Семнадцатилетний князь Николай Голицын так описывает свое прибытие на театр военных действий в 1812 году: «…приближаясь к полю сражения, первая картина, которая представилась моим глазам, были раненые, принужденные оставить бой, чтобы искать врачебной помощи. Разрубленные черепа, отрезанные руки и ноги, вопль страждущих, смерть, грозившая этим несчастным, которые за минуту до того были здоровы и не ожидали такой участи, — все это так меня взволновало, что слезы ручьем брызнули из глаз».
Молодой князь оплакивал раненых не зря: далеко не всем, кому удалось выбраться с поля боя, предстояло дождаться медицинской помощи, но даже в этом счастливом случае их мытарства еще только начинались.
Война 1812 года была страшнее и кровавее, чем предшествовавшие ей. Хотя оружие применялось такое же, что и в Семилетней войне 1756–1763 годов, но было и новшество — артиллерийские батареи по 100 и больше орудий, главный козырь Наполеона. Это создавало невиданную прежде плотность огня и, как следствие, наносило более тяжелые ранения.
Отечественное командование выстраивало соответствующие по мощности контрбатареи. К тому же у русских было больше крупнокалиберных, в частности 12-фунтовых, орудий. Главный хирург французской Великой армии Доминик Жан Ларрей вспоминал о Бородинской битве:
«Раны, полученные в этом сражении, были тяжелые, так как почти все они были причинены артиллерийским огнем, раны от ружейных пуль были получены в упор и на очень близком расстоянии. К тому же, как мы неоднократно замечали, русские пули были гораздо крупнее наших. Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации одного или двух членов».
Новые масштабы сражений и жертв требовали и нового уровня военной медицины, а вот с этим были серьезные проблемы, причем у обеих сторон. В 1801 году Наполеон распустил большую часть штата военных медиков за ненадобностью, полагая, что войны для него закончились и наступил мир. Но с 1804 года начинаются походы «в ответ на агрессию феодальных стран», то есть Австрии и России, и вновь появляется необходимость в военных врачах.
Опытные гражданские врачи хорошо зарабатывали, и никаких причин идти в армию у них не было. Медиков приходилось набирать из непрофессионалов и наспех обучать, современники называли новоиспеченных военных лекарей, которых удалось собрать к 1806 году, «врачами, найденными на помойке».
В России с организацией и подготовкой кадров дела обстояли несколько лучше: врачей в военные ведомства готовили Медико-хирургическая академия в Петербурге (сегодня Военно-медицинская академия имени С.М. Кирова) и Московская медико-хирургическая академия. Фельдшеры обучались при госпиталях.
К началу войны в армии были сформированы службы госпитальной и полевой медицины. И все равно врачей остро не хватало, тем более что, по прогнозу командования российской армии, медицинская помощь в ходе Бородинского сражения должна была понадобиться не более чем 15 000 раненых (включая 4000–5000 тяжелораненых), в действительности же этот расчет оказался, увы, неверен: число раненых приблизилось к 40 000.
- Источник:
- Wikimedia Commons
Военно-медицинское командование
Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией», утвержденному 27 января 1812 года, во главе армии был поставлен главнокомандующий, облеченный неограниченной властью в войсках и по отношению к гражданскому населению на театре военных действий.
Ступенью ниже в вертикали власти стоял начальник штаба армии, которому, через дежурного генерала, подчинялось Полевое военно-медицинское управление, возглавляемое главным доктором армии (генерал-штаб-доктором). В состав полевого военно-медицинского управления входили: главный медик армии, главный хирург армии и главный аптекарь армии. Начальнику штаба армии, также через дежурного генерала, подчинялись директор госпиталей и инспектор аптечной части (аптекарское управление во главе с инспектором введено 9 апреля 1812 года).
До августа 1812 года в трех Западных армиях Российской империи общего начальника медицинской службы не существовало, и руководство медицинскими службами в армиях осуществлялось армейскими полевыми генерал-штаб-докторами Николаем Геслингом (1-я Западная армия), Иваном Вицманом (2-я Западная армия), Францем Буттацом (3-я Резервная Обсервационная армия, с сентября 1812 года — 3-я Западная армия).
