Прежде чем русский платок приобрел свой классический дизайн с гирляндами роз на красном, черном или белом фоне, он успел прожить несколько жизней. От имитации восточных шалей с орнаментом типа «огурцы» до сложных цветочных узоров, пришедших из придворного искусства Франции.
- Источник:
- Matteo Omied / Alamy via Legion Media
В 1811 году французский посол генерал Коленкур приехал к одной русской помещице, чтобы купить на ее фабрике шерстяную узорную шаль в подарок жене Наполеона. Но не купил — помещица отказала генералу из патриотических соображений. Эта легенда существует в разных вариантах, в ней фигурируют разные помещицы, но всегда речь идет о русской шали, Коленкуре и жене Наполеона.
Розы против «огурцов»
Сначала о шалях. Разноцветные, вязанные ажурными узлами, акриловые, с кистями произведения современных рукодельниц — это не они. В начале XIX века под шалью понимался большой квадратный или прямоугольный кусок ткани из очень тонкой шерсти, вытканный вручную, с узором по краям, а в уникальных случаях — по всей площади.
Прежде всего речь шла о восточных шалях — кашмирских, персидских, турецких — с орнаментом типа «огурцы» («огурец», «турецкий боб», «слеза Аллаха», «пейсли» — это на самом деле схематичное изображение плода пальмы, которое попало в Индию из Персии).
Самыми тонкими, сложными в исполнении и дорогими были кашмирские шали. Для их производства нужен особый длинный пух с горла горной козы, который в провинции Кашмир в период линьки коз племя гуджджаров собирало с кустов и скалистых выступов.
О существовании восточных шалей Россия знала давно, поскольку их завозили через Великий шелковый путь. В Европу они попали в XVII веке в ходе колонизации Индии, но настоящий бум начался только после Египетской экспедиции Наполеона, когда он, вероятно, ограбив очередных английских купцов, привез в подарок Жозефине ее первую шаль.
Впечатлившись, Жозефина начала собирать коллекцию, и в какой-то момент у нее было уже около 400 шалей. Вслед за первой дамой шалями озаботилось все светское общество сначала Франции, а затем и остальной Европы, включая Россию. Тогдашние модные журналы, еще не используя слова must, просто сообщали, что без шали выходить в свет неприлично.
В самом начале 1800-х шали начали ткать и в Европе, и в России. В Шотландии одним из первых центров производства был город Пейсли, откуда и пошло английское название орнамента. В России изготовлением шалей занимались крепостные девушки на организованных помещиками фабриках. До сих пор идет символическая битва за европейское первенство в вопросе шалей, в котором и Франция, и Россия, и Великобритания считают себя пионерами.
На самом деле производства в разных концах Европы открывали почти одновременно. Ясно только, что мода на шали точно пришла из Франции, и букеты роз, сменившие восточные «огурцы», тоже пришли оттуда. А сегодня на антикварных рынках русские шали ценятся больше французских — из-за высокого качества шерсти. В этом случае России сильно поспособствовала ее близость к Азии, где водились козы и сайгаки, чья шерсть почти не уступала кашмирской.
К какой именно помещице приезжал генерал Коленкур (и приезжал ли вообще), достоверно неизвестно. В одном случае рассказывают о Вере Елисеевой, которая в начале 1800-х наладила производство шалей в своем имении Андреевском под Воронежем. В тех местах давно нет шалевой фабрики, а историю о гордой помещице до сих пор рассказывают местные жители и краеведы.
Цены даже на самые простые шали были космическими, по 2000–3000 рублей (корова, к примеру, стоила 30 рублей). Самую дорогую елисеевскую шаль за 12 000 рублей купил Николай I для императрицы. В воронежском же варианте легенды речь идет о 25 000. Только непонятно: то ли помещица потребовала столько, сколько у Коленкура не было, то ли сам Коленкур был готов переплачивать в два раза, а Елисеева все равно отказалась продавать шаль.
Так или иначе, несчастный посол уехал ни с чем. Помещица, кстати, стала знаменитой не только поэтому, но и благодаря необыкновенной производственной смелости: она решилась распустить настоящую кашмирскую шаль, стоившую целое состояние, чтобы понять, как она сплетена. В журнале «Отечественные записки» 1830 года было подробно описано, как Елисеева модернизирует производство и «жертвует прекрасною кашемирскою шалью: распускает, разбирает всеми способами и, по расположению нитей, добирается, наконец, до истины, потом доискивается до секрета для составления веретенец».
