В первые дни нового года по улицам кубинских - городов маршируют «красные батальоны». Они идут с песней:
— Вперед на сафру! На сафру! На сафру!.. У нас Новый год изображают обычно в виде веселого малыша, одетого в рабочий комбинезон или скафандр космонавта. А на Кубе малыш Новый год обязательно держит в руках мачете. Потому что начало нового года совпадает здесь с началом уборки сахарного тростника — главного богатства Кубы. Маленький остров в Карибском море занимает первое место в мире по производству и экспорту сахара.
«Сафра» — так называется на Кубе страдная пора уборки урожая, которая длится до середины мая. За это время нужно срезать и перевезти на сахарные заводы сотни миллионов центнеров тростника. Заводь! в горячие дни работают круглосуточно. Каждый час они пожирают 900 железнодорожных вагонов тростника и каждый день выдают 80 тысяч тонн готовой продукции — сахара и патоки. На «сафре» занято полмиллиона людей, почти весь грузовой транспорт страны. Рубят сахарный тростник не только крестьяне. «Мачетеро» становятся и рабочий, и студент, и служащий.
«Красные батальоны», идущие на урожайный фронт, — это новое в жизни Кубы. В эти батальоны добровольно вступают труженики городов, молодежь.
«Мачетеро» работают с самого рассвета. А после обеда многие идут в школу. Свободного времени почти нет. Но все равно дни «сафры» — это праздник. Народу есть чему радоваться. Год назад, выступая на митинге, посвященном 4-й годовщине революции, Фидель Кастро сказал: «В наших селениях уже нет больше «тьемпо муэрте», в наших селениях уже нет больше безработицы».
«Тьемпо муэрте» и «безработица» — два понятия, которые в сознании кубинца были неразрывно связаны. «Тьемпо муэрте» значит «мертвый сезон». Он начинался после окончания «сафры», в мае и длился до конца года. И все эти долгие месяцы сотни тысяч резчиков тростника и транспортных рабочих были обречены на голод и нищету. Буржуазные экономисты считали (да и считают по сей день в других «сахарных» странах), что нет таких рецептов, которые могли бы гарантировать людям работу в период «тьемпо муэрте». До самого последнего времени так было и на Кубе, превращенной империалистическими монополиями в страну с однобокой экономикой. Однако революция нашла нужный рецепт и вылечила страну от тяжкой болезни. Как это было сделано?
Но прежде — небольшой экскурс в географию и историю страны.
Этот экскурс мне помог совершить Хесус Трухильо — двадцатипятилетний жизнерадостный кубинец с суховатым скуластым лицом, негр с примесью индейской крови. Он внук раба и сын батрака и сам в прошлом батрак. Но ему удалось выучиться грамоте. И после революции по ее призыву он сам стал учителем — «бригадистом». А сейчас Хесус занимается в предуниверситетской школе и мечтает стать инженером-экономистом. Он любит Кубу, отлично знает ее прошлое и горячо верит в ее будущее.
Мы ехали на восток страны.
Было спокойное утро. Купы облаков умеряли зной солнца. Вдоль шоссе по обе стороны возвышался лес сахарного тростника — непроходимая зеленая чаща из толстых стеблей высотой в два и три человеческих роста.
Остановились. Хесус срезал стебель, отодрал кожуру:
— Угощайтесь.
Сердцевина была сладковатая и сочная. Хесус зачерпнул горсть рыхлой буро-красной, похожей на дробленый кирпич, земли.
— Вот наше бесценное сокровище! Знаменитый краснозем...
Он растер землю в черных пальцах.
— Это «матанса» — самые хорошие почвы. А есть еще «колорадос», «гавана», «баямо»... Эти почвы покрывают наши равнины таким мощным слоем, что экскаватор не докапывается до мертвого грунта. Они так плодородны, так богаты питательными веществами, что практически неиссякаемы. И видите, какой они дают урожай! — в подтверждение своих слов Хесус показал на зеленую стену. — В других странах — на Гаити, в Перу, на Ямайке — сахарный тростник дает урожай три-четыре года после посева, а у нас — восемь и десять лет. И я покажу вам плантации, на которых его посадили еще мои прапрадеды, а урожай продолжают собирать еще и сейчас. Это без особого ухода — жди, когда созреет, и руби. И, учтите, наш тростник — самый сладкий в мире!
Потом мы часто разговаривали с Хесусом. Из его рассказов вставала картина прошлого и настоящего кубинского крестьянина.
Рассказ Хесуса Трухильо о том, как сахар стал сладким
—Трудно найти в мире другой пример, когда история народа была связана с одной сельскохозяйственной культурой так тесно, как связана судьба кубинцев с сахарным тростником.
