...21 час
Боевики заложены? — Осталось пять стволов.
— Минный пульт?
— Выбран.
— Что нужно взрывникам?
— Машину. Солярку. Обед на тридцать человек — прямо в пустыню.
— Будет.
Александр Николаевич Хан снимает очки, сжимает их сухими темными пальцами. Пристально всматривается в лицо главного взрывника. У Павла Михайловича Бурштейна глаза красные, воспаленные. От пыли, бессонницы и напряженной работы.
— Не подведете? — Голос Хана строг.
— Завтра. В два тридцать.
Гаснет свет в деревянном домике конторы. Гаснет последнее окно в поселке Хамзе, затерянном среди кызылкумских барханов.
Пустыня, пустыня... Тихий перезвон песка. Легкая рябь на пологих боках барханов. И бледно-желтые, словно выгоревшие на солнце, гроздья цветов саксаула. Пустыня очаровывает, манит, убаюкивает.
Но не верь ей! Видишь выпитую солнцем реку, разрушенные глиняные дувалы? Это стены домов, брошенных когда-то пескам на «съедение». Видишь почерневшие от зноя кустики хлопка, безжизненные дали до самого горизонта? Очарование пустыни — это маска, за которой скрываются коварство и жестокость.
И все-таки есть средство — одно-единственное — заставить ее быть по-настоящему доброй к человеку...
Никогда раньше воды Аму-Дарьи не соединялись с водами Зеравшана.
Зеравшан — одна из крупных водных артерий Средней Азии. Она питает сельскохозяйственную жемчужину Узбекистана — плодородные земли Бухарской и Самаркандской областей. Но вот весной 1962 года Зеравшан сильно обмелел, и пустыня пошла войной на хлопковые поля и фруктовые сады. Она грозила погубить сотни гектаров обработанных человеком земель. Исход борьбы решил только что построенный Аму-Каракульский канал.
Он — впервые в истории Узбекистана — подал воды Аму-Дарьи на земли Бухарской области, впервые соединил Аму-Дарью с Зеравшаном в нижнем течении. Ирригаторы, убедившись, насколько целесообразно использовать аму-дарьинскую воду на орошение бухарских земель, решили еще соединить Зеравшан — выше по течению — с Аму-Дарьей. Силы мелеющей реки будут восстановлены. Зеравшанской долине перестанет грозить пустыня.
Но взгляните на карту: между реками лежат пески и пески, безводная Каршинская степь, солончаковые впадины и главное препятствие — всхолмленная, гористая местность. Заставить воду течь в гору?
Рассказывают, будто бы у ирригаторов древности существовал такой обычай. Когда собирались рыть канал, на берегу реки навьючивали ишака, да так, что он еле на ногах держался. Чтобы сохранить равновесие, ишак выбирал дорогу полегче, плелся зигзагами, ни на шаг не поднимаясь вверх.
А следом за ним вешками отмечали линию будущего арыка. Достоверно ли это — сказать трудно, но почти все старые узбекские каналы действительно зигзагообразные, самотечные.
И вот сегодня строится магистраль, которая заставит аму-дарьинскую воду совершить восхождение на 64-метровую высоту. Это Аму-Бухарский машинный оросительный канал, или, как его называют для краткости, А—Б канал. Почти двести километров пройдет новая река по пустынной целине и прочно породнит Аму-Дарью с Зеравшаном.
...8 часов
Зябко утром в пустыне. Окно в машине закрыто. «Газик» бойко перескакивает через камни и сугробы песка, мчится по белой дороге. Пыль, словно Млечный Путь, стелется над ней.
— Значит, в два тридцать. Успеть бы... — Седельников с беспокойством смотрит на Бардина.
— Успеем.
Взрыв... Его ждут не только взрывники. О нем, начиная свой рабочий день поездкой по трассе, беспокоятся директор строительства канала А—Б Виктор Иванович Бардин и главный инженер одного из участков стройки Михаил Дмитриевич Седельников.
О взрыве помнят на всей трассе, И это нетерпеливое ожидание строителей легко понять: через несколько часов их воля, мысль, труд вступят в короткое, но сложное единоборство с пустыней. Не будет ли осечки?
