Цены на мясо и молоко подняли на 30%: хроника восстания рабочих в Новочеркасске

«Пусть едят пирожки»

Утро 1 июня 1962 года для Петра Сиуды было скверным. Только что по радио объявили о тридцатипроцентном повышении цен на мясо, молоко и масло. Сиуда работал на Новочеркасском электровозостроительном заводе (НЭВЗ) в сборочном цехе. По его воспоминаниям (их я нашел в одном частном архиве, владелец которого пожелал остаться неизвестным), зарплата на заводе и так была невысокой, ниже 100 рублей, да еще приходилось оплачивать съемную квартиру — рабочий поселок пока не достроили. Это отнимало почти треть заработанного.

Кроме того, в прошлом месяце в цехе повысили нормы выработки, что привело к снижению зарплаты как раз на ту треть, которая шла на оплату жилья. Так руководство предприятия старалось достичь снижения себестоимости продукции. Но что один Сиуда мог поделать с этим порядком?

Войдя на заводскую территорию, он направился к рабочему месту, даже не обратив внимания на группы рабочих-сталелитейщиков, которые что-то обсуждали. А говорили они о том же, о чем горевал Петр, только запала в них было больше: сталеварам снизили зарплату именно сегодня — вместе с вестью о подорожании продуктов, как будто ударили исподтишка. Вскоре около 30 человек, бурно дискутируя, вышли за территорию цеха в заводской сквер.

Узнав о происходящем, к рабочим вышел директор завода Борис Курочкин. «Не хватает денег на мясо и колбасу, — заявил он, — ешьте пирожки с ливером». И сразу ушел: я, мол, человек занятой. Все, кто помнят произошедшее, согласны в одном — лучше бы директор ничего не говорил, поскольку именно эти его слова, неосознанный перифраз знаменитого высказывания Марии-Антуанетты, оказались той искрой, которая подожгла бочку с порохом народного возмущения.

На часах было 11. У заводских ворот вскоре появились бронетранспортер и две легковушки, это прибыли военные, вызванные первым секретарем обкома Александром Басовым. Но их не пустили даже к воротам — такая собралась толпа. Из нее выбежали человек десять молодых рабочих. Они без труда перевернули пустые автомобили, из которых уже вышли офицеры, правда, потом сразу поставили на колеса обратно взамен на обещание военных покинуть территорию. Это обещание выполнено не было: военные еще не раз пытались проникнуть на завод.

Рассказывает участник событий — сварщик Михаил Турин (имя и фамилия изменены): «Солдаты не сходили с машин. Суетились только офицеры. Толпа молча и мрачно за этим наблюдала. Все понимали, зачем прибыли военные на завод. Обращаясь к солдатам, рабочие говорили: „Зачем вы приехали? Чтобы разгонять своих отцов и матерей, которые хотят улучшения своей тяжелой жизни?“ Солдаты отводили глаза и, насупившись, что-то бормотали о соблюдении дисциплины».

Судя по воспоминаниям, Сиуда никогда не был сторонником крайних мер, поэтому не одобрил решительных действий своих товарищей, так же как поначалу и другой их инициативы — перекрыть железнодорожные пути, идущие рядом с НЭВЗом. Но вскоре Петр понял: остановкой поезда они пытаются сообщить о забастовке на всю страну!

Хрущев, разумеется, и без того знал о происшедшем. Он отправил в Новочеркасск двух членов ЦК — Андрея Кириленко и Александра Шелепина. Наказ был такой: «Армию можно привлечь, но оружие не применять». В результате в течение дня солдаты не раз пытались проникнуть на территорию НЭВЗа, но всегда безуспешно: толпа была настолько велика и сплочена, что даже бронетранспортеры ничего не могли поделать.

Тем временем рабочие сняли часть ограды, опоясывавшей заводской сад, и поставили ее на железнодорожные пути. А на электрических столбах развесили плакаты: «Мясо, молоко, повышение зарплаты!» и «Нам нужны квартиры!» К 12 часам у завода был вынужден остановиться поезд Саратов — Ростов-на-Дону. На его тепловозе кто-то написал: «Привет рабочему классу! Хрущева на мясо!»