До прихода европейцев сахарного тростника на Кубе не знали. Первым его завез на Большие Антилы с Канарских островов Христофор Колумб. Кстати, он же доставил сюда первых коров, лошадей и свиней, семена пшеницы и других культур.
На Кубе первый сахарный тростник посадили в 1512 году. Спустя два столетия тростник превратился в главную сельскохозяйственную культуру на острове, а еще через столетие, в середине XIX века, он уже составлял 80 процентов кубинского экспорта и занимал больше половины всех обрабатывавшихся на острове земель.
С тех пор Куба заняла первое место в мире по производству сахара. Но эти зеленые и сладкие стебли стали для моего народа более тяжкими оковами, чем если бы его опутали по рукам и ногам ржавыми железными цепями. «Горек сахарный тростник» — говорила наша пословица. Обычная история для латиноамериканских стран: чем больше богатств давала земля, тем беднее становился народ. Дары Кубы, добытые руками кубинцев, уплывали к чужим берегам.
Эксплуатация усилилась во много раз, когда в конце прошлого века наша «Антильская жемчужина» попала в лапы янки. Командующий американскими войсками, которые в 1899 году оккупировали остров, писал тогдашнему президенту США, что Куба вполне стоит двух южных штатов, а то и трех, что наш остров в будущем станет самой богатой и завидной североамериканской колонией.
Конечно, янки не рекламировали открыто свои планы. Наоборот, они выставляли себя благодетелями.
Кубы. Весь остров полыхал огнями американских реклам... Но за полвека янки полностью закабалили мою страну, превратив ее, по существу, в свою колонию, в поставщика сырья и потребителя избыточных американских товаров.
Монополии Соединенных Штатов имели здесь самые большие во всей Латинской Америке капиталовложения. И, как в любой колонии, кубинцам предоставляли право лишь добывать сырье. Почти весь наш сахар-сырец рафинировался в США. «Сахар, только сахар! — требовали североамериканские монополии. — Без сахара нет Кубы!»
В глазах североамериканских монополистов и политиков мы сами по себе, как народ, как государство, ничего не значили, попросту не существовали. Мы были, подобно «банановым республикам», лишь источником обогащения нью-йоркских, бостонских, чикагских воротил. Конечно, на нашем острове растет не только сахарный тростник. Растут бананы — и «Юнайтед Фрут компания скупила тысячи кабальерий банановых плантаций. Растут и ананасы, и лимоны, и апельсины... Но в империалистическом разделении сфер грабежа Куба существовала прежде всего как «мировая сахарница».
Куба работала исключительно на вывоз. А что же ввозила она взамен? Парадокс, но наша плодороднейшая страна почти половину выручки от продажи сахара тратила на покупку продовольствия: сахара-рафинада, кукурузы и хлопка, хотя последние выращивались у нас задолго до того, как пристали к нашим берегам каравеллы Колумба. То же самое можно сказать обо всех других продуктах первой необходимости — все доставлялось через Мексиканский залив. И этот проклятый «тьемпо муэрте» означал не только безработицу для сотен тысяч кубинцев. Он был формулой колониализма, означавшей полную зависимость моей страны от Соединенных Штатов.
Но почему же наши крестьяне сами не выращивали рис, кукурузу, батат — все то, что было так нужно нашей стране? Ведь по статистике на каждого жителя моей страны приходится всемеро больше земли, чем на жителя Западной Европы. К тому же почвы, годные для обработки, занимают четыре пятых всей территории нашего острова. Но дело в том, что статистиков интересовали средние показатели. А на самом-то деле 95 процентов крестьян, обрабатывавших землю, были такими же, как я и мой отец, — не имели ни клочка плодороднейшего краснозема, который щедро поливали потом. А в то же самое время миллионы и миллионы гектаров лежали нетронутыми, зарастали дикими травами — на острове обрабатывалось всего 15 процентов земли. Но выйти на эту целину с сохой или плугом мы не имели права — земли принадлежали либо североамериканским монополиям, либо кубинским латифундистам, которые тоже зависели от янки.
Земли пустовали, а народ голодал и восемь месяцев в году не имел работы... Абсурд? Нет, точный расчет. Монополистам было невыгодно, чтобы мы сами обеспечивали себя продовольствием. Во-первых, без импортных товаров Куба не могла бы прожить ни дня, а значит, чувствовала себя в полной зависимости от США. И, во-вторых, она была надежным рынком — привози и сбывай все, что уже не пользуется спросом на континенте.