Стоп! «Газик» резко тормозит. В двух шагах (проклятая пыль!) — стальной оскал бульдозера, за бульдозером морда самосвала, за ней — другая, третья...
— Давай по барханам? — предлагает Седельников.
«Газик» съезжает с обочины, уступая дорогу столпившейся технике, и, взлетая словно на волнах, плывет по песку — вдоль трассы. Канал узнается по высоким боковым отвалам песка — куда там обыкновенным барханам до этих «искусственных»! — и по цепочке экскаваторов, растянувшихся до самого горизонта. Порой навстречу «газику» вынырнут прилепившиеся к барханам деревянные вагончики с белой городской цистерной «квас». И сразу пахнёт жильем, домом, уютом...
Сосредоточено сухое иконописное лицо Бардина. Седельников в раздумье поднял крутые брови, глаза его посветлели. Быть может, он вспоминает, как впервые после строительства Куйбышевской ГЭС попал в Среднюю Азию. Ему, москвичу, казалось непонятным, как здесь летом могут жить и работать люди. И хотя потом привык немного, не переставал удивляться мужеству тех, кто трудится здесь, в самой пустынной пустыне, вдали от Большой земли. Большая земля... Так говорят в Арктике, там, где люди оторваны от дома ради большого, нужного стране дела и где каждый особенно остро ощущает душевную близость с Родиной, ее величие. Но разве эти слова не применимы здесь? 50-градусный мороз, 50-градусная жара — трудно человеку переносить это... Солнце свирепствует, а люди не выпускают из рук рычаги бульдозера.
— Знаешь, — тихо говорит Бардин, — ведь, кажется, мы уже забыли, когда люди, согнувшись, рыли каналы кетменем, забыли, как, надрываясь от тяжести, носили землю в плетеных замбарах. И все-таки трудно. По-новому, но трудно. Размах, размах несоизмеримый!..
— Первооткрывателям всегда трудно...
Хрустит под колесами саксаул, вцепившийся в гривы барханов, голубеет небо, серый песок желтеет — словно наливается светом солнца.
— Приехали! — Седельников легко, привычно выскакивает из машины, решительно направляется к бархану, такому же серому и непримечательному на вид, как и соседние. Раскапывает песок — на солнце блестит металлический кол.
— Товарищ Бардин! Совещание считаю открытым.
Бардин раскладывает на песке кальку, прижимая ее растрескавшимся корнем саксаула.
— Здесь будет сброс номер один, — Седельников склоняет над калькой крупную лобастую голову.
— Михаил Дмитриевич, — карандаш Бардина отмечает на кальке точку сброса, — значит, сюда и двинем технику!..
Совещание на бархане... Строители, верно, уже не замечают всей необычности его: вместо стола, крытого зеленой скатертью, — бархан, вместо пресс-папье — корень саксаула, вместо графина с водой — фляжка в кармане куртки. И только одно остается неизменным — горячие споры.
Казалось бы, несколько раз прошли трассу будущего канала изыскатели. Ставили деревянные пикеты через каждые сто метров, забивали железобетонные реперы через каждые двести, рулеткой промеривали каждый участок трассы. Прошли геологи — и тщательно изучили грунты: где скальные породы, которые можно прорезать лишь взрывом, где грунт, поддающийся стальным зубам экскаваторов и бульдозеров. Прошли гидрологи — и точно подсчитали, какую часть аму-дарьинских вод можно перекинуть в Зеравшан. Все полученные данные взвесили проектировщики, и только тогда легла перед строителями карта канала А — Б.
И все-таки опять споры, размышления, поиски... Ведь выполнить задуманное — это тоже творчество. А на трассе канала много сложных инженерных сооружений. Во-первых, водозабор, через который аму-дарьинская вода будет поступать в канал. Во-вторых, две насосные станции, они помогут воде подняться в гору, в-третьих...
