Станислав Аристов
Заведующий кафедрой гуманитарных и естественнонаучных дисциплин Московского областного гуманитарного института. По итогам диссертации в 2012 году издана книга: «Жизнь вопреки: стратегии выживания нацистского женского концентрационного лагеря Равенсбрюк (1939–1945 гг.)».
Историк рассказывает о том, как вели себя женщины в концентрационном лагере Равенсбрюк
Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук
Тема
Нацистский женский концентрационный лагерь Равенсбрюк (1939–1945 гг.): стратегии выживания узниц
Специальность
07.00.03 всеобщая история
Курск — 2010
Будучи студентом Воронежского педагогического университета, я принял участие в международном проекте, который был организован совместно со Свободным университетом Берлина. Проект был посвящен судьбам советских узниц нацистского женского концентрационного лагеря Равенсбрюк.
Тогда я и заинтересовался проблемой моего будущего исследования. Позднее я получил грант фонда Генриха Бёлля и московского общества «Мемориал»* (признано в РФ иностранным агентом) и оказался в Германии в архиве мемориала «Равенсбрюк». Именно там, работая с документами и исследованиями европейских ученых, я сформулировал вопрос, который меня больше всего интересовал: как люди могли выжить в столь нечеловеческих условиях? Там весь массив информации на эту страшную тему на меня и обрушился.
Я понял, что люди не только в лагере погибали , но еще как-то выживали. В Равенсбрюке по грубым подсчетам — нацисты уничтожали документы после отступления, точно тяжело сказать — было 120 000 узников. Очень долго в советской традиции, в традиции ГДР говорили о 90 000 погибших. И вот выходит исследование немецкого ученого Бернхарда Штробеля, который говорит не о 90 000, а о 30 000 погибших.
Я хотел писать о выживших, понять, как им это удалось. Может быть, я делал это для того, чтобы облегчить груз тяжести темы.
Если назвать источники, с которыми я работал, то помимо интервью и воспоминаний бывших узниц, это было, например, наследие Антонины Никифоровой, хранящееся в мемориале «Равенсбрюк».
Эта женщина все последующие годы после войны вела переписку с бывшими узницами, ей разрешали выезжать в ГДР на встречи с женщинами из Европы, также пережившими концлагерь. Какие-то воспоминания присылали бывшие заключенные, жившие в Советском Союзе. Все эти материалы оказались в Германии.
С этого наследия и начала формироваться источниковая база моего исследования. Потом к ней добавились документы из российских архивов: Государственного архива РФ, Военного архива, Архива Министерства обороны в Подольске. При этом попасть в архив ФСБ возможности как не было, так, увы, и нет. Все что касается бумаг, связанных с организацией лагеря, эсэсовские документы, неопубликованные воспоминания бывших узниц из Европы, были обнаружены в Бундесархиве Германии.
Обычно выживание заключенных связано с понятием «Сопротивления», а оно носило идеологический окрас. Речь шла, в первую очередь, о «политических» узниках: коммунистах, социал-демократах. Но кроме них, там были и другие, которые тоже как-то уцелели. В немецкой историографии понятие «стратегия выживания» появляется в 1990-е годы, но определение понятию не дается, это просто фигура речи. Я под стратегией выживания понимаю осознанные и неосознанные действия узниц, направленные не только на физиологическое спасение, но и на сохранение своей личностной целостности с использованием долагерного социального опыта. Сначала нужно было спастись на первом уровне — биологическом, а потом спастись как личности, сохранить свою идентичность.
Стратегии выживания я рассматривал на примере разных лагерных категорий. На категории узниц, как известно, разбивали сами нацисты — группа «политических», группа «асоциальных», «криминальных», «свидетели Иеговы», еврейки, цыганки. Оказываясь в лагере, они получали треугольники — винкели — разных цветов. Маркировка эта была важна не только нацистам для дифференциации, но и определяла характер отношений между самими женщинами.
Кто же относился к категории «политических»? Советские военнопленные, немецкие коммунистки и социал-демократки, польские скауты и интеллигенция, наконец, так называемые восточные рабочие из СССР, крестьянки из Польши. Политические коммунистки имели опыт долагерной принадлежности к компартии, а значит, были знакомы с нелегальной работой, у них была единая система ценностей. У советских военнопленных был опыт армейский, антифашизм, подпольная деятельность. Польские скауты принадлежали к организации, в основе мировоззрения которой лежали три принципа — долга перед Богом, родиной и окружающими. Остальные группы, например восточные рабочие, такого опыта не имели. Шансы на выживание у членов разных лагерных групп то возрастали, то уменьшались. Например, в самом начале существования Равенсбрюка нацистам в управлении лагерем помогали «криминальные» и «асоциальные» заключенные. Они становились старшими в бараках, избивали других, забирали еду и т. д. Но с конца 1941-го, с провалом плана «молниеносной войны» на Восточном фронте, нацисты начали переориентацию лагерной системы на эксплуатацию рабского труда заключенных. И вот тогда они обращаются к «политическим», которые начинают занимать все больше влиятельных постов в лагере. Уже они решают, кого отправить в газовую камеру, а кого оставить.
