 Икона Спаса из Гелатского монастыря (слева), XII век, Государственный музей искусств Грузии. Нимб Спаса и медальоны в окладе выполнены в технике минанкари — перегородчатой эмали. Фото: РИА «НОВОСТИ» |
Искусство перегородчатой эмали появилось в Грузии, тогда провинции Византии, в VIII веке. В XV веке о нем благополучно забыли, но в начале 2000-х у этой ювелирной техники началась новая жизнь
«У какого таксиста ни спросишь, что интересного можно увидеть в Грузии, говорят: монастыри, монастыри… Мы не против монастырей, но, может быть, здесь есть еще что-нибудь?» — два поляка, мои соседи по тбилисскому хостелу Old Town за углом от улицы Леселидзе, в недоумении. Они каждый отпуск приезжают в новую страну, чтобы окунуться в местную жизнь и все попробовать. Пока не сильно продвинулись, потому что Грузия больше всего любит показывать гостям следы своего золотого века — Средневековья, а то и античной Колхиды, как будто с тех пор ничего интересного не происходило. Получив от хозяина хостела совет съездить в Мцхету («Джвари — наш знаменитый храм на горе») и в Гори («Уплисцихе — древний пещерный город»), соседи интересуются, где сегодня побывала я. С жаром рассказываю о Национальном художественном музее с коллекцией перегородчатых эмалей VIII–XV веков. Еще хочу объяснить, как отличить византийские эмали от древних грузинских: византийские четкие и правильные, а грузинские — неровные и экспрессивные, наивные, зато более выразительные… но поляки давно потеряли ко мне интерес и теперь вежливо ждут, пока я закончу.
Вообще-то я тоже не собиралась идти в музей. Я только хотела поговорить с ювелиром Теа Гургенидзе, которая в 2000 году открыла галерею и единственную в городе школу перегородчатой эмали, по тем временам не самого популярного в Грузии искусства. Сначала на основу из серебра, золота или меди наклеивают тонкую проволоку, создавая с ее помощью определенный рисунок, и между получившимися перегородками заливают разного цвета эмаль. Сейчас кулоны, серьги, кольца, брошки, миниатюрные картины и штуковины неопределенного назначения, сделанные в этой технике, продаются по всей стране и стали заметной частью художественного экспорта. В брошюрах и на сайтах о минанкари, грузинской перегородчатой эмали, — или клуа зонне, как принято называть ее в Европе, — пишут как о естественном продолжении традиции тех времен, когда Грузия была провинцией Византии. Кажется, это тот редкий случай, когда на волне национального подъема художникам удалось инсценировать возрождение традиционного искусства и одним махом приделать своим произведениям тысячелетнюю историю. На самом деле современным минанкари лет пятнадцать от силы — один за другим тбилисские художники вдруг увлеклись эмалью, заражая друг друга, а потом Теа Гургенидзе открыла школу, — и вот она, готовая традиция.
Пройдя по улице Эрекли Второго, самой туристической из всех тбилисских улиц, и прорвавшись сквозь ряд кофеен и сувенирных магазинов, я наконец заворачиваю в галерею «Орнамент». У Теа Гургенидзе — высокой, худой, с длинными пальцами, немного угловатой — неожиданно низкий голос, от чего ее слова сразу кажутся очень убедительными. Она не ждала моего вторжения, но быстро ориентируется — и вот мы уже сидим на маленькой кухне за стеной от галереи. Впрочем, скоро выясняется, что это не только кухня, но и мастерская, и учебный кабинет. Там, где на нормальной кухне обычно размещается микроволновка, гудит печка для обжига.
