Мы говорим: Александр Грин — и словно окно распахивается в давно знакомый, неизменно влекущий мир. И мы видим дальний берег моря, хрупкую, порывистую фигурку девушки, стремительно протянувшую руки к высокому белому кораблю, на котором, заслоняя полнеба, как заря, победно дымятся алые паруса.
Был Грин человеком крупным, сложным, очень молчаливым, замкнутым, неулыбчивым. Как писатель, он всегда был в поисках. Он со многим порывал, от многого отказывался, хотел понять, чем живет человек и какое место занимает в нашей жизни «верная и нежная» спутница — мечта.
Я искал письма Грина, искал людей, которые его близко знали, просил их написать воспоминания, искал рукописи Грина, искал и находил в архивах «дела» о слежке за Грином.
В 1931 году Грин писал: «В журналах нового и старого времени помещено мною свыше 500 рассказов, очерков, повестей и стихотворений, перечислить которые пока нет возможности».
В творческом наследии писателя есть вещи, незнакомые советским читателям. В моей картотеке уже собрано более 470 названий.
Большую помощь в розыске забытых произведений Грина мне оказали жандармы. Да, да, не удивляйтесь — жандармы. В донесениях сыщиков часто упоминаются газеты и журналы, конторы и редакции, куда заходил писатель. После каждого наблюдения в записях жандармов есть число. Просматриваешь газету или журнал за несколько ближних месяцев и обязательно встречаешь какую-нибудь вещь Грина.
Мы публикуем два малоизвестных рассказа Грина — «Белый шар» и «Ящик с мылом». Я нашел их по письмам Грина.
В этих произведениях, как и во всем творчестве писателя-гуманиста, отчетливо звучит социальная нота. Грин всегда на стороне людей труда, всегда против развращающей власти чистогана.
Прочитав рассказ «Белый шар», я сразу же вспомнил другой рассказ Грина, «Крысолов», а в нем строчки: «Я очень советую всем перечитать эту книгу («Атмосферу» Фламмариона. — В. С.) и задуматься еще раз над странностями электрической грозы...»
И вот на странице 480—481 Фламмариона я нахожу следующую заметку: «9 октября 1885 года, в восемь часов двадцать минут вечера, при сильной грозе, в Константинополе, в одном доме, занимаемом семьею, которая обедала в нижнем этаже, вдруг появился огненный шар величиною с яблоко, проникший сквозь открытое окно. Этот шар коснулся газового рожка, затем подлетел к столу, прошел между двумя сидевшими за ним лицами, поднялся к центральной лампе, обошел вокруг нее и, наконец, стремительно выбросился опять в окно, на улицу, где и треснул со страшным шумом, ничему и никому никакого вреда не причинив и ни малейшего запаха не оставив. Недалеко от дома, в котором все это произошло, стояло здание, снабженное несколькими громоотводами».
Я не случайно привел этот отрывок. Когда вы прочтете рассказ «Белый шар», то сразу поймете, что из наблюдений науки послужило для писателя материалом.
Так и в других произведениях Грина. Казалось бы, самые необузданные его фантазии часто возникали из реальных, жизненных ситуаций. Как-то в Крыму, в Отузах, у полуразрушенного дома Грин заметил дикую виноградную лозу. Он сказал жене: «Хороша. На руинах живет и дышит. Что-то доверчивое есть в том, как она повисла среди старых камней и разбитой штукатурки. Вот нарисую я ее, как вижу, будут читать, и будет казаться им (то есть критикам.— В. С), что где-то это в чужой, неизвестной стране, а это тут. близко, возле самой моей души и глаз. И все так. Важно — как посмотреть. Мои глаза и чувства видят ее с той стороны, которой другой не замечает, оттого-то она и кажется нездешней. И люди мои, лишенные обязательного coluer locale (местный оттенок. — В. С), кажутся не здешними, а они вокруг нас. Я их вижу, чувствую и описываю в цельности их чувств, желаний, переживаний, не смазанных никакими наслоениями. Они живут, страдают, радуются и волнуют читателя».
Первый удар грома был оглушителен и резок, как взрыв.
Разговор оборвался. Сантус сохранял запальчивое выражение лица, с каким только что перешел к угрозам, сжал рукой свою длинную бороду и посмотрел на расстроенного Кадудара так, как будто гром вполне выражал его настроение, даже подкреплял последние слова Сантуса, разразившись одновременно. Эти последние слова были:
— Более — ни одного дня!
Кадудар мог бы сравнить их с молнией. Но ему было не до сравнений. Срок взноса арендной платы минул месяц назад, между тем дожди затопили весь урожай. И у него не было никакого денежного запаса.
Как всегда, если один человек сказал что-нибудь непреложное, а другой потерял надежду найти сколько-нибудь' трезвое возражение, длится еще некоторое время молчаливый взаимный разговор на ту же тему.
«Злобное, тупое животное! — подумал Кадудар. — Как мог я заставлять себя думать — думать насильно, что такой живодер способен улыбнуться по-человечески».