Это было творчество радикально настроенной молодежи. В основном рабочие были настроены серьезно, им хотелось, чтобы с ними поговорили в уважительном тоне. Но власть на диалог не шла, не умела. Единственный, кто пытался договориться с рабочими, был главный инженер НЭВЗа Сергей Елкин, который призывал бастующих разойтись по цехам. Однако ничего конкретного о повышении цен и сокращении зарплаты он сказать не смог. Раздосадованные рабочие силой стащили инженера из кузова машины, где тот стоял, и отправили куда подальше.

Вдруг раздались возгласы: «Милиция приехала!» Все ринулись на пути, рядом с которыми уже выстраивалась цепь блюстителей порядка. Сиуда оказался в числе первых. «Надо было видеть внушительность картины, — писал он. — Метров на 350–400 на полотно железной дороги выкатилась грозная волна плотной людской массы». Милиционеров было сотни полторы, а рабочих — почти пятьсот. Стражи порядка в панике стали разбегаться, спешно залезать в машины. Двое не успели. Рабочие сперва хотели их побить, но женщины стали просить для них пощады.

К четырем часам на завод приехал сам первый секретарь обкома Басов, получивший изрядный нагоняй от Хрущева. «Идите к людям, уговаривайте и убеждайте!» — потребовал Никита Сергеевич. Но разговора снова не получилось. «На поводу у быдла не пойду», — заявил Басов, по словам свидетелей. Поэтому на требования рабочих ходатайствовать перед правительством о снижении цен Басов ответил: «Это не мои функции, решение правительства никто отменять не собирается».

Толпа была явно разочарована и озлоблена. Даже миролюбивый Сиуда сожалел, что полетевшие в представителя власти камни не достигли своей цели. Басов и другие приехавшие с ним чиновники быстро скрылись с балкона здания заводоуправления, служившего им трибуной. Тут же в здание забежали человек двадцать рабочих и учинили там погром. Крушили мебель, стекла, срывали портреты руководителей государства и выбрасывали на улицу, а там их бросали в костры. Басов держал осаду, забаррикадировавшись в комнатке на четвертом этаже.

Вскоре во дворе начался стихийный митинг. Уже слышались призывы занять государственные учреждения Новочеркасска и объявить по радио на всю страну призыв поддержать бастующих. Появились пьяные. Суида понимал, какой может быть конец у этой истории. Именно поэтому он, поначалу не хотевший произносить речи, все-таки залез на козырек пешеходного заводского тоннеля, с которого выступали рабочие.

По свидетельству Михаила Турина, из толпы слышались выкрики: «Правильно, на заводе не получилось, пойдем в горком! Хватит горбатиться за просто так! Надерем им зад — покажем, кто мы такие!» — «К черту Басова, пусть приедут из Москвы, они ему так всыплют по первое число, мало не покажется!» — «Давай Ворошилова, он свой, земляк!» — «Да пошел ты со своим Ворошиловым, тот еще вояка!» — «Давай Микояна, он у нас в Ростове работал!» — «Да, Микояна, Микояна!» — «Да уймитесь же, ё-моё, товарищи, завтра — в город, там разберемся!»

Народ стал потихоньку расходиться, а военные взяли ночью под охрану здание НЭВЗа. Утром, когда рабочие стали вновь собираться у завода, Петр Сиуда был без лишнего шума арестован.

Его отвезли в город, где в здании Кавалерийских курсов на площади Левски уже работал командный пункт, координировавший действия по предотвращению волнений на заводе. Здесь были и члены ЦК, и доверенные лица Хрущева — Анастас Микоян и Фрол Козлов, — и высшие военные чины Северо-Кавказского ВО вместе с генералом армии Иссой Плиевым, и старшие офицеры КГБ и МВД.