При диктаторе Батисте на сельское хозяйство расходовалось в 113 раз меньше средств, чем на содержание полиции и обеспечение безопасности диктатора: всего 0,2 процента от общей суммы бюджета. И в результате всего этого наш прекрасный и щедрый остров был адом для большинства кубинцев.
Революция покончила с этим навсегда. Первым декретом республиканского правительства стал закон об аграрной реформе: полностью уничтожались латифундии, и земля передавалась тем, кто на ней трудится. Именем революции грамоты на вечное владение землей были вручены ста тысячам крестьянских семей. Правительство стало обеспечивать крестьян кредитами, техникой, помогло им строить дома. Закон о реформе
был провозглашен 17 мая 1959 года. Эта дата теперь торжественно отмечается всей республикой как День крестьянина.
Но, чтобы ликвидировать «тьемпо муэрте», мало было передать землю крестьянам. Нужно было еще превратить все сельское хозяйство страны из монокультурного в многоотраслевое. И нужно было поторапливаться, ведь Соединенные Штаты полностью прекратили поставки товаров на наш свободный остров.
По всей стране среди крестьян развертывается кооперативное движение. А на базе крупных латифундий — американских и доморощенных «сахарных королей» — созданы народные, имения...
На этом рассказ Хесуса Трухильо можно временно прервать. Вместе с ним я побывал в народном имении, расположенном в долине у подножья Сьерра-де-лос-Органос.
Поля, плантации, пастбища... Новые дома крестьян и строения ферм... У одной из ферм мы встретили ответственного администратора имения Мигеля Обрагона. В широкополой соломенной шляпе и грубых ботинках, с кольтом на брезентовом поясе, плечистый и красивый, он был похож на ковбоя. Но сидел не в седле норовистого скакуна, а на потертой подушке бело-красного «бьюика», доставшегося ему, видимо, по наследству от латифундиста.
Мигель Обрагон был рад гостям — ему есть что показать. Первым делом — новые свинарники. Это ограда, раскрашенная в яркие цвета, с крышей-навесом и легкими загончиками. Здесь не боятся холодов. Другая забота — беречь скот от палящего солнца... Меж строений — раскидистые пальмы. У входа в каждый свинарник — бетонная чаша с раствором креозота. И надпись на дощечке: «Перед тем, как войти и выйти, продезинфицируйте обувь. Спасибо».
Мы старательно окунули подошвы в креозот. В загончиках — сердитые канадские свиньи породы «джерси» с коричнево-рыжей щетиной, розовые поросята.
— До революции в латифундии ферм не было, — рассказывал Мигель Обрагон. — А теперь у нас на трех фермах больше семи тысяч породистых свиней...
Да еще несколько тысяч отправили на развод в народные имения провинций Камагуэй и Ориенте. И мясо сдаем сотнями центнеров...
Кстати, из рассказа Хесуса я знал, что в прошлом на Кубе свиньи в основном были дикими, жили в лесах. Да и домашние мало чем отличались от своих лесных родственников. Никто за ними не ухаживал, питались они тем, что найдут, — плодами королевских пальм, желудями. Теперь диких свиней на острове почти нет.
Здесь же, в имении, кроме свиней, много и крупного рогатого скота — это помесь креольских коров с индийскими быками зебу. Животные рослые, красивые. Но молока пока дают не очень много…
Обширны и земельные угодья: есть плантации риса, поля черной фасоли, сорго, картофеля, огороды и бахчи. Всего земель около 20 тысяч гектаров.
И таких народных имений на Кубе сейчас больше восьмисот. В них трудится 250 тысяч сельскохозяйственных рабочих.
— Каждый крестьянин круглый год имеет работу и сполна получает за свой труд, это и означает конец «тьемпо муэрте», — продолжал свой рассказ Хесус Трухильо. — А конец «тьемпо муэрте» — это начало создания многоотраслевого сельского хозяйства нашей республики.
Конечно же, ликвидация монокультуры не означает сокращения производства сахара — теперь-то он стал для народа действительно сладким. В ближайшие три-четыре года мы увеличим сбор тростника в полтора раза. Но его доля в национальном доходе уменьшится.
Впервые за многовековую историю возделывания сахарного тростника на Кубе положено начало механизированной уборке урожая. Прежде машина отобрала бы последние песо и последнюю надежду у «мачетеро». Теперь — облегчит труд; крестьяне, распрощавшись с мачете, станут механизаторами, комбайнерами, механиками.
А через несколько дней мы с Хесусом прощались. Он вступил в «красный батальон» и уезжал на «сафру» в провинцию Лас-Вильяс.
В. Понизовский
Фото: В. Чичкова