С 8 августа 1812 года управление медицинской службой всех русских армий было сосредоточено в руках главного инспектора по медицинской части армии Якова Виллие. На начало кампании 1812 года в армейских и гвардейских полках русской армии медицинский персонал был представлен 2–3 лекарями разного ранга и классов, таким же количеством фельдшеров, и от 5 до 12 человек нестроевых чинов полковых лазаретов, выполнявших в основном хозяйственные функции.
На поле боя
«Здесь нам дали самую неприятнейшую на свете должность, которую я бы лучше хотел променять на потеряние самой моей жизни. Оная состояла, чтобы брать с места сражения тяжелораненых и отправлять их далее», — писал в письме ополченец, участник Бородинского сражения Юрий Бартенев.
Хотя формально обязанность выносить раненых с поля боя возлагалась на военную полицию, фактически этим занимались именно ратники ополчения, то есть непрофессиональные военные: они должны были раз за разом возвращаться на передовую, куда было страшно идти даже бывалым солдатам.
«После занятия Бородина неприятель ближе подвинул свои батареи и стал стрелять ядрами и гранатами, — вспоминал участник сражения артиллерийский офицер Николай Митаревский. — Впереди шла сильная ружейная перепалка, и пули во множестве летали к нам. Мимо нас проходила к Бородину толпа ратников с носилками подбирать раненых. Когда пролетали ядра, ратники мотали головами направо и налево, кланялись, крестились, а некоторые становились на колени. Это была большая потеха для солдат, и каких тут не было острот…»
Для переноски раненых с поля боя в каждом полку полагалось иметь четыре пары носилок, но чаще вместо них приходилось использовать простую шинель или другие подручные средства вплоть до орудийных лафетов. Из-за нехватки носильщиков далеко не все раненые попадали на полковое или дивизионное «место перевязки»: вероятно, среди погибших при Бородине многих — тяжелораненых или контуженых — можно было спасти, но их просто сочли мертвыми.
Здесь все решал случай. Так, участник Бородинского сражения Аполлон Марин вспоминал о прапорщике лейб-гвардии Финляндского полка Крекшине, который, «будучи без признаков жизни, признан был всеми за окончательно потерянного. Не хотел только этому ни за что верить преданный слуга этого офицера, его собственный человек, огорченный более всех других; он взвалил прапорщика Крекшина на вьючную лошадь и со слезами на глазах отправился на перевязочный пункт. Здесь он умолял медиков обратить внимание на его барина, говоря, что нет у него никакой раны и он полагает его живым; слезы доброго человека убедили одного из медиков, который, найдя в мнимо умершем признаки жизни, подал ему помощь. Крекшин очнулся и первый его вопрос был: „Зачем я здесь?“ Человек бросился обнимать своего барина: „Вы, сударь, были мертвы“. „Какой вздор, подай мне лошадь“, — было ответом молодого храбреца, тотчас же вернувшегося к своему месту, к общему удовольствию любивших его товарищей».
Лечение переломов
С 1809 года в русской армии для иммобилизации переломов стали применять «шины из лубковых узеньких дощечек, вшитых между холстиною… и длинные узкие мешки, песком наполненные на место соломенных мешков», а с 1811 года лубки для армии стали промышленно выпускаться Санкт-Петербургским заводом медицинского инструментария.
Незадолго до войны российский врач Карл Иванович Гибенталь предложил использовать при лечении переломов костей гипсовую повязку. Однако идея не получила поддержки у известного петербургского хирурга, основоположника отечественной травматологии Ивана Буша (1771–1843), и гипсовая повязка была введена в широкую практику Николаем Пироговым лишь в 1850-е во время Крымской войны.
На перевязочном пункте
«Легче пробыть шесть часов в бою, нежели шесть минут на перевязочном пункте» — так отзывался о развозных госпиталях (по старой памяти XVIII века называя их перевязочными пунктами) сопровождавший раненого князя Багратиона офицер Ольферьев.
В соответствии с «Положением для временных военных госпиталей при большой действующей армии» генерал-гевальдигеру, руководившему военной полицией, предписывалось ко дню сражения организовать за линиями армии цепь из конвойной команды, через которую «доставлять будет он раненых в развозные госпитали для перевозки».
