Острова сокровищ

В последний день августа на острове Котельном идет снег. Без пуховика далеко не уйдешь. Зато светло здесь круглые сутки, приходится окна на ночь завешивать одеялами. В разгар лета солнце встает лишь наполовину, а сейчас оно, едва поднимаясь с рассветом, катится вдоль горизонта и ненадолго проваливается за него в полночь.

Судно «Поларис» высаживает нас на южном берегу Котельного острова, где стоит метеостанция Санникова. Здесь живут начальник Саша с женой Светой, техник-метеоролог Саня-младший, кот Васька, белый пес Белый, черный пес Черный, рыжая собака Шайба и собака Сара, у которой в роду, кажется, были волки. Саша и Света познакомились в Новосибирском метеорологическом училище, приехали на станцию на севере острова, потом перевелись сюда. «По штатке нас должно быть больше, и работать положено сутки через двое, но мы дежурим через день. Даже лучше: поработал день, день отоспался, и снова работать, — говорит Саша. — Если был бы второй выходной, непонятно, чем себя занять». Скука вообще переносится сложнее, чем климат.

Саша рассказывает, что, когда он жил на севере острова, другие метеорологи все норовили поохотиться на мишек. Только увидят вдалеке одного, бегут за ружьем. А Саша хватал палку и стучал по бочкам из-под топлива, которые там везде, чтобы спугнуть зверя. Медведи все время выходят к людям, ищут еду. А люди недолго думая стреляют. «Я им говорю, медведь, если захочет, голову вам оторвет, вы ружье вскинуть не успеете. Но он не агрессивный зверь, даже осторожный. Сколько раз было: идешь снимать показания зимой — никого нет, ровный снег, потом через пять минут выходишь из дома — видишь свои следы, а рядом медвежьи. То есть он видел тебя, переждал, пока ты уйдешь, и отправился по своим делам».

Правда, медведи на острове появляются все реже. Волки тоже перевелись, с тех пор как исчез олень. А оленей перебили пограничники — ради забавы отстреливали с вертолетов целыми стадами. Теперь олени встречаются только в глубине острова — по одному, по два, и то редко. Остались мыши и песцы. Песцов Саша постоянно спасает от собак, а недавно вытащил из пасти у Белого полярную сову. Как Белый ее сцапал, непонятно, совы обычно на 20 метров никого к себе не подпускают.

В свободное время Саша собирает бивни мамонта, и это гораздо прибыльнее, чем его основная работа. Они со Светой здесь пятый год и собираются увольняться — заработали, сколько хотели, пора домой, в Алтайский край, открывать свое дело и рожать детей. Потому что здесь заводить детей было бы безумием: ни школы, ни больницы, ни даже фельдшера в радиусе сотен километров. Случись что, нужно вызывать санборт, который бог знает когда прилетит. У прежнего начальника станции был удар, за ним приехали лишь через несколько дней.

Смысл определения «труднодоступная станция» я понимаю, когда пытаюсь отправить письмо. Станция Санникова была основана в 1942 году, и в бытовом и технологическом плане с тех пор мало что изменилось. Почты нет, спутниковый телефон — на крайний случай, электронная почта — через Тиксинское отделение Росгидромета, где ее читают и цензурируют по своему усмотрению. Не то чтобы это их работа — скорее хобби. Света кидает мое письмо коллеге в Тикси и просит переслать по указанному адресу. Через несколько минут приходит ответ: «Письмо аннулировано. Вопросов не задавай».Раз в год на остров приходит судно Росгидромета «Михаил Сомов», привозит запас еды на весь следующий год, бумажную почту и новых сотрудников. Этим летом четыре раза прилетали пограничники. Больше никакого официального сообщения с землей нет. А неофициально к весне появляются якуты и другие искатели бивня. И хотя гусеничная техника на всех островах строго запрещена — заповедная зона, — старатели приезжают на вездеходах по льду и позже, весной, на лодках, несмотря на смертельную опасность.

