось любое строительство) и раскладывают на просушку.
Мы снова перелетаем на фуникулере через километровую пропасть и теперь петлями спускаемся в нее по отличной дороге столь стремительно , что, как в самолете, закладывает уши. В глубине ущелья гремит река, впившаяся в выглаженные паводком камни так глубоко, что со скальной перемычки, называемой Чертовым Мостом, только слышно, но не видно поток.
Шноракалутюн — «спасибо», и трудность проговаривания такого количества шероховатых, как туф, слогов уже говорит о весомости благодарения. Более короткая форма повсеместно звучит как «мерси» и не имеет никакого отношения ни к Шарлю Азнавуру, ни к заимствованию из русского языка образца XIX века. Писатель Арис Казинян объясняет, что изначально эта форма благодарности в Армении звучала как «мерси, Наполеон», и имелся в виду совсем не Наполеон I, а сын Наполеона Жозефа и Клотильды Савойской. После изгнания из Франции в 1886 году Бурбонов, Орлеанов и Бонапартов, он, поскитавшись по Европе, нашел прибежище в России, в 44-м Нижегородском драгунском полку. К 1902 году дослужился до командующего Кавказской кавалерийской дивизией, а затем стал военным губернатором Эриванской губернии, где тогда жило много татар-мусульман. В 1905 году революционное народное недовольство с помощью погромов и провокаций было стравлено в трещины национального напряжения. Тогда Луи Наполеон военной силой воспрепятствовал резне в Эривани. С тех пор армяне, уже позабыв о первопричине, не устают повторять «мерси», подразумевая «мерси, Наполеон».
Поднявшись из чаши Араратской долины к ее северному краю, оказываешься на перевале у молоканского села Семеновка. Сейчас он спрямлен двухкилометровым тоннелем, пронизывающим горную гряду, и село приходит в упадок, жители разъезжаются: бессмысленно обитать у пересохшей реки и заброшенной дороги. Здесь, в окрестных горах, служил в Александропольском лесничестве отец Маяковского, и переезд семьи в Грузию почти совпал с рождением поэта, так что армяне вполне имеют право на гипотезу, что автор «Облака в штанах» был зачат над Севаном.
1. В селе Дзорагет часто останавливаются туристы, решившие сплавиться по одноименной горной реке или посетить близлежащие монастыри Санаин и Ахпат
2. Телепузик на сельском празднике в честь Девы Марии, святой покровительницы деревни Арамус
Армения вообще всегда производила сильное впечатление на русскую поэзию Серебряного века. После поездки туда Осип Мандельштам стал звать Анну Ахматову Ануш. Это не только распространенное армянское женское имя, есть еще и присказка после выпитого тоста — вроде нашего звука, извлекаемого носом над ломтем ржаного хлеба, — «а-нуш», что значит по совокупности «чтобы не сильно (запьянеть. — Прим. ред.)», «чтоб легко пошла», а дословно — «сладкого тебе».
Средневековый монастырь Гегард. Вечерний ветер спускается в Араратскую долину. В Гегарде после службы из церкви живописно выносят большие корзины с хлебом: этот хлеб предназначен для обряда матах. Теперь его полагается раздать бедным. Дословно «матах» означает «подносить соль», и главный смысл этого обряда — дар Богу через сотворение милостыни.
В армянских церквях нередко можно встретить надгробия княжеских захоронений. На детских безымянных надгробиях нет надписей и только вырезан человеческий силуэт. Надгробными плитами народных героев и воинов может быть замощена дорога к храму. Наступая на могилу, путник оказывает милость душе погребенного, ибо армяне не верят в людскую безгрешность, и попрание праха помогает отмолить упокоенную душу.
В горах встречаются бесстрашные пастушьи собаки. Они нехотя встают из колеи, уступая дорогу автомобилю. Стоит пешему чужаку приблизиться к стаду, оставленному на псов, как он тут же будет загнан к овцам и останется там до прихода пастухов: раньше его не выпустят из стада. Эти собаки — чистая армянская порода, перекрестно спаривающаяся только с волками. О ее чистоте можно судить по средневековой живописи, изображающей аралезов — мифических крылатых собак, которые спускаются с неба и зализывают раны погибшим в сражениях воинам.
