Своенравна река Окаванго. Казалось бы, начинаясь всего лишь в трехстах километрах от Атлантического океана, туда бы она и должна устремить свои воды. Ан нет, отвернулась от него Окаванго, словно влечет ее к себе другой океан, Индийский, — там, в тысячах километров на юго-востоке. Но не может река достичь его: жадные пески Калахари иссушают ее всю, без остатка. Однако перед тем как принести себя в жертву огнедышащей пустыне Окаванго широко разливается, образуя самую большую внутриконтинентальную дельту в мире.
Немного географии
На двадцать тысяч квадратных километров раскинулась дельта Окаванго, давшая приют рыбам, пернатым и хищникам и — в последнюю очередь — человеку. Трудно человеку пробираться через густые заросли папируса, покрывающие зыбкие топи. Девственными остаются просторы дельты — ее многочисленные острова и островки. Многие из них обязаны своим существованием трудолюбивым термитам: это они в сухое время строят высокие термитники и разрыхляют почву, в которую потом пускают корни растения.
Лицо дельты постоянно меняется — с каждым годом и сезоном. И причина тому — сама река и ее исконные обитатели. Термиты строят острова, а бегемоты прокладывают протоки к островам — местам новых пастбищ. По этим протокам, через тростники, пробираются редкие посетители тех глухих мест. Единственным средством передвижения служат туземные пироги, выдолбленные из стволов деревьев, — «мокоро». Благодаря узкому, вытянутому корпусу они могут двигаться среди зарослей папируса, правда, если заросли не слишком густы.
Удивительна та легкость, с какой иные виды растительного и животного мира приноровились к жизни в дельте (чему я был свидетелем) и в засушливых, почти безводных условиях центральной Калахари.
Когда говорят о Калахари, обычно напрашивается словосочетание: «мертвая пустыня». Пустыня — да, но мертвая — нет. Там есть вода и, соответственно, жизнь. Все верно: вода скрыта под самым мощным в мире песчаным покровом, протянувшимся на расстояние, равное пространству между Уралом и Польшей. К каким только уловкам ни прибегают растения, чтобы добраться до драгоценной влаги и не дать ей уйти еще глубже. Густо переплетенная корневая система трав задерживает дождевую воду. Корни некоторых акаций уходят на глубину до 30 метров. Крупные корнеплоды умудряются накапливать в себе до 10 литров воды. Эти клубни скрыты не очень глубоко, и, к примеру, антилопы спрингбоки, вырывая их из-под земли и поедая, великолепно утоляют жажду, даже вдали от водоемов. Точно так же и хищники: они получают воду из организма своих жертв.
Другой источник животворной в здешних краях влаги — дождь. Но он не часто одаривает пустыню.
Для Калахари типичны два сезона — сухое и дождливое время, хотя в обычном смысле сезонами их не назовешь. Сухой период длится с мая по октябрь; дождливый — с ноября по апрель. Впрочем, слово «дождливый» вполне можно взять в кавычки, так как дожди в это время почти не идут. И если засуха продолжается несколько лет подряд, то бедствуют и животные, и люди. Но стоит живительной влаге хлынуть с небес — значительная часть Калахари преображается. На огромных пространствах появляются травы, высохшие озера наполняются водой, привлекая разноголосые птичьи стаи; животные разбредаются на многие тысячи квадратных километров. Недаром в Ботсване и для денежной единицы, и для приветствия употребляется то же самое слово: «пула», что означает «дождь».
Однако то, что происходит в дельте, отчасти не зависит от местных атмосферных условий. Окаванго берет начало в Анголе и сотни километров течет по гористой местности. В горах Анголы, в обычный для тех субэкваториальных широт период муссонов, скапливается много влаги, и Окаванго исправно доносит ее до самой дельты — через полторы тысячи километров.