В-третьих, сооружения, быть может, менее значительные по инженерному замыслу, но очень важные для нормальной работы канала. Скажем, сброс № 1, о котором битых два часа совещаются на бархане Бардин с Седельниковым. Рукава Аму-Дарьи, многочисленные отмели покрыты густыми зарослями камыша, елгуна и другими кустарниками. Во время сильного разлива реки вся эта растительность устремляется в канал в случается, забивает его так плотно, что не видно воды. Так вот сброс и сыграет роль санитара.
Если строитель видит, что где-то расчет неточен, что можно сделать лучше,— он вместе с проектировщиками додумывает, высчитывает, уточняет. Так, на водозаборе, чтобы предотвратить размыв, нужно было ставить специальные маты. Предполагалось сделать их железобетонными. Строители предложили заменить железобетон джингилом — местным растением, очень эластичным и прочным. Проектировщики согласились — верно, подходящий для этого случая заменитель, он даст большую экономию.
Да, каждый шаг по пустынной земле рождает вопрос за вопросом. И у тех, кто намечал дорогу для будущей реки, и у тех, кто прокладывает ее. Пожалуй, самое распространенное слово в лексиконе «пустынников» (так в шутку называют иногда себя создатели канала) слово «мы». Они говорят: «мы изучали», «мы спорили», «мы уставали», «мы работали». Для них, познавших на собственном опыте, что такое пустыня, «мы» — это сила, и только ей по плечу бороться с коварством песков.
...12 часов
Солнце палит нещадно. На взрывном участке идут последние приготовления. 88 стволов готовы к бою. В их «жерла» заложены 850 тонн взрывчатки — целый железнодорожный состав.
Шеф взрывников Павел Михайлович Бурштейн, вытирая мокрое от пота лицо, в последний раз обходит цепочку деревянных вешек, четко обозначивших линию взрыва. Как знаком ему этот участок — до каждого кустика, до каждого барханчика, до каждой вешки, что торчит над глубокими шурфами, или, как говорят взрывники, стволами.
— Контакт? — Павел Михайлович останавливается у одного из шурфов и с тревогой смотрит на неподвижную стрелку прибора.
Павел Архипович Мочалов, опытный взрывник, берет из рук Бурштейна мостик — прибор, показывающий сопротивление. И лицо его, словно обваренное жарой, хмурится: черт возьми, где-то порван провод, где-то нарушена цепь.
Дорога каждая минута: время взрыва неумолимо приближается. А они медленно идут от ствола к стволу, часто останавливаются, то и дело присоединяя мостик к проводу, связывающему шурфы. Идут, изредка перебрасываясь односложными фразами, и ни разу ни один из них не взглянет на часы.
— Так вот где загвоздка! — Павел Архипович от радости даже кинул на песок шляпу и еще выше закатал рукава ковбойки.
— Ну, а теперь скажи, сколько осталось? — улыбнулся Павел Михайлович.
— Час.
Через час вздрогнет, разверзнется начиненная взрывчаткой земля...
...13 часов 30 минут
На окраине поселка Хамзы трепещет широкими крыльями палатка — рабочий штаб взрывников. Она словно магнит притягивает сегодня людей со всей трассы — и торопятся, бегут к поселку, обгоняя друг друга, «газики» и самосвалы.
А еще несколько месяцев назад не поток машин мчался в Хамзу, а степенно и медленно шел большой караван верблюдов. Они везли доски и шифер. Затем уже по дороге, проложенной строителями, через пески двинулся «караван» бульдозеров и экскаваторов. И Хамза начала строиться. Хамза, которую не так давно знали лишь скотоводы — там был колодец с горько-соленой водой, — стала одним из центров трассы канала А — Б. Здесь строится первая насосная станция.
...С высоты хамзинского «Исаакия» — бетонного завода — поселок виден отлично. Он стоит над белой лентой дороги, выше линии канала. Вот он, тот подъем, который надо преодолеть новой реке. Кубики деревянных вагончиков рассыпались по барханам. Красные вывески: «Магазин», «Библиотека», «Столовая» — видны даже с высоты. Блестит на солнце шифер будущего гаража. Громады новых двухэтажных домов, темные квадраты уже заложенных фундаментов, веселое переплетение лесов будущего клуба — столовой, — так вот ты какой, новый поселок в пустыне!