В палитре пейзажей преобладают вулканические оттенки — цвета суровых, чуть пепельных минеральных красок. Следы террасного земледелия — выверенные мазки на импрессионистическом лоскутном полотне ландшафта. Оттенок «апельсинового камня», туфа, некогда вспененного лавой в вулканической горловине Арагаца, свидетельствует о времени строительства здания. Самые старые дома построены из темно-пепельного туфа, недавние — из теплого, цвета заката, пористого камня. Краски Армении растерты твердым небом и замешаны струящимися по склонам облаками с камнем, солнцем и травами. В горах на границе с Ираном шерсть погружается в минеральные и растительные краски. Подобно полотнам персидских ковров-габбехов или редкого китайского шелка, выкрашенного сливовым соком, ткани, подражая сетчатке, запечатлевают окружающие растения, камни, времена года, попавшие под властную кисть солнечных лучей, словно подставленные под камеру-обскуру, образованную скалистым ущельем.
В Армении повсюду можно встретить животворящие камни — хачкары — плиты с вырезанными крестами и орнаментальными надписями. Чуть ли не в каждом селе есть отгороженное место, где под навесом установлены эти каменные святыни, хранители места, принесенные сюда с окрестных склонов. Армянский крест принципиально растительный, с корнями и кроной, древо жизни. В церквях можно встретить следы исторического лавирования: молельные ниши с исламским орнаментом и прямые кресты — «распятия крестоносцев». В Гегарде мы впервые увидели «сталактитовую» резьбу под сводами. А часть храмового комплекса там выруб лена непосредственно в скале, из расселины которой бьет ключ, благодаря чему, собственно, это место еще в дохристианские времена было выбрано для строительства святилища. В Средние века Армения наряду с Иерусалимом входила в список мест, обязательных для посещения паломниками, — не только как государство, одно из первых в мире принявшее христианство, но и как страна спасения человечества, организованного Ноем.
Кладбище хачкаров у села Норадуз, на берегу озера Севан. Самое крупное кладбище хачкаров раньше находилось в Джульфе, на территории Нахичеванской Автономной республики (Азербайджан). Но оно было разрушено в 2000-х годах
В Армении часто звучит русская речь. Русский изучается в школе, много рекламы на русском, и все, что связано с техникой и технологиями, тоже по-русски, хоть иногда и с местным колоритом. Например: «ХОДОВИК — СМАЗКА — МОТОРИСТ» вместо «ХОДОВАЯ — ЗАМЕНА МАСЛА — РЕМОНТ ДВИГАТЕЛЯ». Ветер, сильный ветер, пришедший с Арагаца, гуляет по Еревану. По тротуарам в небольших смерчах пляшут и вальсируют мусор и сухая листва, поднимается пыль и запорошивает глаза.
На площади Республики подсвеченные струи фонтанов готически взлетают, подчиняясь музыкальному ритму. Ветер срывает с мелодии брызги и окропляет праздничную толпу. Вокруг полно французов, прибывших на международный кинофестиваль. Парковка перед гостиницей зарезервирована для кортежа мэра Парижа, в чьей компании Клаудиа Кардинале и Фанни Ардан. На площадях и в кальянных можно увидеть стамбульских и иранских армян, предпочитающих проводить отпуск на исторической родине. Много армян из Ирака, эти были вынуждены перебраться в Армению после начала войны в Месопотамии.
Улицы многолюдны и приветливы. Юная девушка свободно подсаживается на парапет к мужчинам, годящимся ей в деды, и вполголоса о чем-то увлеченно с ними говорит. Что, кроме уважения к старшим, может связывать два возраста? Европейская ментальность не способна это объяснить.