Сиуду препроводили в городской отдел внутренних дел и бегло допросили. «От меня, — вспоминал Петр, — требовали обещания, что я не буду принимать участия в массовых беспорядках. Я ответил, что буду делать то, что будут делать большинство рабочих. Мне предложили подумать и отправили за дверь кабинета. <…> Я понял, что допустил ошибку и попал как кур в ощип. Попросил приема и стал заверять, что подумал и не буду принимать участия в беспорядках. Но по молодости не смог сдержать ехидной улыбки и этим выдал себя, свои намерения. Меня отправили в камеру, а минут через 15–20 нас, человек пять, посадили в „черный ворон“ и отправили в Батайск».

За активное участие в забастовке Петр Сиуда получил 12 лет лагерей (досрочно освобожден в 1966 году). После возвращения на родину он стал правозащитником. Долгое время он занимался поиском документов, доказывающих невиновность репрессированных участников забастовки. В 1990 году погиб при невыясненных обстоятельствах.

«Мяса, молока, квартир!»

2 июня Владимир Кондрашов (имя и фамилия изменены), практикант из кузнечного цеха, на работу опоздал. Мы сидели с ним в небольшом саду у его скромного кирпичного домика постройки позапрошлого века. Пахло вербой и пылью. Кажется, что были обсуждены все вопросы политики и спорта, но от главного Кондрашов все старался уклониться, видно, что ему это было тяжело. В конце концов он решился или, скорее, переломил себя.

«Было около восьми, — вдруг начался рассказ, — когда я дошел до завода. Но оказалось, что все уже отправились с демонстрацией в город». Все — это около 5000 человек (потом к ним присоединились порядка 1000 с других заводов). Старые рабочие и комсомольцы заперлись в цехах и продолжали работать.

Владимир Кондрашов сел на попутку и поехал догонять товарищей. К этому времени те уже сумели преодолеть военные кордоны на мосту через речку Тузлов. Солдаты им не препятствовали, равно как и на заставе у Триумфальной арки в начале улицы, ведущей к центру Новочеркасска с севера. Рабочие несли красные знамена и портреты Ленина, распевали «Интернационал». Все было, как на первомайской демонстрации. Люди шли, чтобы поговорить с властью, которой абсолютно доверяли и на которую надеялись. Так Кондрашов воспринимал происходящее. По его словам, «на лозунгах демонстрантов были призывы исключительно экономического порядка. Чисто политических требований я не видел».

К 10:30 процессия подошла к горкому, располагавшемуся в бывшем Атаманском дворце. Там уже было выстроено оцепление из солдат и стояли два танка. На требование рабочих выйти поговорить никто не ответил: работники горкома просто сбежали через окна. Тогда демонстранты прорвали оцепление, вошли в Атаманский дворец и начали громить все вокруг. В кабинете первого секретаря в шкафчике рабочие обнаружили водку и колбасу, а на письменном столе — листок, на котором было напечатано обращение коммунистов города к Хрущеву с одобрением экономической политики советского государства.

Эти «артефакты» тут же были продемонстрированы толпе с балкона и вызвали бурю негодования. Именно поэтому бастующие с готовностью откликнулись на призыв молодой женщины идти вызволять тех, кто, как Сиуда, был арестован 2-го числа утром. Задержанные должны были находиться в городском отделении милиции. Спасать товарищей отправилось около 50 человек. Часы показывали 11:30.

Здоровякам с НЭВЗа не составило большого труда прорваться в отделение. Завязалась драка с солдатами внутренних войск, охранявшими здание. Сперва бойцы отбивались прикладами автоматов, но потом раздались выстрелы. Как следует из материалов следствия, проведенного КГБ, рядовой Азизов якобы увидел рабочего с автоматом в руках и выстрелил, попав противнику в живот. Огонь открыли и другие солдаты. Рабочие начали разбегаться и прыгать из окон, попадая под пули тех, кто охранял внутренний двор. Так пролилась первая кровь. Убили пятерых. Арестованных в здании не оказалось.

По словам Кондрашова, всего этого он не видел и даже не слышал стрельбы, как не слышали и многие, стоящие на площади напротив горкома (милиция была от него метрах в семистах), — уж очень шумно волновалась толпа. «Мяса, молока, квартир, понижения норм выработки!» — скандировали демонстранты. Время от времени откуда-то доносилось: «Идут, идут… Сейчас будут говорить…» Толпа сразу подавалась вперед. Но так ничего и не происходило.