Когда Саша со Светой заезжали сюда в 2010-м, их подбросили на вездеходе. Лед на море совсем не гладкий, кругом торосы высотой с пятиэтажный дом. Еще опаснее ямы во льду: никогда не знаешь, то ли это лужа, то ли трещина до самой воды. Вездеходчики высовываются из кабины с биноклями — высматривают путь. Иногда ничего не остается, кроме как попробовать перескочить разломы на полном ходу. «Водитель постучал нам в кузов, мол, кто спит, просыпайтесь и держитесь крепче, будем прыгать, — вспоминает Саша. — Разогнался до упора, с лязгом перемахнул через дыру во льду, но не долетел, и задняя часть увязла в воде. Я открыл дверь, думал, сейчас нас вторым вездеходом на тросе вытянут, а вода как хлынула внутрь. На краю льдины стоит начальник бригады Гена, орет: вылезайте! Голова у него в кровище — их с водителем в кабине тряхануло так, что он люк в потолке головой пробил. Мы спросонья едва успели повыскакивать наружу в одних носках. Все вещи, компьютеры, все, что было внутри, пошло ко дну. К счастью, с нами были еще два вездехода, подсели в них, одолжили обувь, так что добрались до станции живыми».

Добираться по воде не менее опасно: обычно браконьеры плывут на плоскодонных алюминиевых лодках. До ближайшего берега отсюда 400 километров. Осенью в шторм волны под два метра, так что приходится на полном ходу перескакивать с волны на волну. Рассказывают, что в прошлом году один человек вылетел за борт, но лодка даже не остановилась, потому что, если заглушить мотор, следующая волна накроет и утонут все. На морских резиновых лодках типа «Зодиак», которые надежнее и гораздо дороже, приезжает только организованная команда браконьеров из поселка Казачьего.

Метеостанция — единственный очаг цивилизации тут, и браконьеры, и пограничники, добравшись до острова, первым делом идут к ребятам. Метеорологи держат швейцарский нейтралитет, принимают и тех и других. Еще иногда приезжают ученые. Вот и теперь нас — четверых геоморфологов, фотографа Макса и меня — в ходе экспедиции Русского географического общества на Новосибирские острова забросили на Котельный на неделю.

Тикси

Наша экспедиция началась шестью днями раньше, когда мы прилетели в Тикси — ближайший к островам город на Большой земле. Как это часто бывает с полузаброшенными северными городами, Тикси будто вмерз в прошлое. «Слава Октябрю!» — гласит надпись, выложенная ржавыми топливными бочками на склоне холма над городом. Тиксинский порт работает до сих пор, но похож на собственный призрак: у воды стоят ржавые краны, в воде — облупившиеся баржи и скелеты кораблей, побережье завалено горами металлолома, а окружают порт сгнившие в труху деревянные двухэтажки.

Тридцать лет назад Тикси процветал: угольная шахта, порт — все строилось, требовало рабочей силы, в общаге набивалось по пять человек в комнату, рассчитанную на двоих, деньги получали сумасшедшие. «В восьмидесятые пятьсот рублей считались обычной, небольшой зарплатой, — говорит наш сопровождающий Валера, — у людей на книжках лежало по десять, пятнадцать тысяч. Ну и, понятно, потом все это сгорело». В лучшие времена в Тикси жило 15 000 человек, сегодня втрое меньше. Нет ни добычи, ни производства. Даже единственный продуктовый магазин все утро закрыт — продавщица просто не пришла. Едем обедать в центр города, в единственный здесь ресторан, который работает только по предварительному заказу. После ужина, говорят, здесь лучше не задерживаться: за соседней дверью бар — без танцев, зато с гарантированной дракой.