Сегодня минанкари можно встретить в Тбилиси и в художественных галереях, и на сувенирных развалах, как, например, на ступеньках Президиума Академии наук. Фото: ВАНО ШАМАНИДЗЕ
За тем же столом обычно сидят ученики, по три-четыре человека. Они занимаются два месяца, заплатив 600 долларов, и за это время успевают сделать три-четыре вещи. Если все складывается удачно, то первые произведения продаются тут же, в галерее, и окупают учебу. На сайте галереи написано, что в ученики отбирают людей с художественными наклонностями. Мне уже хочется поучиться, но я не уверена насчет своих наклонностей. Теа Гургенидзе говорит, без художественных тоже можно. «Если человек не художник, я рекомендую начинать с копий старых эмалей — средневековых икон. Например, святого Георгия. Вы еще не были в музее? Сходите обязательно. У нас там несколько икон с Георгием». — Она показывает альбом с музейной коллекцией и ученическую копию. У средневекового змея, которого попирает Георгий, веселенький пестрый окрас и трогательная, вовсе не зловещая зубастая морда. У самого Георгия вид довольно печальный, и я вспоминаю знакомую девочку, которая однажды, глядя на московский герб, спросила, зачем же дядя мучает ящерку. Большая белая лошадь, на которой сидит святой, за 600 лет покрылась трещинами. На современной копии трещины аккуратно воспроизведены. «Человек сначала копирует, а потом становится настоящим художником», — продолжает Теа. За полтора часа нашей беседы она много раз скажет слово «художник»: «у нехудожников совсем другая эстетика, мы тоже у них учимся, когда преподаем», «я художник и счастлива, что бухгалтерией занимаются мои друзья».
О существовании минанкари я узнала год назад, когда побывала в Тбилиси впервые после развала СССР. Обошла несколько сувенирных лавочек, а потом добралась до бывшего «Детского мира», ныне ювелирного рынка. Там можно было купить миллиард кулонов и сережек, и цена их зависела больше от веса серебряной или золотой основы, чем от качества ювелирной работы. Ну а качество... Если покопаться, можно было найти что-нибудь простое и без претензий, наивно-декоративное, с цветочками и птичками. Я привезла пару десятков штуковин в Москву, где не продается ничего грузинского.
В галерее «Орнамент» все совсем иначе. Цветочков и птичек мало, в основном объекты со сложной палитрой, абстрактным дизайном и высокохудожественными ценами — несколько тысяч рублей за кулончик. Я обращаю внимание на один круглый, с грузинским крестом, не похожий на другие вещи, кривоватый. Потом окажется, что это первая работа первой ученицы Теа, монашенки, которой уже нет в живых. Кулон висит на почетном месте.
Слева: Работы современной художницы Теа Гургенидзе узнаваемы благодаря необычной форме и строгому декору
Справа: «Рыба», работа художника Михаила Цалкаламанидзе, начало 1990-х. Фото: ВАНО ШАМАНИДЗЕ
«Изысканные произведения искусства, сделанные с хорошим вкусом и совершенным мастерством, никого не оставят равнодушным», — написано в рекламной брошюре галереи. Мне интересно, из чего состоит совершенное мастерство, если, конечно, отделить его от хорошего вкуса. Теа рассказывает, что сначала она моделирует в пластилине, а когда уже есть эскиз, любой дурак сможет его реализовать. Мне даже кажется, что это приглашение. А вообще она больше всего любит делать что-то новое и очень не любит повторять, поэтому серьги для нее — настоящее мучение. «Ты уже один раз все придумал и сделал, второй раз делать очень скучно».
Видимо, я действительно готовлюсь стать учеником — зачем-то спрашиваю, как разные краски смешиваются в готовой вещи, а попутно соображаю, где взять два месяца на учебу и смогу ли я прожить все это время в опасной близости от хинкали и грузинского вина. Теа достает каталог лиможских эмалей. «Мы художники, а не химики, поэтому красок не изобретаем, а пользуемся готовыми — французскими, немецкими, японскими, русскими». К лиможской картонке приклеены образцы эмалей. Прозрачные и глухие, на серебре и на меди, теплые и холодные, совершенные маленькие квадратики. «Нет такого цвета, который нельзя создать», — говорит Теа. Мне кажется, что можно и вовсе ничего не создавать, а просто бесконечно пялиться на квадратики. Наверное, потому, что я еще не художник.