Прошло около 40 минут, к зданию горкома подошли новые воинские подразделения. Атаманский дворец был быстро очищен от погромщиков. На балконе появился какой-то генерал. Он убеждал толпу разойтись. Но его не слушали, требовали прекратить болтовню: «Хватит обещаний! Довольно нас обманывать!» — раздавалось из толпы. Во дворец полетели комья грязи — в парке полили клумбы и земля была сырой.

Кондрашову хотелось курить, и он стал протискиваться через толпу, намереваясь купить папирос в магазине на другой стороне площади. Его друг остался в первых рядах. Десятью минутами позже Кондрашов вышел с пачкой «Беломора» и услышал сухие хлопки. Толпа замерла, люди стали привставать на цыпочки, стараясь увидеть, что происходит у дворцового фасада. Раздались новые выстрелы.

Демонстранты в задних рядах продолжали недоуменно глядеть друг на друга: «Не будет родная армия стрелять по советскому народу, женщинам и детям! Не бойтесь, у них патроны холостые!»

Но тут раздалась еще и пулеметная очередь.

— Стреляют! Убивают! — закричали в толпе. И все начали разбегаться в разные стороны, человек двадцать были убиты на месте. Сам Кондрашов спрятался в магазине. Его друг, оставшийся на площади, был мертв. В тот день Кондрашов решил, что любым способом покинет Советский Союз. Ему это удалось во время воинской службы в группе советских войск ГДР. Через несколько лет он вернулся домой, где ему дали 10 лет за измену родине. О своей дальнейшей судьбе он рассказывать категорически отказался, скорее всего просто не хотел касаться больных тем. Он просил ничего не писать о своей современной жизни: до сих пор хочет оставаться неузнанным.

10 лет за Микояна

Домой Кондрашов добирался долго, не было попуток. Только у Триумфальной арки, что стояла на границе, отделяющей городской центр от периферии, его подобрал грузовик. Было около трех часов дня. Навстречу ему попалась другая машина, в которой сидела Зоя Синичкина — его знакомая с НЭВЗа. Как она рассказала, накануне ее не было на работе: помогала строителям в рабочем поселке, поэтому знала о произошедшем только по слухам. На вопрос, куда она собирается, Зоя выпалила: «Правительство смотреть!» — «Э-э-эй, подожди! Туда нельзя!» — «Да наше дело молодое!» — прокричала она на ходу.

Зоя Сергеевна Синичкина до сих пор не утратила своей искрящейся энергии. Когда мы гуляли с ней по скверу возле Атаманского дворца, я устал первым и предложил сесть. Милая старушка показала мне фотографию, где ей двадцать.

Мы сидели как раз на том месте, где полвека назад так резко изменилась ее жизнь: «У здания горкома я оказалась в районе четырех»… Перед дворцом стояло оцепление и продолжала бурлить толпа, вновь собравшаяся после расстрела: народ продолжал требовать ответа. Худенькая Зоя сумела протиснуться в первые ряды. Совсем рядом, на ступенях, стоял какой-то военный, который просил толпу разойтись, иначе он будет вынужден снова отдать приказ стрелять. Но народ не расходился. Тогда последовала команда — и еще один залп, но стреляли вверх, жертв не было.

Толпа хлынула не от здания горкома, а к нему, дабы прорвать оцепление. Зоя оказалась на гребне людской волны, прижавшей ее к двери. «Подождите! Вы же меня раздавите!» — закричала она. Тут дверь подъезда немного приоткрылась и какой-то солдатик затащил ее внутрь: «Девчушка, сюда!» Зоя сначала с опаской, а потом с любопытством принялась осматривать залы горкома. Прошло часа два. Толпа поредела, и Зое можно было отправляться домой.

Но тут к дворцу подъехал автобус, из которого вышли генералы и несколько людей в штатском. Такое увидишь не каждый день, и Зоя юркнула за дверь, подождала, пока все пройдут, и потихоньку отправилась за ними на второй этаж.