А рядом с темным силуэтом бетонного завода зияет пропастью котлован. Пройдет совсем немного времени — и здесь, в этом котловане, в здании насосной станции, разместятся десятки сложных агрегатов: мощные электродвигатели, насосы, закованные в монолитную железобетонную коробку, электрический мостовой кран, трубопровод, пульт управления и т.п. Этот инженерный узел, словно сказочный силач, будет поднимать воду на 46 метров. На второй насосной станции, в Куюмазаре, ближе к Зеравшану, не менее сложный технический комплекс перебросит воду на высоту в 18 метров. Итого — 64 метра подъема. Но это еще будет...
А сегодня котлован оглушает: как танки, напролом лезут бульдозеры, щелкают железом пасти экскаваторов, грохочут самосвалы, чавкают и захлебываются насосы, откачивая воду, сигналят юркие «газики». Трудно постороннему человеку уловить систему в этом хаосе. Но Александру Николаевичу Хану, начальнику строительства в Хамзе, кажется понятным, логичным любое движение машины.
Его высокую, поджарую фигуру в брезентовой куртке и серых от пыли сапогах можно видеть в котловане, когда залезают в кабины первые экскаваторщики и когда, притушив фары, уходит последний бульдозерист...
В черном ежике его волос много седины, и много морщин возле узких темных глаз. Куда только не забрасывала его кочевая профессия строителя! Он мерз в Заполярье, где строил железную дорогу, прокладывал первые тоннели Московского метро, возводил дома в пыльной Караганде. Но он не чувствует себя уставшим. Его снова и снова непреодолимо тянет веселая кипень стройки. Это непередаваемое чувство — видеть за каждым движением каждой машины стремительно рождающееся будущее. Оно знакомо истинному строителю, и, верно, именно оно навсегда привязывает человека к этой неспокойной профессии. Стоя в грохочущем котловане, Хан, думается, не раз видел в мыслях Хамзу, какой она будет через год-другой.
...Голубое чистое небо словно спустилось в пески. Канал. Белые здания насосной станции радостным пятном глядятся на фоне желто-серых барханов. Зеленые (еще один непривычный для пустыни цвет) улицы разбегаются по берегу новой реки. На смену деревянным времянкам пришли двухэтажные дома. Настоящие городские дома.
Этот островок цивилизации, возникший среди барханов, будет крепко связан с Большой землей новой дорогой, новой линией электропередач и новыми — еще малознакомыми пустыне—. надежными нитями автоматики и телемеханики. Оборудованная по последнему слову техники, Хамзинская насосная станция будет принимать сигналы из Алата и Куюмазара — там, в десятках километрах от Хамзы, разместятся диспетчерские пункты, регулирующие водный режим всей трассы. Одно нажатие кнопки на диспетчерском пункте — и в Хамзе начинают работать насосы. Надо — полноводная река течет в пустыне; надо — маленький ручеек...
Таких «островков» на трассе будет несколько. Они нарушат — уже нарушили! — безмятежную вечность пустыни. Так бывает всегда: большая стройка заставляет иначе биться пульс целого края.
...13 часов 50 минут
Черные пакеты из-под взрывчатки, словно черные флаги, обвиваются вокруг кустиков саксаула. Свистит песок. Небо как-то вдруг неожиданно покрылось тучами. Поле скорого боя...
— Очистить зону взрыва! — Голос минера, усиленный мегафоном, гремит над пустыней,
…14 часов
«Осталось 30 минут. Для большого разговора — мало, но успею черкнуть пару строк — и помчусь. Уж вольно хочется посмотреть взрыв. Представляешь — бах! бах! — и дело сделано. Вот это работа? А тут с баранкой целый день в обнимку. Эх!..»
В кабине самосвала сидит парень. Кепка, выгоревший пиджачок. Светлый чуб наползает на бровь. Одной рукой он придерживает книгу и листок бумаги, другой — крепко сжимает карандаш. И пока хамзинские ребята перекачивают воду из цистерны самосвала в бак душа, парень строчит строку за строкой.