Установленного штата в них не было, поэтому к работе привлекали полковых медицинских чинов, которыми руководил дивизионный, корпусной или главный доктор армии. Предполагалось, что это будут маневренные подразделения, способные быстро эвакуировать раненых и следовать за войсками. Для этого предусматривалось все необходимое: палатки для операций, запасы перевязочного материала, лекарств и инструментов, команды для конвоирования транспорта с ранеными и повозки, обычно реквизированные военной полицией у местного населения. Вот как описывали работу развозных госпиталей очевидцы.
«Жажда мучила меня нестерпимо и, несмотря на свое изнеможение, я бросился к колодцам, где шла перевязка раненых, но подойти к ним было нельзя из-за массы лежавших людей» (артиллерист Петр Суханин).
«Сколько потоков крови! Сколько тысяч тел! …На месте, где перевязывали раны, — лужи крови не иссыхали. Никогда не видел я таких ужасных ран. Разбитые головы, оторванные ноги и разможенные руки до плеч. Те, которые несли раненых, облиты были с головы до ног кровью своих товарищей» (поэт и писатель, будущий декабрист Федор Глинка).
По воспоминаниям врачей-современников, объем «первой помощи», предоставляемой в развозных госпиталях, предусматривал «легкую перевязку и необходимые операции» вплоть до ампутаций. Врач в перевозном пункте должен был исследовать рану, извлечь из нее пули, клочья материи и другие инородные тела, остановить кровотечение и наложить на рану шов, «сверх коего прикладывается сухая или простою мазью омащенная корпия» (перевязочный материал, заменявший вату, которой тогда не было в России; корпия приготавливалась «из чистых, тонких и мягких ветошек путем их роспуска на нити»).
Вот как описывает старший врач лейб-гвардии Литовского полка Яков Говоров оказание первой помощи генералу Петру Багратиону:
«Первая перевязка была простая. При второй же г. главный медицинский инспектор Виллие рану несколько расширил и вынул из оной малый отломок кости».
О наложении лубков в кратком описании болезни (как тогда назывался эпикриз) не сказано, и, вероятно, их отсутствие привело к полному перелому «на середине берцовой кости».
Российские врачи осознавали решающую роль первой перевязки. В монографии «Карманная книга военной гигиены, или Замечания о сохранении здоровья русских солдат» 1813 года Илья Энегольм писал: «…от ускоренной перевязки зависит легкость, скорость и безопасность лечения раненых… Советую всякому солдату дать бинт и корпию, чтоб в случае нужды и сам себя перевязал. Я нашел сие обыкновение учрежденным во французской армии».
Но эта практика не получила распространения ни в русской, ни во французской армии. Все перевязки делались только в полковых перевязочных пунктах немногочисленными врачами, от которых при этом требовалось немалое мужество: развозные госпитали, следующие за войском, находились в непосредственной близости от места сражения.
На перевязочном пункте Семеновских флешей, где вся земля была изрыта ядрами, под градом пуль и картечи работал названный современниками «прославленным лекарем» штаб-лекарь 2-й гренадерской дивизии 8-го пехотного корпуса 2-й Западной армии Алексей Протопопов. Он уже был ранен, истекал кровью, но делал перевязки другим. При оказании помощи на левом фланге позиции был ранен в грудь и колено главный медик 2-й Западной армии надворный советник Иван Гангарт. Сам главный медицинский инспектор Яков Виллие, как следует из его письма Алексею Аракчееву, находясь в центре позиции, кроме пересмотра многих раненых, сделал от 60 до 80 важных операций.
История сохранила примеры и другого поведения лекарей. Вот как описывал Николай Муравьев историю ранения на батарее Раевского своего 16-летнего брата Михаила: ядро 12-фунтового орудия «ударило лошадь его в грудь и, пронзив ее насквозь, задело брата по левой ляжке, так что сорвало все мясо с повреждением мышц и оголило кость… Беннигсен приказал вынести раненого, что было исполнено четырьмя рядовыми, положившими его на свои шинели… Михайла просил мимо ехавшего лекаря, чтобы он его перевязал, но лекарь сначала не обращал на него внимания; когда же брат сказал, что он адъютант Беннигсена, то лекарь взял тряпку и завязал ему ногу просто узлом…»
Обработка ран
Медицинским термином «перевязка» в начале XIX века именовались «корпия, компрессы, пластырь, повязка (бинты и т. п.)». Для перевязки ран полагались бинт, компресс и «полфунта хорошей и чисто вымытой корпии на человека», которые хранились в полковой аптеке. Бинты, используемые в русской армии, имели длину в 10 аршинов (7 метров) и ширину 4 дюйма (10 сантиметров). Размеры «компрессов» составляли один аршин в длину и ширину (около 71×71 см).