За обедом расспрашиваю руководство экспедиции, в чем наша главная цель. «Задача номер один — пробежать как можно быстрее все точки и понять, где и как работать в будущем, — говорит Александр Булыгин, научный руководитель предприятия. — Политическую составляющую мы не обсуждаем, я не компетентен, но ее озвучил Путин. Нужно доказать, что шельф — это есть протяженность, дальнейшее распространение нашей великой родины, и, соответственно, у нас есть приоритетные права на разработку полезных ископаемых».

«Вернуть российское присутствие в Арктику, в том числе военное, — говорит Константин Зайцев, руководитель экспедиции и помощник полярника Чилингарова. — И научное. Российское присутствие в Арктике существенно сократилось в 1990-е годы. Еще хотим создать здесь национальный парк, который был бы защищен лучше, чем существующий заповедник. Хотелось бы сделать рекреационую зону для научных работ и туризма, чтобы не было бесконтрольного использования ресурсов».

Тезис о возвращении военного присутствия несколько противоречит реальности: на наших глазах сворачивалась военная часть в Тикси-3, в октябре ее полностью расформировали, а городской аэропорт, принадлежавший Министерству обороны, закрыли.

После обеда едем на тиксинскую метеостанцию. Успеваем к запуску «шарика», то есть метеозонда. Белый шар полутора метров в диаметре с привязанными датчиками поднимается на 38 километров над землей и там лопается. За два часа полета датчики успевают сообщить все о скорости и направлении ветра, температуре и других параметрах атмосферы. Эта информация дорого стоит: над Тикси пролегает воздушный коридор, по которому проходят ежедневно полтора десятка рейсов, соединяющих Европу и Азию, поэтому точные метеосводки покупают все крупные авиаперевозчики.

«Сейчас остались те, кому ехать некуда или кто дорабатывает до северной пенсии, — рассказывает метеоролог Ольга Викторовна. — Работа неженская, зимой нужно вручную бурить лед на два с половиной метра, чтобы измерить толщину. В сутки каждые три часа нужно снимать показания и отправлять отчет. Температура воды, высота волны, осадки. Зимой бывает метель такая, что своих ног не видишь. Но я, наверное, ненормальная женщина, иногда идешь с площадки в апреле: морозы отзвенели, прилетели пеночки, солнце, снег сверкает. И думаешь: какое это счастье! Хотя чем лучше погода, тем больше у метеоролога работы». Позже я узнаю, что Ольга Викторовна — гроза всех окрестных метеорологов, а тиксинская станция — образцово-показательная.

Уже в сумерках возвращаемся в гостиницу в машине с местным бизнесменом Степаном Сукачом. В экспедиции он отвечает за логистику и сопровождение. Спрашиваю, что он тут делает. «Вообще-то я занимаюсь мамонтом. С середины июля до сентября у меня тридцать человек собирают бивни и кости, потом все это у меня покупают, девяносто процентов Китай, десять — российские художники. Здесь на самом деле полно полезных ископаемых. Раньше добывали уголь. Есть и алмазы, и золото. Каждый год мы подаем заявки на разработку, пока отказывают. Город живет на дотациях, хотя тут все могло бы быть. Мне здесь нравится. Я охотник и рыбак, понимаешь? А что зимой отопление могут отключить в минус 50, так у меня в квартире в каждой комнате по печке и генератор такой, что на весь дом хватит. Меня голыми руками не возьмешь. Но вообще я на зиму в Москву перебираюсь». Подъезжаем к гостинице. Надпись у входа: «Честь и слава — по труду».