Толпа свистела, требуя разговора с делегатом от правительства. Военные пребывали в замешательстве: кого бы послать на балкон? Если выйдет человек в форме, сразу освищут. Нужен был кто-то гражданский и свой для рабочих. И тут Зоя попалась на глаза: «Во, пусть девчуха скажет». Так Зоя стала оратором. «Выйди на балкон и попроси их освободить площадь». Зоя с опаской вышла к толпе. «Они просють, — произнесла она, — освободить площадь…» — «Нет!!!» — «Не хочуть», — повернулась она к генералу. «Спроси почему?» — «Спрашивают, почему?» — «Пусть выйдет Микоян!» — «Они говорять, — начала пересказывать Зоя генералу, — пусть… Батюшки! Да тут сам Микоян!» — «Слышал», — сказал он хмуро и отвернулся.

Зоя опять спряталась за дверью и ждала, что будет дальше. Но Анастас Иванович к рабочим выходить отказался. Девушка покинула горком, когда уже смеркалось и толпа более или менее разошлась. Автобус отвез ее в рабочий поселок.

Через 10 дней Синичкину арестовали. За антисоветскую пропаганду и призывы к убийству Микояна ее осудили на 10 лет (освобождена через пять лет). Из-за судимости по такому делу Зоя так и не смогла получить ни достойное образование, ни хорошую работу. Большинство знакомых отвернулись от нее. Она тоже просила ничего не рассказывать о ее теперешней жизни, дабы не привлекать внимания.

«Не бойтесь! они стреляют холостыми!»

Хрущев дал добро на применение оружия еще утром 2 июня, когда ему позвонил Козлов и сообщил, что толпа направляется к горкому. Вблизи Атаманского дворца уже были сосредоточены подразделения 406-го и 140-го танковых полков, 55-го отдельного разведбата и курсанты артиллерийской школы. Примерно в 12:20 к зданию горкома прибыл командующий 18-й танковой дивизии генерал-майор Олешко. Вместе с ним прибыло около 50 солдат, которые построились у фасада здания в две линии с автоматами наизготовку. Первая шеренга встала на колено.

Владимир Кондрашов как раз начал выбираться из толпы, когда Олешко с балкона обратился к собравшимся, чтобы те покинули площадь — в противном случае он будет вынужден применить силу. Его освистали, требуя привезти какого-нибудь из высших членов партии. Тогда раздалась команда: «Залпом вверх! Огонь!» Толпа сначала отступила, но в следующую минуту подалась обратно. «Не бойтесь! Они стреляют холостыми!» — раздавалось из рядов. Тогда был дан еще один залп, и люди стали падать. Демонстранты бросились бежать, но по ним стреляли и стреляли.

Через много лет будет установлено, что демонстрантов убивали не подчиненные Олешко: второй залп они тоже дали поверх голов. В 1990-е, когда были эксгумированы тела и произведена баллистическая экспертиза, стало ясно, что пули попадали в бегущих не горизонтально и с тыла, а сверху и под углом. Это значит, что стреляли с крыш домов вокруг площади — стреляли снайперы (версия об участии снайперов в расстреле толпы в Новочеркасске находит только косвенные подтверждения. — Прим. Vokrugsveta.ru). Второй предупредительный залп людей Олешко был сигналом для тех, кто засел на крышах и чердаках. Они же стреляли из пулеметов. Простым солдатам не доверили такое дело, резонно опасаясь, что с некоторыми может случиться истерика.

Снайперы не просто стреляли в толпу, а выбирали себе жертв, которых добивали, если те падали ранеными. По данным следствия, на месте убито было 23 человека, ранено — 87 (не считая тех, кто не обратился в больницу за помощью).

Сразу после окончания стрельбы на площади появилось несколько санитарных грузовиков, в которые сваливали трупы: их так и не выдали родственникам и тайно захоронили. Некоторые могилы не найдены до сих пор. Быстро подъехали и поливалки, принявшиеся смывать кровь с брусчатки мостовой. Но ее следы все равно были заметны. Тогда площадь срочно закатали в асфальт. Все указывает на то, что власти учитывали возможность такого развития событий.