Для исследования глубины ран и обнаружения в них инородных тел использовались щупы разной длины и толщины. Щуп представлял собой тупой гибкий прут с короткой рукояткой, изготовленный из стали, серебра, китового уса и подобного материала, обладающего гибкостью.
Яков Виллие указывал в труде «Краткое наставление о важнейших хирургических операциях», что лучшим щупом является палец лекаря, не наносящий лишнего травматизма. В руководствах по преподаванию хирургии современники указывали: «Ощупывание перстом редко бывает возможно; перед стальным же щупом во многих случаях имеет преимущество врачебная свеча, маслом омащенная», но карманный набор хирургических инструментов русских лекарей имел три вида серебряных щупов.
При «подвязывании сосудов», то есть при наложении лигатур, использовались вощеные нитки и инструменты: английский пинцет (похожий на современный пинцет с тупыми краями) для малых сосудов, а для крупных — Бромфильдов крючок, похожий на описанный выше длинный щуп с закругленным концом.
В госпитале
Сразу после ранения солдат мог не чувствовать боли из-за шока, но в госпитале она проявлялась в полной мере. Врачи не располагали средствами анестезии, максимум, на что мог рассчитывать пациент перед операцией, — стакан «хлебного вина» (водки).
В соответствии с «Полевой русской фармакопеей» — учебником, изданным в 1808 году, — успокаивающими и одновременно противовоспалительными средствами считались камфора (сегодня известно, что она не обладает ни тем ни другим свойством), ртуть (и вовсе токсичный тяжелый металл) и «сонное зелье» (препарат на растительной основе succus inspissalus papaveris somnifi ri, точный состав которого не дошел до наших дней).
Вот как вспоминает процедуру врачебного осмотра без обезболивания А.И. Антоновский, офицер корпуса Петра Витгенштейна:
«На спрос лекаря, где моя рана, я указал, и сподвижники его, фельдшера, посадив на доску меня, чтобы не беспокоить раненой ноги, размахнули ножом рейтузы и сапог и, обнажив мою ногу, пробовали рану, говоря доктору, что рана моя странная: отверстие одно, а пули не ощупали. Я просил самого доктора внимательнее осмотреть и объяснить мне откровенно, останусь ли я с моей ногою или должен с нею проститься.
Он также зондом пробовал и сказал: «Что-то задевает» — и просил дозволения испытать; пальцем он всунул в рану, боль была нестерпимая, но я мужался, не показав при всем этом ни малейшей слабости. Обшарив, лекарь, по кости моей, сказал, что пуля ущемлена в кости, и вынуть оттуда трудно, и нелегко переносить операцию, «но уверяю вас благородным словом, — возразил доктор, — что рана неопасна, ибо кость не перешиблена; позвольте я сам вам перевяжу рану, и вы можете отправиться куда угодно». Не прошло минуты, рана перевязана, причем объявил мне доктор, что до трех суток не касаться раны и перевязки».
К счастью, Антоновский выжил и оставил нам это свидетельство, но вообще оптимизм врача здесь кажется не совсем обоснованным: как правило, раненого, перевязанного и прооперированного впереди еще ожидали инфекции, вторичные кровотечения или раневое истощение.
При перевязке врачам рекомендовалось «омыновение всех ран теплым вином или слабою ароматической жидкостью» — единственными доступными средствами: эффективной асептики или антисептики, то есть обеззараживания, в те времена не существовало. Поэтому по представлениям того времени любая рана — хоть огнестрельная, хоть нанесенная хирургическим инструментом во время операции — непременно должна нагнаиваться.
Кроме того, большинство боевых ран содержало пули, картечь, «черепки» гранат и ядер и сопровождалось повреждениями сосудов и переломами костей. Если пуля застревала в кости, ее требовалось высверливать с помощью специального инструмента — трепана (цилиндрической пилы для высверливания вручную отверстия в черепе, принципом действия и ручкой напоминающей штопор).