Другой, нижегородский, вариант приключений незадачливого генерала был рассказан князем Иваном Долгоруковым, бывшим губернатором Владимира, восторженным и склонным к графомании автором «Журнала путешествия из Москвы в Нижний 1813 года».
Долгоруков, во всех подробностях описывая, чем он обедал в дороге, где спал и о чем разговаривал с местными крестьянами, упоминает однажды и о помещице Надежде Мерлиной.
«У нее отличная фабрика шалевая, их ткут особенным манером. Они во всей России известны, их славят даже в столицах, и они до того громки и ценны, что некто Коленкур, французский посланник у двора Российского, торговал на ее фабрике превосходной работы шаль, будто бы для жены Наполеона, и давал за нее 10 тысяч, но госпожа Мерлина, кака патриотка, не захотела выпустить в чужое государство домашнего сего изделия»
Как и Елисеева, помещица Мерлина была новатором — она пыталась приспособить индийские технологии под российскую реальность. Поскольку о доставке пуха с горла кашмирских коз не могло идти и речи, приходилось искать замену.
Ближайшими поставщиками сырья оказались киргизские кочевники (современные казахи). Чтобы довести пух козы или сайгака до состояния нитки толщиной меньше волоса, Мерлина использовала гребни из мамонтовой кости.
Генерал Коленкур в отличие от своего шефа не был большим любителем ни шопинга, ни войны. Ему с самого начала не нравилась идея ехать в Россию с дипломатической миссией, потому что он «не хотел быть проводником той политики, которую осуждал». Так Коленкур писал в своих мемуарах.
К тому же генерал давно собирался жениться, однако противоречить Бонапарту не осмелился. И вот он уже в Санкт-Петербурге, сам не веря в мирный исход, убеждает императора Александра, что у Наполеона нет коварных планов. «Я горжусь тем, что я против этой войны», — скажет Коленкур в запале, отвечая на обвинение Наполеона («Вы говорите, как русский!»).
Коленкур еще не знает, что его родной брат погибнет в Бородино, а император откажется от престола, после чего он сам сможет наконец жениться на любимой женщине и навсегда оставить политику.
В своих дневниках ни Мерлину, ни Елисееву Коленкур не упоминает, зато рассказывает, как они с Наполеоном, оставив армию в России, по дороге в Париж остановились на постоялом дворе в Бунцлау. Пока ждали починки саней, император «уступил настояниям торговки стеклянными побрякушками» и накупил у нее ожерелий и колец. «Я привезу это Марии Луизе на память о моем путешествии», — сказал Наполеон.
Наконец, о жене Наполеона. Хотя моду на шали ввела его первая жена Жозефина, удивительная русская шаль стараниями Коленкура должна была достаться ее менее харизматичной и гораздо менее любимой сменщице — Марии Луизе, дочери австрийского императора, отданной Наполеону совсем юной девушкой.
Шаль — важный знак в языке светского этикета, интимный подарок. Придворные дамы «отдавались императору всего за одну шаль», рассказывали, не смущаясь присутствием Марии Луизы, приближенные Наполеона.
А Марии Валевской, польской жене Бонапарта, если верить мемуарам ее соотечественницы Анны Потоцкой, император предложил выбрать одну из тех шалей, которые персидский шах передал в подарок Жозефине. Но Мария гордо отказалась: «Неверный супруг настаивал, чтобы его возлюбленная выбрала себе самые лучшие из них, но все было напрасно», — пишет Потоцкая.
Легенда о Коленкуре появилась в России неслучайно. Она просто не могла не появиться в начале XIX века, когда едва ли не главный национальный вопрос формулировался примерно так: можем ли мы переплюнуть Европу по мастерству, технологиям, искусству и образованности или все-таки не можем?
«Какие живые краски! Какие замысловатые узоры: все в совершенстве, — живописует князь Долгоруков мерлинские шали. — И после скажут в Париже, что мы дики, необразованы, а в Лондоне, что у нас нет ума изобретательного, нет искусства! Оставьте нас как мы есть, господа иностранцы! Мы, право, вам ни в чем не уступим: у нас руки гибкие, земля богатая, народ покорный: чего с этим не выдумаешь».
Спустя 17 лет в «Отечественных записках» будет опубликована история успеха главного конкурента Мерлиной, помещицы Елисеевой, с многословными описаниями внешнего вида шали («в каймах роза, сирени и другие мелкие цветки, а бордюр из одних роз»), характерными для эпохи, еще не знающей фотографии.