Был ли такой исход неизбежен? Скорее всего, нет. У власти просто не хватило выдержки. К этому моменту связь между правящей номенклатурой и народом уже поистерлась (проблема, с которой сталкивается любая империя), и народный бунт оказался для руководства СССР полной неожиданностью.

В отчете Хрущеву шеф КГБ Владимир Семичастный признает свои ошибки: на заводе, пишет он покаянно, не было агентурной сети, а значит, не были завербованы осведомители, которые, в свою очередь, предупредили бы о настроениях среди заводчан. Если бы бунт не застал Хрущева врасплох, вероятно, он отреагировал бы на него спокойнее. А рабочим хотелось только разговора в уважительном тоне. И даже если бы на них высыпали ворох невыполнимых обещаний, они разошлись бы по домам.

Хрущев одобрил операцию. «За советскую власть, — заявил Никита Сергеевич, — погибли миллионы, и то, что мы применили оружие, — правильно».

Хрущеву повезло. С одной стороны, бастующие не были организованы. Если бы у них появился лидер, сплотивший массу, разогнать рабочих было бы куда труднее, да и число жертв увеличилось бы в разы. С другой — пожар Новочеркасска не перекинулся на другие советские заводы. Невыносимое сочетание повышения цен и понижения зарплат ударило только по НЭВЗу. В Грозном, Пензе, Риге, Горьком, Тамбове, Перми и Могоче были протесты, но они не вышли за рамки распространения листовок, и там обошлось без кровопролития.

«Призывал к свержению правительства, бросался под танк…»

3 июня люди снова пошли в город. Собирались у зданий городского отдела милиции и КГБ. Вставали перед военным оцеплением и требовали выпустить арестованных. В это время из радиоколонок, установленных на кинотеатре «Победа», начали передавать обращение Микояна, который обещал снизить нормы выработки на НЭВЗе и обеспечить лучшее снабжение города продуктами. Первое выполнили через месяц частично, второе — полностью.

В три часа по радио новочеркасцы услышали речь Козлова, который произнес те пустые слова, которые днем раньше могли бы успокоить рабочих и предотвратить трагедию: «Товарищи! Мы не можем забывать о том, что империалисты снова грозят советскому народу войной. <…> Если партия и правительство не примут мер по укреплению сельского хозяйства, то наши трудности будут возрастать и могут привести к тяжелым последствиям. Поэтому необходимо провести мероприятия, связанные с повышением цен, но эти меры временные и они в ближайшие год-два принесут хорошие результаты, и мы добьемся в нашей стране изобилия продуктов питания, снижения цен и повышение жизненного уровня».

Активную агитацию на улицах вели «сознательные» коммунисты и рабочие. Народ расходился. К 17 часам в городе был восстановлен порядок. С десяти вечера и до шести утра в Новочеркасске действовал комендантский час.

Спустя несколько дней начались аресты. В первую очередь искали по фотографиям. Среди демонстрантов было много агентов КГБ, одетых в рабочую одежду, которые постоянно вели съемку с помощью портативных фотоаппаратов в виде зажигалок, портсигаров и т. п. В архивах хранятся несколько альбомов со снимками всех «хулиганов», помеченных красными крестиками. Внизу стоят подписи: «Зайцев А.Ф. <…> Являясь активным участником массовых беспорядков, нес впереди бесчинствующей толпы флаг, призывал к свержению Советского правительства, бросался под танк» или «Кузнецов М.А. <…> Как участник беспорядков выступал с танка на площади у горкома КПСС и призывал толпу к бесчинствам» и т. п.

Милиционеры ходили по дворам, выспрашивая, не знаком ли кто-нибудь с запечатленными личностями? Почти все были опознаны и арестованы. Потом искали среди раненых по больницам, так что люди с незатянувшимися ранами были вынуждены укрываться на квартирах.

Всего было осуждено 122 человека, семерых расстреляли (из тех, кто уже имел судимость). Остальным дали разные сроки лагерей. Директора НЭВЗа Курочкина уволили и исключили из партии.

_{Иллюстрация: Ольга Кривушина}

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 6, июнь 2012, частично обновлен в мае 2022}