При всем при том не будет преувеличением сказать, что подход российских врачей к лечению раненых был более гуманным и, как показывает история, более прогрессивным, чем у французов.
Французские врачи следовали принципу ранней ампутации даже при простых переломах. В русской хирургии уже к началу XIX века утвердился принцип сберегательного лечения, то есть сохранения конечностей при огнестрельных ранах. Показаниями к ампутации могли являться «обширнейшие раны икры и ляжки, в коих мягкие части совершенно разрушены и расстроены, кости сокрушены, сухие жилы и нервы поражены» («Краткое наставление…»), наличие сильного зловония, свидетельствующего об инфекции, или неудачная попытка извлечения пули из сустава.
Хотя об оперативных вмешательствах в брюшную полость речь в те времена не шла, врачеванию огнестрельных, колотых, резаных и рубленых ран конечностей, грудной полости и черепа в наставлениях и руководствах посвящались многостраничные главы.
Для остановки кровотечений обычно использовался турникет («лекарский жом»), самый простой из которых можно признать прообразом современного медицинского жгута. Яков Саполович, в соавторстве с Осипом Каменецким издавший в 1803 году «Краткое наставление в лечении болезней простыми средствами», останавливал кровотечение простыми механическими средствами, например, пережимая сосуд кусочком березового трута.
Помимо этого практиковалась остановка кровотечений посредством наложения лигатур: на поврежденный сосуд накладывалась вощеная нить и плотно завязывалась, перекрывая кровоток.
Аптечные ящички
Используемые российскими врачами хирургические инструменты хранились в так называемых аптечных ящиках. В 1812 году в армии было пять типов аптечных ящиков: два типа старой коллежской формы (разработаны в период, когда центральным органом медицинской службы была государственная Медицинская коллегия, 1763–1803) и три типа новых, введенных в 1806 году стараниями Якова Виллие.
В том же 1806 году в Петербурге издается труд Виллие «Краткое наставление о важнейших хирургических операциях», где указывались наименования всех медицинских принадлежностей и инструментов, предназначенных для использования в армии, которыми комплектовались новые аптечные ящики. Комплектование наборов и изготовление инструментов производились по заграничным образцам, изготовленным в большинстве частными мастерами. В 1807 году в качестве образцов для производства были использованы английские хирургические инструменты.
Яркое описание хирургической операции, сделанное непосредственным участником кампании 1812 года, можно найти в «Походных записках артиллериста» Ильи Радожицкого, опубликованных в 1835 году:
«Резатели обмыли рану, из которой клочьями висело мясо и виден был острый кусок кости. Оператор в пудреном парике вынул из ящика кривой нож, засучил рукава по локоть, потом тихонько приблизился к поврежденной руке, схватил ее и так ловко повернул ножом выше клочьев, что они мигом отпали. Тутолмин вскрикнул и стал охать; хирурги заговорили, чтобы шумом своим заглушить его, и с крючками в руках бросились ловить жилки из свежего мяса руки; они их вытянули и держали, между тем пудреный оператор стал пилить кость.
Это причиняло, видно, ужасную боль: Тутолмин вздрагивал, стонал и, терпя мучение, казался изнеможенным до обморока; его часто вспрыскивали холодною водою и давали ему нюхать спирт. Отпиливши кость, они подобрали жилки в один узелок и затянули отрезанное место натуральною кожею, которая для этого была оставлена и отворочена; потом зашили ее шелком, приложили компресс, увязали руку бинтами — и тем кончилась операция».
Здесь был применен так называемый «кровавый шов», накладываемый на подвижных частях, глубоких ранах «или волосами покрытых», для которых использовались иглы и вощеные нитки разной толщины. Края неглубоких ран на мягких тканях соединяли «лекарским [сухим] швом», то есть пластырями. «В больших ранах сверх пластырей прикладывается корпейная связочка».
Раненый, которому пролетевшим ядром оторвало конечность, мог и выздороветь, если его успевали доставить к хирургу. Раздавление тканей и тромбоз сосудов от тупого удара препятствовали кровотечению, а травматический шок действовал обезболивающе.