Мы сидим в ресторанчике, закусываем тутовку летней долмой (вместо фарша в виноградных листьях нут и травы). Арис Казинян рассказывает: «В начале 1990-х годов военные действия проходили в 50 километрах от Еревана. Столицу окружали леса, теперь они вырублены, но свое дело деревья сделали: согрели город. Вся Армения тогда была обесточена. В каждой квартире стояла буржуйка, стены домов чернели сажей. В подъездах не было дверей — они были пущены в топку. В ясные дни матери выносили детей из квартир с обледенелыми стенами на улицу — согреться на солнце. Дорога в Иран, до границы с которым от Еревана 400 километров, звалась «дорогой жизни». Иран помогал и помогает. За тысячу лет армяне не прибавили в численности населения. Вышла ничья с небытием. Но творчески мы его победили».
Бюраканская обсерватория по дороге на Арагац. Ее основатель академик Виктор Амазаспович Амбарцумян изучал здесь галактики с активным ядром, до сих пор остающиеся предметом пристального внимания ученых. Территория обсерватории — прекрасный ухоженный парк со сложным рельефом, сочлененным подвесными мостками, с двумя выглядывающими из листвы башнями телескопов. Из ковра барвинка вдоль тропы вспархивают тучи мотыльков.
Научная работа заглохла, лишь изредка здесь проводятся астрофизические симпозиумы. Сотрудники обсерватории водят экскурсии и время от времени приоткрывают купол, чтобы окунуть телескоп в пучину Вселенной. Мы какое-то время играем с приблудившейся кусачей дворняжкой, пасемся у тутовых деревьев, пачкая пальцы чернильным соком шелковицы, и заглядываем в дом-музей Амбарцумяна. Экспозиция состоит из семейных фотографий, библиотеки научных журналов, образцов полезных ископаемых Армянской ССР и парадного портрета, изображающего академика в кабинете за рабочим столом, почему-то с книгой «Здравоохранение СССР» под рукой.
1. Первые укрепления на месте Амбердской крепости были возведены в VII веке при князьях Камсараканах. Позже замок перешел во владение дома Пахлавуни, затем стал форпостом царства Багратидов. В конце XI века замок захватили турки-сельджуки, а окончательно он пал от нашествия монголов в XIII веке
2. Рабочие вилами закидывают пудовые брикеты сена в кузов ползущего по лугам грузовика
— Тигранчик, не подходи к краю, я умираю, когда ты там идешь. Арам, вот тут бери детей за руку, они неуправляемые, я тебя умоляю… — кричит вдруг своему мужу молодая женщина на тропе, ведущей от Амбердской крепости к средневековому храму, и отец поспешно хватает сына и дочку за руки. — Ой, как высоко, как страшно, Арам, пойдем назад…
— Подожди, мы все равно когда-нибудь умрем, — говорит ей муж и оглядывается на море воздуха и трав, разверзшееся под обрывом у церкви, которая стоит здесь, на Арагаце, гораздо дольше, чем существует Москва.
В горах пастухи и крестьяне жуют маковое семя, это добавляет выносливости. Здесь высок метаболизм и велико прямодушие: много работы, много еды и непременна крепкая тутовка.
Стоит только заглянуть в нищий крестьянский дом, как тут же усаживают за стол, вынимают из тандыра горячий хрустящий лаваш (чем выше в горы, тем он солонее), достают огурцы, помидоры, травы, сыр, выпивку.
Ущелье, в котором течет Дзорагет, образующий слиянием с Памбаком реку Дебед, — это несколько десятков километров полета над бурлящей водой, после вчерашнего шторма полной селевых мутных сходов, это дома, стоящие на сваях, над водой и на склонах с многоярусными этажерчатыми верандами, по которым носятся дети, это сосредоточенные ловцы речной форели на мостах, неотрывно наблюдающие за кончиком удилища и готовые подсечь радужную рыбешку, бьющуюся на крючке кольцом.
Замковая церковь Амберда была построена в 1026 году по распоряжению военачальника Ваграма Пахлавуни
Годы независимости очистили воды реки, куда раньше опорожнялись технические резервуары медного производства. «Тогда здесь даже лягушек не было», — говорит Тофик Манукян, 65 лет, выпускник Московского института стали и сплавов, присевший к нам поболтать во время спонтанного пикника на рыночной площади городка Туманян. Тофик среди прочего рассказывает, что ударно-комсомольское строительство гидроэлектростанции ДзораГЭС, которую мы миновали выше по течению , описано Мариэттой Шагинян в романе «Гидроцентраль» (1931). Мы вычерпываем и выскребываем ложками половинки арбуза, выпиваем по чашечке густого кофе и едем к Микояновскому мемориалу: легендарный МиГ-21, целехонький, стоит на бетонном постаменте, у него даже крутится переднее цельнорезиновое шасси.