«...Нет, Юрка, вру. И в нашей работе бывают неожиданности... Ведь ступишь два шага от своего вагончика — и уже пустыня, настоящая, с барханами. А ездить приходится по всей трассе.
Как-то послали меня за водой. Ребятам для душа. Километрах в двадцати от нашей Хамзы горячий источник. Обычная ездка. А вышло не для душа, а для души. Плыву по барханам, рассматриваю пустынную красоту. Говорят, пустыня однообразна, скучна... Враки все это. Один бархан словно крутая волна, другой как подушка, третий — маленький пригорочек. Я люблю ездить. Мысли приходят разные — и веселые и грустные. Ну, почему она не пишет? А как было хорошо тогда в Ставрополье, дома. Я ее научил машину водить, вместе зерно возили. Обещала: буду писать. И ни весточки, ни привета...
Раздумался я, развезло меня от жары — и сел в песок. Вцепился бархан в машину намертво. Я уж и так пробовал и так — ничего. Домкратить не могу — домкрат проваливается, никакой доски на десятки километров не найдешь. Смех, но было и такое: хожу вокруг бархана, уговариваю его — ну, отпусти, ну, будь другом. То машину глажу — постарайся, поднатужься, выскочи. Бесполезно. Ну и потопал пешком, иду, а у самого сердце ноет: бросил машину. Утешаю себя: ничего, мол, вот встречу людей и выручу ее. Только б жара мотор не сгубила.
Тороплюсь, а песок жжет, колючки саксаула за брюки цепляются, барханы уже не радуют. Вот черт, думаю, до чего же они одинаковые — идешь и не знаешь, туда ли. А следов машины уже и не видно — песком замело. Бреду по барханам, кран водопроводный видится. В горле пересохло. Глаза потом заливает. Голова трещит. Ну, думаю, заблудился. Обидно стало до слез. Сам приехал на стройку, проверить себя хотелось — выдержу ли... И вот... даже думать боюсь, что это — и вот. Ух, и разозлился я тогда на себя! Остановился, заставил успокоиться, посмотрел на солнце, прикинул еще раз, куда идти, — и снова потопал. И, знаешь, когда раздалось за барханом — р-р-р, мне показалось, что такой прекрасной музыки я за все годы в музыкальном училище не слышал.
Вот какие дела! Скоро у нас будет клуб — «дворец Хана». Это мы его так в шутку зовем. Хан — начальник наш — все торопит строителей: скорей, скорей! Недавно узнал, что Хан в макаренковской колонии жил. Соображаешь? А однажды иду вечером мимо его дома, слышу, поют: «И как прежде в бою, и как прежде в бою, комсомольцы двадцатого года...» Я подумал, здорово все-таки: мы — комсомольцы, они, старшие, тоже бывшие комсомольцы, и вот мы здесь вместе делаем большое дело. У меня даже торжественно на душе стало...
Юрка, если ты с ребятами надумаешь махнуть к нам, — давай. Люди здесь нужны, работы по горло, а пустыни не бойся. Теперь она не такая страшная. Даже к источнику дорога есть. Да я шучу, знаю, ты не трус. Собьем здесь футбольную команду. Представляешь, матч: играет СМУ-1 и СМУ-2!
Ну, бывай здоров. Пиши.
Виктор Мандрыкин».
…14 часов 25 минут
На крутом сыпучем бархане, километрах в двух от зоны взрыва, стоит большая группа людей. Отсюда должна быть видна вся панорама взрыва. Время, которое бежало для взрывников нестерпимо быстро, когда они искали нарушение в цепи, сейчас словно остановилось.
До взрыва остается...
4 минуты. Небо по-прежнему подернуто тучами.
3 минуты. Все молча сверяют часы.
2 минуты. Павел Михайлович Бурштейн не отрывает взгляда от минутной стрелки — там, на минном пульте, Мочалов уже держит руку на рубильнике.
1 минута.