Справа: Кожаный турникет применяли для сжатия кровеносных сосудов во время операций на конечностях
Слева: Трепан, или трефин, с рукояткой — это ручная пила, с по мощью которой лекарь высверливал отверстия в черепе
В Бородинском сражении был, например, спасен, несмотря на тяжелое увечье, адъютант генерала от инфантерии Михаила Милорадовича, поручик лейб-гвардии Драгунского полка Дмитрий Бибиков. Он получил приказ отыскать в разгар битвы командира 4-й пехотной дивизии генерал-майора герцога Евгения Вюртембергского и передать, чтобы он прибыл к Милорадовичу. Найдя принца и безуспешно пытаясь с некоторого расстояния прокричать ему через артиллерийский грохот то, что было велено, Бибиков поднял левую руку, показывая, где находится Милорадович. В этот момент ядро оторвало ее.
Падая с лошади, Бибиков подымает правую руку, показывая местонахождение своего начальника, и в то же мгновение вражеская пуля попадет в нее, отрывая два пальца… Тем не менее поручик не только выжил и поправился от ран, но даже вернулся в армию, и в 1852–1855 году служил министром внутренних дел в чине генерала от инфантерии.
Лекарь нельзя врач
Слово «врач» в начале XIX века не использовалось, а при Павле I было и вовсе запрещено (как и слова «партизан» и «гражданин»). Врачи в современном понимании слова тогда назывались лекарями (после окончания высшего медицинского учебного заведения), штаб-лекарями (более высокая категория, подразумевавшая особую квалификацию и опыт), а также докторами (высшая категория, подразумевавшая защиту докторской диссертации, подробнее читайте ниже про медицинские чины).
Как бы то ни было, из 2677 врачей всех категорий, числившихся в Российской империи к началу войны, около 800–850 состояли на военной службе. Прочий медицинский персонал армии включал около 1000–1200 фельдшеров, костоправов и цирюльников. Последние были не столько парикмахерами, сколько младшими медицинскими работниками, выполнявшими простые поручения в госпиталях.
Жертвы отступления
По воспоминаниям неизвестного очевидца, впервые опубликованным в 1913 году в журнале «Русский врач», вечером и ночью после окончания сражения «над Бородинским полем носился ни с чем не сравнимый гул, в котором сливались стоны, вопли, проклятия и молитвы умиравших; казалось, сама облитая кровью земля плачет под темным небом; так мало было человеческого в сплошном урагане мук».
Для больных и раненых штатом полков предусматривались лазаретные кареты по одной-две на полк (для транспортировки офицеров) и фуры по одной на роту (для рядового и унтер-офицерского состава). Однако далеко не всех удавалось эвакуировать, и в Можайске после Бородинского сражения и дальнейшего отступления русской армии оставалось, по разным данным, от 6000 до 10 000 раненых.
Главный хирург Великой армии Доминик Жан Ларрей вспоминал, что «наиболее удобные дома были заполнены русскими ранеными, которые не могли следовать за армией и были оставлены без всякой помощи. Это были калеки, не имевшие возможности самостоятельно искать себе пищу. Многие умерли от жары и жажды и лежали вперемешку с живыми».
Ларрей писал позже, как пытался помочь несчастным: «Я дал им воды и немного сухарей, найденных в одном складе, затем велел унести мертвых. Все открытые раны были немедленно перевязаны. Для французских раненых были приготовлены церкви и общественные здания. Русские размещены были по купеческим домам».
Капитан Т.Ж. Обри после ранения в Бородинском сражении приехал в Можайск. «Все дома, — писал он в своих воспоминаниях, — наполнены ранеными и умирающими, и я разместился возле одной церкви, которая была заполнена русскими. В течение ночи блестящий доктор Ларрей со всеми своими хирургами произвел столько ампутаций, что образовалось столь большая куча ног и рук, что она не могла поместиться в большой комнате».
Французский очевидец Мерсье писал, что в Можайске «более 10 000 раненых, которых русские не имели времени эвакуировать, заполнили дома, церкви и даже лежали грудой на площади в центре города за неимением другого места. Ужас этого зрелища усиливался еще более необходимостью, выпавшей на нашу долю, выгнать этих русских раненых из домов и церквей, чтобы очистить место для раненых соотечественников».
Александр Белло де Кергорр писал: «Шестьсот русских раненых валялись в садах, где они питались капустой и человеческим мясом, а в этом недостатка не было!»