Котельный

На острове Котельном мы с геоморфологами из МГУ, Надей, Наташей, Денисом и Сашей, приплывшими со мной на «Поларисе», каждое утро забираемся в вездеход и отправляемся вдоль берега к термоцирку — месту, где тают древние льды. Новосибирские острова стремительно размываются — береговая линия в некоторых местах отступает на 10, а в некоторых на 30 метров в год. Эта картина стремительного по геологическим меркам разрушения завораживает: высокий крутой берег оползает, образуя что-то вроде глинистого амфитеатра с торчащими конусами — байджерахами, как их называют геоморфологи. Бурый лед стеной возвышается над лунным пейзажем. Вероятнее всего, в будущем острова полностью уйдут под воду, но пока они стоят, у ученых есть шанс узнать, какой был климат в этой местности сотни тысяч лет назад. И мы здесь ровно для этого — взять пробы льда и грунта, чтобы затем по их составу реконструировать условия, в которых формировались острова.

Бурый лед над термоцирком похож на ледник, присыпанный сверху землей. Однако, как объясняют мне геоморфологи, это не ледник, а жильный лед, он образуется совсем другим путем: из мелких прожилок льда в растрескавшейся от морозов земле. За десятки и сотни тысяч лет прожилки льда разрастаются, превращаясь в гигантские глыбы, или едомы, которые выглядят как ледяные утесы над берегом моря. Климата для формирования едом сегодня на Земле нет нигде.

Натянув болотники повыше, геоморфологи забираются в термоцирк с лопатами, кирками и топорами. Саша и Денис скалывают на разных уровнях куски льдины и раскладывают по пронумерованным пакетам. Вечером растаявший лед они перельют в пробирки, которые затем в Москве отправятся в лабораторию на изотопный анализ. По соотношению изотопов кислорода в талой воде можно узнать, какой здесь был климат, когда намерз этот лед (см. стр. 183). Надя в самой середине термоцирка и, увязнув в грязи по колено, выкапывает образцы торфа на уровне ниже ледяной жилы. По составу торфа в лаборатории можно определить возраст льда над ним, а по составу почвы — подробнее узнать, как она сформировалась. «Зачем все это нужно?» — интересуюсь я, когда мы вечером выпиваем за успешное начало полевых работ. «За тем же, зачем любые палеореконструкции, — поясняет Наташа. — Без знания прошлого невозможно прогнозировать будущее. В природе же все циклично, в том числе климат. Чтобы знать, что будет после, нужно представлять, что было до».

Самое полезное ископаемое

«Мы как-то в экспедиции нашли в мерзлоте ногу мамонта с костями и мясом. Тысяч десять лет она пролежала в земле. Бросили кусок на сковороду — думали, поедим мамонтятины, — но мясо на огне превратилось в бурую вонючую жидкость. Время разрушило ткани, так что они только с виду казались сохранными во льду».Я вспоминаю эту историю, рассказанную фотографом Сергеем Ждановым в Тикси, когда мы идем по тундре с Сашей в поисках бивня. Новосибирские острова состоят из мягких отложений четвертичного периода, начавшегося 2,6 миллиона лет назад и продолжающегося до сих пор. Сейчас все это оттаивает, размывается и обваливается в море. Бивни и скелеты мамонтов, плейстоценовых лошадей и львов постоянно обнажаются. Но в последние годы их довольно быстро собирают браконьеры.

 — Вон, видите, оранжевый флаг? Это место, где умер бывший начальник станции.