«Жалкий пес! — думал Сантус. — Ты должен знать, что меня просить бесполезно. Мне нет дела до того, есть у тебя деньги или нет. Отдай мое. Плати аренду и ступай вон, иначе я выселю тебя на точном основании статей закона».
Второй удар грома охватил небо и отозвался в оконном стекле мгновенным жалобным звоном. Волнистые стены туч плыли стоймя над лесом, иногда опуская к земле свитки тумана, цепляющегося за кусты, подобно клубам дыма паровозной трубы. Налетел хаос грозы. Уже перелетели с края на край мрачных бездн огненные росчерки невидимого пера, потрясая искаженным светом мигающее огромное пространство. Вверху все слилось в мрак. Низы дышали еще некоторое время синеватыми просветами, но и это исчезло, наступила ночь среди дня. Затем этот хлещущий потоками воды мрак подвергся бесчисленным, непрерывным, режущим глаза падениям неистовых молний, разбегающихся среди небесных стремнин зигзагами адских стрижей, среди умопомрачительного грохота, способного, казалось, вызвать землетрясение. В комнате было то темно, то светло, как от пожара, причем эта смена противоположных эффектов происходила с быстротой стука часов. Кадудару казалось, что Сантус скачет на своем стуле.
— Серьезное дело! — сказал он, беря шляпу. — Закройте окно.
— Зачем? — холодно отозвался Сантус.
— Это гроза не шуточная. Опасно в такой час сидеть с раскрытым окном.
— Ну, что же, — возразил Сантус, — если меня убьет, то, как вы знаете, после меня не останется наследников. Ваш долг исчезнет как дым.
Вексель все еще лежал на столе, и Кадудар резонно подумал, что здесь наследники ни при чем. Действительно, порази Сантуса гром, ничего не стоило бы расправиться с этим клочком бумаги. Просто Сантус подсмеивался.
— Я не понимаю вас, — сказал Кадудар и сделал шаг к двери. — Мне не до шуток. Прощайте.
— Останьтесь, — сказал Сантус, — хотя ваш дом близко, но в такую погоду вы подвергаетесь серьезной опасности.
— Пропадет долг? — язвительно спросил Кадудар.
— Совершенно верно. А я не люблю терять своих денег.
— В таком случае я доставлю вам несколько неприятных минут. — Кадудар открыл дверь. — Пусть я промокну как собака, но под защитой вашего крова оставаться не хочу.
Он замер. Небольшой светящийся шар, скатанный как бы из прозрачного снега, в едва уловимом дыме электрической эманации, вошел в комнату — мимо лица Кадудара. Его волосы затрещали и поднялись дыбом прежде, чем ужас запустил зубы в его сердце. Шар плавно пронесся в воздухе, замедлил движение и остановился над плечом Сантуса, как бы рассматривая человека в упор, не зная еще, что сделать — спалить его или поиграть.
Сантус не шевелился так же, как не шевелился и Кадудар: оба не имели сил даже перевести дух, внимали движению таинственного шара с чувством конца. В комнате произошло нечто непостижимое. За дверью буфета начало звенеть, как если бы там возилась человеческая рука. Дверной крючок поднялся и опустился. Занавеска взвилась вверх, трепеща, как от ветра; неясный, мучнистый свет разлился по всем углам. В это время шар был у ног Сантуса, крутясь и передвигаясь, как солнечное пятно колеблемой за окном листвы. Он двигался с неторопливостью сытой кошки, трущейся о хозяина. Вне себя, Сантус двинул рукой, чтобы убрать стоявшее возле него ружье, но, как бы поняв его мысль, шар перекатился меж ног и занял сторожевую позицию почти у приклада.
— Кадудар, — сказал дико и тихо Сантус, — уберите ружье!
Должник помедлил не долее трех биений сердца, но все же имел силу помедлить, в то время как для Сантуса эта пауза была равна вечности.
— Отсрочка, — сказал Кадудар.
— Хорошо. Полгода. Скорей!
— Год.
— Я не спорю. Бросьте ружье в окно.
Тогда, не упуская из виду малейшего движения шаровидной молнии, описывающей вокруг ног Сантуса медленные круги, все более приближающие ее к магнетическому ружью, Кадудар, весь трясясь, перешел комнату и бросил ружье в окно. В это время он почувствовал себя так, как если б дышал огнем. Его правая рука, мгновенно, на крепко схватив со стола вексель, нанесла ему непоправимые повреждения.
Казалось, с удалением предмета, способного вызвать взрыв, шар погрузился в разочарование. Его движение изменилось. Оставив ноги Сантуса, он поднялся, прошел над столом, заставив плясать перья, и ринулся в окно. Прошло не более вздоха, как из-под ближайшего холма раздался рванувший по стеклам и ушам гром, подобный удару по голове. Молния разорвалась в дубе.
Встав, Сантус принужден был опереться о стол. Не лучше чувствовал себя и Кадудар.
— Все? — спросил Сантус. — Вы довольны?
— Дайте вексельный бланк, — спокойно ответил. Кадудар, — я не грабитель. Я перепишу наш счет на сегодняшнее число будущего года. Таким образом, вы сохраняете и деньги и жизнь.
А. Грин