Дорога вдоль Дзорагета и Дебеда идет параллельно железнодорожной колее, перелетающей с берега на берег по мостам с опрокинутыми вниз арочными горбами. Пролеты их расположены так высоко, что приходится просовывать в люк голову, чтобы ужаснуться и отдать дань мужеству машинистов, когда-то осмеливавшихся тянуть над этими провалами составы. Теперь шпалы заросли травой, и на рельсах пасутся коровы и ослики.
Ласточки пронизывают темные своды монастыря близ Санаина, сшивают многосоставное храмовое пространство и уносят вверх свое киир-киир. Вокруг высота и покой, взгляд следует за уходящими в гору воздуха луговыми террасами, грядами, холмами, покрытыми волнами садов.
А на прохладном Севане столпотворение туристов и вечный праздник. Вдоль обочины встречаются лавки, у которых зазывалы заговорщицки мотают головой и разводят руками. Так они показывают, какого размера у них рыба в холодильнике. Форель в Севане четырех видов, два из которых почти утрачены. Кроме форели здесь водится вкуснейший сиг, какового тушенного с картошкой и помидорами нам и подают в глубокой сковородке, когда мы сидим над красной горой из раков, потягивая вкусное армянское пиво. Слева от меня капитан корабля «Киликия» Карен Балаян, два десятилетия потративший на строительство своей мечты — копии среднеразмерного торгового судна времен возрождения армянской государственности на малоазийской территории Киликии в XI веке. Спокойным тихим голосом Карен рассказывает, что после вчерашней бури, которая застала нас на Арагаце, его корабль, не имея надежного причала, наткнулся на сваю, лишился мачты и получил пробоину в корпусе. «Севанцы такого шторма еще не видели, — говорит Карен, несколько лет назад проведший свой корабль вокруг Европы с зимовкой в Венеции. — Мы всю ночь откачивали воду и заделывали дыру».
Справа от меня сидят мой однокурсник Давид Пахчанян и его компаньон Ашот Асланян. Они были среди тех студентов МФТИ, что в 1988 году организовали выезд добровольческого спасательного отряда в Спитак, и сейчас уже шесть лет озабочены одним большим подвижническим делом. Вместе с десятком других предпринимателей они вкладывают деньги и открывают в Ереване школу «Айб». Уже построен учебный корпус и разработаны образовательные методики, отобраны учителя и ученики, осенью начался первый учебный год. Спортивный лагерь, который строится «Айбом» на берегу Севана, где дети будут отдыхать и обучаться морскому делу, станет пристанищем для «Киликии». Спускаемся в трюм корабля, в корпусе которого 10 000 выкованных вручную медных заклепок, и осматриваем кают-компанию со столом, сработанным из киликийского кедра, и дюжиной спальных мест по бортам. В этих узеньких нишах спит команда, пришнуровывая себя к койкам-нарам на случай шторма. Я выбираюсь на палубу и, быстро продрогнув под свежим севанским ветром, ловлю себя на мысли, что мечтаю отправить сына на учебу в Ереван.
В горах встречаются передвижные пасеки — их хозяева развозят пчелиные семейства по альпийской зоне, преследуя обильное цветение. Проезжая через самые глухие деревни, непременно встречаем фельдшерский медпункт с табличкой на двери: USAID. Постепенно насыщается синим вечером небо. В Горис спускаемся уже в потемках. Здесь в горячем сумраке улиц журчит вода в желобах, идущих вдоль обочин, на улицах полно детей, а во фруктовой лавке вам продадут арбуз, достав его не из горы у порога, а из холодильника. В Горисе поздним утром поверх гор льется солнце. Оглушительно перекликаются птицы в кронах деревьев. На завтрак нам достается по большой чашке кофе из помятой медной джезвы. Звуки дружелюбной незнакомой речи за окном, через которое виден вверху по склону пещерный город, издали похожий на обрыв, испещренный ласточкиными норами. Когда мы въедем в него, то увидим, что иные пещеры закрыты дверями, а на пороге одной сидит на ворохе сена небритый старик и, орудуя цыганской иглой с суровой дратвой, починяет обувь.