Теа продолжает. Вся палитра зависит от основы: к теплым тонам лучше брать медь или золото, к холодным — серебро. Каждый слой нужно обжигать отдельно. Внезапно Теа вскакивает, чтобы посмотреть в маленькую дырочку в дверце печки: там как раз обжигается очередная вещь. Она тонкими щипцами достает ее и показывает. Остывая после обжига, раскаленные оттенки красного уступают место настоящим краскам: синей, серой, белой.
Теа Гургенидзе в своей галерее «Орнамент» учит делать минанкари всех желающих. И уверена, что художественные наклонности не главное. Фото: ВАНО ШАМАНИДЗЕ
Страшновато вмешиваться в процесс, поэтому я прошу достать из витрины готовую, уже давно остывшую заколку и рассказать, как Теа ее делала. На заколке простые ряды голубоватых завитушек на карамельном фоне. Теа послушно объясняет: «Вообще-то лучше брать прозрачные цвета, тогда их можно накладывать один на другой, добиваясь сложных сочетаний цветов друг с другом и с блестящим металлическим дном». Но художнику свойственно нарушать правила, поэтому эту конкретную вещь Теа начала с непрозрачной белой эмали: прошлась грубой кисточкой, оставив незакрашенными куски медной основы, обожгла, наложила поверх голубоватую прозрачную, обожгла, потом еще какуюто, снова обожгла, в конце, кажется, все залила самым светлым прозрачным цветом, чтобы собрать палитру воедино, обожгла…
Теа быстро скачет длинным пальцем художника по квадратикам на палитре, пытаясь восстановить последовательность действий, но точно вспомнить не может, а я все равно не успеваю проследить. В конце концов она признается: «Вообще, эмаль такой материал — что бы ни сделал, все получится красиво».
Надо бы спросить, чем настоящее ювелирное искусство отличается от наивных поделок из бывшего «Детского мира». «Это… как по-русски… да, халтура! — говорит Теа. — Скорее всего, там вообще нет перегородок, вместо них используют штампованную основу, в которую одним слоем заливают эмаль, а сверху кладут прозрачный фондон. Имитируют многослойность». Ладно, халтура. Год назад у меня с ней сложились легкие, ни к чему не обязывающие отношения. А с настоящими произведениями искусства отношения запросто не складываются — они или оставляют равнодушными, или требуют такой любви, которая навсегда.
Все это время я пыталась понять, есть ли связь между современным ювелирным искусством и средневековой перегородчатой эмалью. Теа повторяет вслед за авторами сайтов и брошюр: «У нас это искусство возникло в VIII веке, мы работаем в той же технике». То есть кладешь перегородки на основу, а между ними заливаешь эмаль. На этом сходство заканчивается. В Средние века искусство могло быть только религиозным, так что обходились без сложносоставных абстракций. Старые мастера не утруждались наложением полупрозрачных слоев: заливали поярче, чтобы в плохо освещенных церквях можно было легко разглядеть и Георгия, и его ящерку. В этом смысле авторы поделок из «Детского мира» и ординарных сувенирных лавочек оказываются гораздо ближе к средневековым ювелирам. Впрочем, эти нюансы уже не так важны, когда ты снова выходишь на улицу.
На ступеньках Президиума Академии наук на Рус тавели торгуют самыми дешевыми в городе сувенирами. Вышитые сванским крестиком шапки и сумки, валяные шарфики, безумная блестящая бижутерия и, конечно, минанкари — целая горсть кулонов со святым Георгием, но ни его лица, ни выражения морды змея не разглядеть.
Когда я уезжала из Тбилиси, мои соседи-поляки наконец воодушевились: они собирались на рафтинг в район Боржоми. Не знаю, чем дело закончилось, — вполне вероятно, что в придачу к горным пейзажам и речным порогам им все-таки показали пару древних монастырей.