Опыт работы в полевых и стационарных условиях, приобретенный военными медиками, существенно повлиял на дальнейшее развитие не только военно-полевой хирургии, но и всей отечественной медицины. В период Наполеоновских войн появлялись новые методы лечения. Так, хирург Иван Буш начал делать перевязки внутренней подвздошной артерии посредством вощеных нитей, а его коллега Ефрем Мухин — широко применять способствующий быстрому заживлению ран лоскутный метод, при котором мягкие ткани рассекались в виде лоскутов, которыми закрывалась рана после ампутации конечности.
Медицинские чины
Лекарь — нестроевой старший медицинский чин; в 1812 году к лекарским чинам относились должности лекарей 1-го и 2-го классов (соответствовали 11-му и 12-му классам Табели о рангах). Лекари возглавляли медицинскую службу полков, батальонов, батарей.
Штаб-лекарь — нестроевой старший медицинский чин; в 1812-м к штаб-лекарским чинам относились должности старшего лекаря 1-го и 2-го классов (соответствовал 8-му и 9-му классам Табели о рангах). Штаб-лекари возглавляли медицинскую службу корпусов и дивизий и работали в госпиталях. Для производства в звание требовалось высочайшее утверждение. В 1812 году Я.В. Виллие «по высочайшему соизволению» пользовался правом производить лекарей в штаб-лекарское звание.
Докторами до 1816 года назывались имевшие ученую степень «доктора медицины (хирургии)» и занимавшие одноименные должности — «главный доктор госпиталя», соответствовавший 6-му классу Табели о рангах.
Фельдшер — нестроевой средний медицинский чин; в 1812-м существовали старшие и младшие фельдшеры (чины соответствовали старшим и младшим унтер-офицерам). Согласно штатным расписаниям полагалось по одному фельдшеру на батальон (батарею). В кавалерийских полках предусматривалось по 2–3 фельдшера. Должность была вне Табели о рангах, и в фельдшеры шли дети крестьян и солдат, часто неграмотные. За отсутствием необходимого образования у фельдшеров чин не предполагал карьерного роста, и потому за особое усердие при исполнении обязанностей им назначалось денежное вознаграждение.
С 1815 года наиболее способных в медицинской практике и состоящих к этому времени в чине старших фельдшеров стали производить в 14-й класс — первый классный чин Табели о рангах.
Костоправ — нестроевой нижний медицинский чин (соответствовал рядовому) полка, согласно штатному расписанию полагалось по одному на каждый полк регулярной кавалерии.
Цирюльник — нестроевой нижний медицинский чин (соответствовал рядовому) полка; согласно штатному расписанию полагалось по одному цирюльнику на роту (эскадрон).
Главное достижение военной медицины 1812 года — принцип «дренажной системы эвакуации», когда раненый не оставался на поле боя, а доставлялся поэтапно, в зависимости от тяжести ранения, в госпитали дальше в тыл. Эта гуманная и наиболее эффективная система помощи раненым сформировалась именно в войну 1812 года и затем получила свое развитие в заграничной кампании русской армии в 1813–1814 годах.
О том, в каком состоянии были спасенные раненые из-под Смоленска и Бородина, оставил воспоминания лейб-медик Христиан Лодер, возглавивший временные военные госпитали в городах Касимове и Елатьме и поселке Меленки:
«Многие тысячи прибыли в госпиталь со страшными в грудь и брюхо ранами, с раздробленными костями. Многие везены были в таком состоянии через Москву от самого Смоленска и Вязьмы и суток 10, 12, 14 и еще более пробыли без перевязки. У многих завелись в ранах антонов огонь [гангрена] и черви; многие достали изнурительную лихорадку, нервические припадки и были притом истощены голодом, при суровости осенней погоды везены на телегах, не имея даже под собой пучка соломы, нередко лохмотьями только прикрываемые и почти нагие; даже многие офицеры были в разодранном мужицком кафтане, без рубахи, и в худых чулках, потому что, лежавши замертво на месте сражения, ограблены были донага. И при всем том никого не слыхал я ропщущего или отчаявшегося в спасении отечества!»
Словом, как и во многих предыдущих и последующих войнах, недостаток материального оснащения и человеческих ресурсов отчасти был компенсирован героизмом и самоотверженностью солдат и работой медиков, возвращавших их в строй.
Иллюстрации: Эльдар Закиров, Ирина Батакова