Среди прочего будет сказано, что шаль эта лучше турецких, «ибо, кроме редкой красоты полотна, она имеет европейские цветы несравненно превосходнейшие и труднейшие в сравнении с турецкими фантастическими узорами». Россия отчаянно хотела быть не хуже Европы, и платки, сотканные крепостными, были необходимым доказательством ее успеха на этом пути.
«Хранцузское» с павловопосадским
Из десятков шалевых фабрик, открытых в России в начале и середине XIX века, сегодня (в 2012-м. — Прим. Vokrugsveta.ru) работает только одна, бывшая фабрика Лабзина и Грязнова, или ОАО «Павловопосадская платочная мануфактура».
- Источник:
- BRIDGEMAN / FOTODOM.RU
Я хочу проследить, как дальше развивалась история русских шалей — от тонких шерстяных до лубочно-матрешечных, в яркий цветочек, — и еду в павловопосадский музей русского платка и шали. Чтобы добраться туда по нынешним пробкам, нужно потратить примерно столько же времени, сколько требовалось в начале XIX века, — полдня на 60 километров.
Музей, целиком посвященный платкам, был создан в начале 2000-х, значит, первоначально существовала чья-то личная коллекция. Я представляю себе сложные чувства коллекционера, который расстался с этими вещами, но счастлив, что их может увидеть любой желающий. Первым делом интересуюсь у директора Владимира Шишенина, кому принадлежали платки. Он соглашается: была, мол, коллекция. Но потом почему-то отворачивается и нарочито, как в плохом кино, переключает мое внимание на витрину с девичьим костюмом середины XIX века.
Через полтора часа, покинув музей и еще стоя на лестнице за дверью, я открыла выданный мне буклет, уже зная, что меня ждет. Да, это была коллекция Владимира Шишенина, «жителя города» (и больше мы о нем ничего не знаем).
«Нижегородские платки были шелковыми, потому что в Нижнем заканчивался один из шелковых путей. А на севере носили хлопок, который англичане привозили северным путем, — рассказывает Владимир и тут же напоминает давно забытый школьно-советский исторический контекст: — В Англии буржуи первыми пришли к власти, у них была очень развита промышленность, в том числе текстильная».
Мы ходим по залам и рассматриваем шали и платки разных десятилетий и разных фабрик. Это специальное занятие, и если ты к нему хотя бы немного готов, то пестрые и аляповатые узоры из роз и «огурцов» постепенно превращаются в текст. Я пока читаю этот текст с трудом, по буквам.
Вот настоящая индийская шаль, сотканная вручную, напротив нее — русская имитация, сделанная уже фабричной набойкой, но с попыткой повторить гамму и рисунок: продолговатые коричнево-бежевые «огурцы» по углам сначала наливаются, как настоящие бахчевые, а потом снова сливаются в самом центре шали в узкий ромб.
«Отменили крепостное право, и вся рабочая сила хлынула в города, — продолжает историко-материалистический экскурс Шишенин. — Пошел промышленный подъем, текстиль стал развиваться такими темпами, которые наша страна с тех пор никогда не имела».
Именно тогда вытканные вручную шали были почти вытеснены печатными. Красный фон с тонким белым рисунком — платки фабрики Баранова, они были страшно популярны, в народе назывались «хранцузскими», и мне приятно, что я их легко узнаю. Темно-синие — «кубовые», такую ткань даже в XX веке еще делали на Русском Севере. Вытканные на механических жаккардовых станках шали — снова с «огурцами» — назывались турецкими. А классические павловопосадские шали, оказывается, не просто разрисованы кучей роз, васильков и ромашек, а всегда содержат композицию из трех больших цветков.
Недалеко от музея, на центральной площади со сквером и непременным гипсовым мемориалом, всю пешеходную часть занял уличный рынок. Палатки с майками и трусами, сумки из кожзаменителя, медовуха в розлив, вяленая рыба, сливочное полено и шербет. Среди сарафанов и юбок («Берите скорее, вещь недорогая, а сделано-то в Турции!») — непременные розочки и тут же родные «огурцы». Не думаю, что кто-нибудь помнит, что когда-то они стоили целое состояние и вокруг них делалась большая политика.
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 9, сентябрь 2012, частично обновлен в январе 2023