Саша рассказывает, что позапрошлый начальник метеостанции Сергей Холодков вообще-то пил немного, как все. Но как-то пришел ледокол, и Холодков поменял много рыбы на много спирта. «Что-то у него перемкнуло в голове, начал и остановиться не смог. Сначала пил дома, потом поссорился с женой, взял ружье, консервы, спирт и пошел в тундру. В октябре. Стрелял из ружья по банкам, грелся у костра, наверное, охотился. Уже стояли крепкие морозы. Жена его вызывала МЧС, они шерстили остров, но снег ведь кругом. Его останки, сильно пожранные песцами, всего в двух километрах от станции нашел его двоюродный брат, который приехал уже весной».За весь день Саша находит один некрупный обломок бивня, килограммов двадцать. Шутит: «Вот моя месячная зарплата валяется». Сезон близится к концу, поэтому бивень в легкодоступных местах уже весь собран. Раньше его было существенно больше, а желающих меньше. И контролировали меньше. Наш вездеходчик Валера и другие люди тиксинского предпринимателя Сукача, которые работают на Котельном, говорят, что собрали всего килограммов триста. Это немного, целый бивень взрослого мамонта весит до центнера, но найти такой — колоссальная удача. Больше всего ценятся именно целые от основания до кончика и темно-коричневого или темно-вишневого цвета. И уж совсем большая удача — парные бивни. Когда несколько лет назад «один мужик» нашел коллекционную пару, события развивались как в фильме про Джеймса Бонда: через пару часов прилетел вертолет, люди в черных очках вручили кейс с наличными удачливому старателю и забрали находку. «Говорят, ему заплатили миллион рублей, — рассказывает Валера. — Но это было пять лет назад, с тех пор цены даже на обычный бивень выросли в пять раз, а уж на коллекционные и подавно». Есть четыре категории качества, но в среднем килограмм сегодня стоит 500 долларов. Это цена, по которой искатели сдают бивень своим начальникам. Дальше бивень отправляется в столицу, где его проверяют в разных инстанциях, регистрируют и перепродают специальным компаниям, у которых есть лицензия на международную торговлю.

Ночью пограничники привозят на станцию арестованных браконьеров. Пограничники прилетели несколько дней назад вместе с «легальными» вездеходчиками-мамонтоискателями. Вездеходчики — Владимир и Олег из Петербурга. На материке Владимир сносит старые дома и роет котлованы под новые. Востребованная, в общем, профессия. Но бивень прибыльнее. Якуты, говорит он, — нелегалы, а у него разрешение. Остров — это и погранзона, и заповедник. Есть полулегальная форма существования здесь — с разрешением. Его оформляют в Федеральном агентстве природопользования и в профильном НИИ. На что конкретно разрешение, не уточняется, но точно не на добычу бивня.

В тундре нельзя ни копать, ни даже ездить на тяжелой технике. Но, конечно, и рабочие-искатели, и пограничники ездят, потому что иначе невозможно найти бивень и нелегалов. Также ни при каких обстоятельствах нельзя копать землю, можно только собирать то, что лежит на поверхности. Но так, конечно, много не соберешь.

Следующим утром пограничники делают последний рейд по острову на вертолете и находят еще трех якутских копателей. Две группы браконьеров — вчерашние и сегодняшние — встречаются у вертолета весело, как старые друзья на вечеринке. Полковник, несмотря на бессонную ночь, тоже излучает доброжелательность и руководит погрузкой: «Братание прекратить, заходим в вертолет по одному. Кто будет гадить внутри или чтото сломает, выйдет над морем без предупреждения!»

Якуты, которых пограничники вывозят, не выглядят удрученными. Все, что им грозит, — штраф около 500 рублей за нарушение пограничного режима и пара тысяч, если сопротивлялись при задержании. Ношение оружия без положенных документов — уже серьезнее, но собственно за добычу бивня никто наказан не будет. «А это уже не наше дело, а Росприроднадзора, — отвечает полковник на вопрос о бивне. — Но они вообще этим не занимаются. Вывезти бивень просто так нельзя, чтобы изъять официально, нужно заполнить кучу бумаг, да и девать его некуда». Впрочем, при себе у задержанных никакого бивня нет. Он спрятан в глубине острова без опознавательных знаков. Только GPS-точки, по которым схрон найдут, когда приедут за ним осенью или весной.

«Им так даже и выгоднее, — говорит Валера, когда мы провожаем взглядом вертолет. — Из Тикси они до своих поселков доберутся тысяч за тридцать рублей. А отсюда им лодка встает и в сто, и в сто пятьдесят. Мне кажется, они закончили работу и специально вышли поближе сдаваться, чтобы их пограничники забрали. Иначе прятались бы по тундре, как другие прячутся сейчас».