Благодаря равнинному характеру местности и ширине дельты река течет неторопливо — со скоростью до одного километра в день, так что разливается она тоже медленно. И новой воде нужно почти пять месяцев, чтобы покрыть расстояние от верховья дельты до ее низовья, где она постепенно уходит в песок. Уходит — но не совсем. Окаванго, как бы не желая сдаваться, собирается с последними силами — и крохотным ручьем течет дальше через Калахари, правда, уже под другим названием — Ботлетле. Таким образом, дождевая вода, питающая Окаванго в горах Анголы, достигает низовьев дельты примерно за полгода — как раз в разгар сухого сезона в Ботсване. А вода в дельте кристально чистая: она медленно протекает через папирусные и тростниковые заросли — своего рода «фильтры», и поэтому пригодна для питья.
Маунг
Почти в самом сердце дельты расположен городок Маунг. Когда-то на его месте ютилась небольшая деревушка, и это не могло не сказаться на пестром внешнем облике города. Рядом с высоким современным зданием телекоммуникационного центра здесь гнездятся характерные африканские хижинки, так называемые «рондавели». Мощные дизельные установки громыхают на набережной, куда, по рассказам, иногда выбираются крокодилы, пожирающие нерадивых зевак — по несколько человек в год. На улицах среди прохожих, одетых в обычные летние одежды, частенько можно увидеть хереро в широченных юбках, которые скорее пригодны для бальных танцев, нежели для хождения по пескам Маунга. Эту странную моду племя хереро когда-то переняло у немецких миссионеров и теперь необычайно гордятся своим платьем.
Но в чем жители городка едины, так это в своем радушии. Здесь все приветливы — как черные, так и белые. Возможно, это объясняется тем, что Ботсване удалось избежать худших форм британского колониализма и апартеида, проводимого в конце прошлого века Сесилем Родсом в других странах на юге Африки. Люди разных цветов кожи здесь и правда живут в дружбе. Я сам убедился в этом, когда побывал на одном собрании, происходившем в Маунге. Члены собрания разбирали вопросы о правах на охоту и пользование водой озера Нгами, расположенного к югу от дельты Окаванго.
Дело в том, что берега Нгами — истинное царство животных... когда в озере, разумеется, есть вода. В засуху же Нгами высыхает до самого дна.
Сейчас там жизнь кипела. Однако, несмотря на изобилие живности, охотиться следовало по правилам. Понятно, что охота для местных жителей — важный источник пропитания. Но даже для них приходилось устанавливать ограничения — нельзя же истреблять животных без разбору! Не говоря уже об иностранцах: может, им вообще запретить охотиться? Впрочем, с экономической точки зрения, это было бы неразумно, поскольку приезжие белые охотники — народ зажиточный и за трофей — например, зебру — они готовы выложить раз в десять, а то и в сто больше, чем в состоянии заплатить за право охотиться на ту же зебру местный житель...
А куда и сколько воды можно отвести, чтобы не нарушить экологический баланс в дельте Окаванго?..
В общем, собрание длилось несколько часов. В зале и президиуме были и белые, и черные; председательствовала белая женщина — она же переводчица. Было ясно, что английский язык понятен всем, но некоторые выступавшие говорили на родном тсвана, и тогда слово переходило председательствующей переводчице. По выступлениям было также очевидно, что белые были гражданами республики Ботсвана. Насколько мне удалось узнать, в Ботсване никто и ничто не может вынудить белых принять гражданство — ни правительство, ни обстоятельства. Переселяясь сюда из других стран, они совершенно добровольно становятся гражданами «негритянского» государства, что вовсе не характерно для белых в других странах Африки.
Честно признаться, меня не столько интересовали рассматриваемые вопросы, в сущности, мне, чужаку, непонятные, сколько сами люди — выражение их лиц, темперамент... К мнению как белых, так и черных, здесь относились с одинаковым вниманием и уважением. Конечно, были разногласия, но за все время, проведенное в зале, я не слышал ни одного резкого выпада — никто даже голос ни разу не повысил. В общем, я покинул собрание с отрадным чувством на душе...