В 1943-м в лагере оказываются советские военнопленные. Они не имели шансов ни на посты, ни на дополнительный паек. Но им помогали немецкие коммунистки и социалдемократки. В первую очередь, материально — еда, медикаменты, одежда. Восточным рабочим никто так помогать не собирался, в том числе потому, что они не знали языка, а у военнопленных были лидеры, которые могли общаться на немецком, французском. То есть сначала славянкам помогают элементарно выживать. Но дальше они получают возможность сохранить идентичность, отстоять свою систему ценностей — празднуют Новый год, день рождения Ленина, свои дни рождения; польки-скауты устраивают концерты, конкурс на лагерный гимн, песни и стихи сочиняют, танцуют мазурку и коровяк. Все это только у тех групп, которые имели тот самый долагерный опыт и поддержку сверху.
Возьмем евреек. Они пытаются делать то же самое. Но наступает 1942 год, конференция в Ванзее (конференция, собравшая представителей власти нацистской Германии; на повестке дня — «окончательное решение еврейского вопроса». — Прим. ред.). Евреев депортируют с территории Германии, направляя в Освенцим. Расовый фактор не позволил еврейкам продолжить борьбу за выживание. Это группа с минимальными шансами, как и цыганки.
Есть пример «свидетельниц Иеговы». Они оказались в лагере, потому что отказывались говорить «Хайль Гитлер!», голосовать и были против сотрудничества с армией. Они в любой момент могли быть освобождены, если бы подписали бумагу, что отказываются от убеждений. В Равенсбрюке в их среде сформировалось две группы. Ортодоксальные «свидетельницы Иеговы» не стали работать на военных предприятиях. Эту группу быстро уничтожили. А вторые, либеральные, решили, что работа на подобном производстве не является предательством их веры. Они с 1943 года получили возможность выходить из лагеря по специальным пропускам, начали работать в домах у эсэсовцев: нянечками, сиделками. Они даже не задумывались о побеге. В Равенсбрюке «свидетельницы Иеговы» продолжили заниматься миссионерской деятельностью: распространяли свои журналы, «крестили» в бане тех же восточных рабочих. В результате их выживание — и на биологическом уровне, и на уровне идентичности — проходило значительно легче.
Лагерь вообще место борьбы идеологий. Не только с нацистской идеологией — постоянное внутреннее противостояние социал-демократов с коммунистами, «свидетелей Иеговы» с баптистами. Это проявляется в так называемой эволюции идентичности. То есть, например, русская крестьянка становится «свидетельницей Иеговы» — она приходит к лагерному начальству и просит сменить винкель на сиреневый. Изменилась ли она сразу же? Конечно, нет. Но все в лагере начинают идентифицировать ее совсем с другой группой. И у нее меняется стратегия выживания.
Так же происходит отстаивание женской идентичности. Женщина оказалась в лагере, ее сразу бреют налысо, проверяют, ведут в баню. Надзиратели в основном мужчины, а многие узницы были из патриархальных обществ, и тут такой шок, удар по идентичности. И они пытались разными мелочами ее восстановить: отрастить волосы, выменять платочек на хлеб.
Отдельная история с материнской идентичностью. До 1943 года младенцев, рожденных в лагере, просто убивали. В 1944 году в Равенсбрюк привезли группу детей. Советские узницы пошли к начальству и попросили разрешения заботиться о детях. Их предупредили, что дополнительного пайка не будет. Каждая женщина оставляла часть своего хлеба и баланды. Дети были с ними, и это было очень важно для сохранения материнской идентичности.
Национальная идентичность сохранялась общением внутри группы на родном языке. Пели народные песни. Политические узники, осознанно или нет, сохраняли пренебрежительное отношение к асоциальным. Ведь собственная идентичность их подвергалась постоянному воздействию. Чтобы ее как-то поддержать, они говорили: есть та группа, которая хуже нас, преступная. Кроме этого, заключенные сопротивлялись навязыванию лагерной идентичности. Борьба выражалась хотя бы в соблюдении правил гигиены.
Если стратегии не реализовывались, то человек превращался в так называемого «мусульманина». Это лагерный термин, означавший человека, деградирующего психологически и физически. Возможно, их называли так, потому что некоторые из узниц в этом состоянии повязывали головы тряпками, это было похоже на чалму. Они как тени ходили по лагерю — грязные, ничего не соображающие, кидающиеся на объедки. Это те, у кого реализовать никакую стратегию уже не получилось, они уже уходили в небытие. Их судьбы — такая же часть истории Равенсбрюка, как и страдания выживших.
* признано в РФ иностранным агентом