2 часа 30 минут. Непроницаемо-черная стена беззвучно выросла над барханами. Каждый ждал этой минуты и все-таки внутренне оцепенел от удивления — беззвучная, молчаливая километровая стена... И вдруг — страшный грохот. Волной прошлась под ногами земля. Черная стена превратилась в коричневую, густо клубящуюся. С каждой секундой клубы раскручивались, желтели, пока оранжево-желтая пелена не повисла над местом взрыва.
Пустыня стала белой от пыли. Кустики саксаула, как по команде, повернулись в одну сторону — от взрывной волны. Взрыв растревожил сбежавшиеся тучки — и пошел теплый недолгий дождик.
Люди подставляли редким каплям лица, руки — и радовались.
И вот строители стоят на краю распоротой взрывом земли. Свежие высокие откосы. Глубокий, широкий коридор убегает вдаль.
— Молодцы! — Строители крепко жмут руки взрывникам.
Хан отводит в сторону Бурштейна и, хитро сощурив глаза, говорит:
— Скажи честно, вчера вечером подумал, наверно: и чего пристал старик! Когда успеем, тогда и успеем. Подумал?
Павел Михайлович счастливо улыбается.
Еще один шаг — шаг в 1 250 метров — сделал в этот день канал. Сколько уже таких шагов пройдено, и сколько еще предстоит взрывникам и строителям, чтобы новая река пересекла мертвые пески.
...21 час
За окном быстро темнеет. Уже не видно белых домов на другой стороне улицы. Порой в окна конторы ударяет свет фар — подъехала еще одна машина.
Сегодня в Алате, поселке, ставшем центром всего строительства канала А — Б, радиосовещание. Ташкент проводит радиоперекличку крупнейших строек Узбекистана.
— Термез, этот вопрос будем решать немедленно.
— Вызываем Андижан. Андижан! Вам слово.
Инженеры сидят за длинным столом. Слушают голоса далеких городов, химических заводов, рудников, текстильных комбинатов. Как там их товарищи? Они на одном фланге, аму-бухарцы — на другом, но ведь это общий широкий трудовой фронт. И надо идти плечо к плечу. Бардин молча перелистывает свои записи. Седельников что-то энергично строчит в блокноте. Хан сидит прямо, сложив на столе руки — словно за партой.
О чем они думают? Вспоминают прошедший, насыщенный событиями день? Или уже рассчитывают по часам, по минутам день завтрашний? Эти люди живут стройкой, как писатель книгой, как художник полотном, которое создает.
— Алат! Алат! Вызываем республиканскую ударную комсомольскую стройку — Аму-Бухарский канал.
Инженеры подходят к микрофону. И из глубины пустыни через 700 километров летят в Ташкент цифры, деловые просьбы, обещание выполнить строительство в срок.
Да, они будут пройдены, эти почти 200 километров пустынной целины. Будут пройдены в фантастически короткие сроки — за полтора года. Осенью 1964 года Аму-Бухарский канал должен вступить в строй.
Несколько минут занял разговор с Ташкентом, но он невольно растревожил мысли, которые увлекли в близкое, творимое сегодня будущее.
Пройдет немного времени — и труд тысяч людей,. вооруженных новейшей техникой, «обернется» новыми садами, новыми полями риса и, главное, хлопка, хлопка, хлопка... 90 тысяч гектаров вырвет советский человек из-под власти пустыни, когда вступит в строй канал А—Б.
Канал А — Б — это лишь одно звено огромной цепи ирригационного строительства в Средней Азии. Вспомните такие новые каналы-гиганты, как Каракумский или Голодностепские. Н. С Хрущев говорил:
«Поливное земледелие в Узбекистане, Таджикистане, Туркмении, Казахстане, Киргизии, Азербайджане, Грузии и других республиках стало могучим источником развития экономики, особенно производства-хлопка.
Увеличение производства хлопка и других технических культур на орошаемых землях будет и впредь нашей важнейшей задачей».
Есть все-таки средство — одно-единственное — заставить пустыню быть по-настоящему доброй к человеку» Оно в наших руках.
Успехов вам, покорители пустынной целины!
Л. Чешкова
Рисунки Р. Знамеровского