Вечная мерзлота

Через день нас тоже забирают с острова. За то время, что мы провели на Котельном, «Поларис» успел подняться к островам Де-Лонга и вернуться обратно. Спрашиваю оставшихся на корабле, что мы упустили. «Не так много, мы все больше гнали с острова на остров и фотографировались с флагами, — говорит Денис Иванов, специалист по морским млекопитающим из Института проблем экологии и эволюции РАН. — Хотя кое-что интересное было». Денис с горящими глазами рассказывает о трех серых китах, которых в этих широтах встретили впервые. «И конечно, мое любимое место теперь — остров Вилькицкого. На отвесной скале птичьи базары, лежбище котиков, медведи тут же ходят повыше на уступе. Я бы поработал там пару дней. Но нас даже не высадили, сказали, что с медведями опасно. Смех!»

Последняя остановка перед Тикси — Малый Ляховский, с которого мы забираем еще одну группу ученых. Пока руководство экспедиции пристраивает флаги с эмблемой РГО в кадре, Денис у местных метеорологов выясняет, что каждый год в конце августа или начале сентября мимо острова плывет стая из нескольких сотен белух. «Теперь понятно, куда нужно ехать по-настоящему работать в следующем году, — говорит он. — Белухи плывут с востока на запад, но никто не знает, откуда и куда. Пока, по моим наблюдениям, море тут мертвое. С другой стороны, мы совсем немного обследовали, на островах высаживались максимум на два часа, и то не на всех. Это ничто, по-хорошему нужно обследовать каждый остров по два-три дня, и так пару месяцев».

На Фадеевском биологи из Северо-восточного федерального университета брали пробы со дна озер кернами, чтобы потом в лаборатории определить в отложениях виды диатомовых водорослей и восстановить по ним древний климат. «Мы успели собрать только дюжину проб, — говорит Руслан Городничев, руководитель группы. — Было бы больше времени или вертолет, могли бы обследовать весь остров. И не пришлось бы разрушать растительный покров. А так я даже не знаю, когда зарастут следы от вездеходов. Какие-то — через тридцать-пятьдесят лет, какие-то — через сто. А некоторые — никогда, потому что если поднимаешь плодородный слой, под ним алевриты, которые моментально вымываются».

На Котельном действительно сложно найти место, где не было бы следов вездехода. Но в начале 2000-х бивень ничего не стоил и на островах были военные, так что браконьеры сюда не совались. Сейчас военные базы заброшены, и на каждом острове с весны до осени копают по 100–150 человек со своей техникой.

Можно сказать, что острова все равно уходят под воду, и в каком виде они исчезнут — первозданном или распаханном — не так важно с точки зрения эволюции. В это русло направляет мысли общение с геоморфологами, которые оперируют даже не тысячами, а миллионами лет. Тем более сейчас бивень и охота — единственный источник дохода в якутских деревнях. И браконьеры отнюдь не откровенные отрицательные герои в этой истории. Тот же Игорь, который приезжает сюда за бивнем вместе со своими людьми, благодаря этим вылазкам отстроил поселок Казачий и буквально вернул его к жизни.

Существует одно неудобное обстоятельство: чем больше вездеходов и копателей — «агентов абразии», как их называют ученые, — тем быстрее острова исчезают. Если организовать здесь национальный парк, по которому вместо вездеходов будут ходить олени и белые медведи, а покровы почв будут нарушаться только в строго научных интересах, то острова простоят еще несколько тысяч, а то и десятков тысяч лет. За это время климат может измениться как угодно, а размывание берегов и вовсе прекратиться. Не исключено, что в широком смысле, с точки зрения вечности и геоморфологии, все сценарии одинаково хороши. Но геоморфология, как известно, это наука о рельефе земли. К жизни, которая на этом рельефе происходит, она не имеет отношения.

Фотографии Макс Авдеев