Почти все вывески придорожных закусочных на русском и латиницей. На берегу реки Арпа на выбор баранина или мелкая речная форель, зажаренная во фритюре, отдых в тени густой ниспадающей ивы, волнообразный стрекот кузнечиков, цоканье цикад и, редко, звук проносящегося автомобиля. Здесь вдруг понимаешь: звук, издаваемый прямокрылыми, есть символ и источник умиротворения и покоя, потому что для древнего человека означал: к его стоянке никто не подкрадывается, иначе бы насекомые умолкли. Правый приток Арпы — Гергер, яростно мчащийся под уклон с плеча перевала, на котором в 1829 году русский язык отдал дань памяти Грибоедову: Пушкин здесь встретился с повозкой, которая везла тело автора «Горя от ума» из Тегерана.
Санаинский монастырь. Первоначально между церквями X века Сурб Аствацацин и Сурб Аменапркич был оставлен проход. Однако вскоре строители поняли, что частые землетрясения могут разрушить церкви. Чтобы повысить сейсмическую устойчивость зданий, храмы соединили однонефной галереей, в которой разместилась монастырская академия
Самое мистическое ощущение от монастыря Гндеванк. Он расположен над заброшенной, почти перебитой там и здесь камнепадами и оползнями старой дорогой на Джермук, где добывается самая вкусная минеральная вода на свете. Перед входом в церковь огромное тутовое дерево с расколотым стволом, скрепленным витой проволокой толщиной с палец. Совершенная пустошь и таинственная тишина наполняют ущелье. В глубине церковного притвора горит одинокая свеча.
Комплекс винных подвалов треста «Арарат» возвышается над левым берегом реки Раздан, текущей меж базальтовых скал. Некогда на этом месте стояла Ереванская крепость, где в 1827 году Александру Сергеевичу Грибоедову удалось посмотреть постановку его пьесы. Лучший обзор на центр города открывается именно со склона холма-основания краснокирпичного замка коньячного завода, в глубине которого располагаются заветные погреба. В них однажды пришлось заночевать поднабравшемуся «буревестнику революции» — Горькому.
Возраст с коньяком обходится примерно так же, как с человеком: он его насыщает вдумчивостью, осмотрительностью. Молодой коньяк рьян и слегка дерет гортань, в то время как двадцатилетний, слегка маслянистый на вкус и вид, тихо распускается в груди жаркой розой.
Благоухающие благородно работники завода «Арарат» обладают индульгенциями у сотрудников дорожно-патрульной службы и верят в то, что их организм, обволоченный коньячными парами, защищен от вирусов и инфекций.
Древняя история для Армении — это прежде всего живая память и залог жизнестойкости будущего. Армения все время находится в неустанной битве с небытием, она разрушается и строится, и в этом ее витальность. Близость прошлого проявляется везде — и в соседстве астрофизической станции со средневековой крепостью, и в содружестве судна «Киликия» со школой «Айб», и в беззаботном разговоре юной девушки со стариками, и в альпинистском восхождении паломников к месту причала Ноева ковчега.
Территория современной Армении составляет десятую часть ее обширных некогда исторических владений. Мы возвращаемся в Ереван вдоль границы с Турцией, и слева по борту становится все явственнее призрак Арарата. Сначала виден только его контур, затем проявляется дымчатый силуэт, и вот уже различаешь зеленые склоны и черно-белые вершины. Образ величественно вырастающей Горы Спасения, находящейся вне отчизны, — это опора и символ национальной воли небольшого народа, ничего не забывающего из своего прошлого и обращенного в будущее.
Фотографии Макса Новикова, Сергея Максимишина