Ситатунга и другие
А на следующее утро небольшой самолет доставил меня и трех моих спутников из Маунга в палаточный лагерь, раскинувшийся у голубых вод заливчика, окаймленного зарослями папируса. Лагерь был снабжен всем необходимым — словом, полный комфорт. Правда, изредка его нарушало нудное жужжание мух цеце. Но здесь в панику от них никто не впадает. Эти невзрачные на вид двукрылые жалят довольно больно, однако только одна из тысячи мух оказывается носительницей сонной болезни. К тому же благодаря опрыскиваниям, которые проводятся под наблюдением смотрителей национального парка, численность цеце в дельте за последние годы значительно снизилась. Так что в первую ночь, выгнав пару назойливых насекомых из палатки, я с наслаждением предался мирному сну.
Утром, откинув полы палатки, я увидел белесую пелену тумана, высотой по грудь, — еще одну климатическую особенность дельты.
Погрузившись в пирогу, мы двинулись в путь. «Мокоро», умело управляемая Манилой, моим проводником, скользила то по чистой воде, то через тростник — и чуть ли не через каждые., десять метров перед нами открывались все новые пейзажи. Водяные лилии, распускаясь после ночного сна, подставляли свои нежные лепестки утреннему свету. Туманная завеса постепенно рассеивалась — видимость мало-помалу улучшилась.
В зарослях папируса что-то забарахталось: похоже, мы спугнули какое-то крупное животное.
— Ситатунга, — сказал Манипа, словно я понимал, о чем речь.
— Такое большое животное, как же оно может бежать напролом через заросли, да еще по воде: ведь здесь не мелко? — спросил я проводника.
— Не по воде, — уточнил Манипа. — Эта антилопа топает прямо по папирусу... конечно, сравнительно густому. Ступая по зыбким местам, она широко расставляет удлиненные копыта. Ситатунги даже детенышей выводят на островках папируса — там хищникам до них не добраться.
— Никогда не приходилось слышать о такой антилопе, — удивленно пробормотал я.
— Мы находимся на территории заповедника — только тут их еще и можно увидеть. А в других местах они редкость. Может, поэтому о них мало кто знает.
— Жаль, я плохо ее разглядел. А какой они бывают величины?
— Сейчас на ситатунг вообще запрещено охотиться, зато раньше мой отец иногда приносил их домой и продавал мясо. Некоторые весили больше восьмидесяти килограммов.
— Восемьдесят кило — и по воде яко по суху.
— Что-что? — не понял Манипа.
— Да ничего, — говорю, — это я так...
Иногда, чтобы сократить путь, Манипа направлял нашу остроносую «мокоро» через заросли к какому-нибудь острову. На островах трава уже пожелтела, хотя местами была еще высокой. Это привлекало быстрых антилоп импал, а издали на нас сурово поглядывали большие мрачные гну, которые называются «вильдебист» — словом, заимствованным из голландского языка, что означает «дикий зверь».
Причалив к берегу, мы вошли в рощу, и тут появились травоядные покрупнее.
Местность напоминала обычную африканскую саванну: кусты и деревья сменялись степью, потом — снова рощица. Деревья привлекают животных: на открытом пространстве их видно как на ладони. Первыми, кого мы увидели в роще, были черные, или африканские, буйволы. Африканский буйвол сильно отличается от своего азиатского сородича свирепостью и непредсказуемостью. Он имеет обыкновение нападать внезапно, что объясняется его близорукостью. Плохо видя, чем занимается его «вероятный» противник, буйвол бросается на него иногда ни с того ни с сего, следуя принципу «нападение — лучшая зашита». Так это или нет, но «черныш» определенно опаснее льва, который к людям обычно равнодушен.
Вдали протопало стадо буйволов, но вот меньше чем в ста метрах от нас появился крупный самец и, увидев нас, застыл в ожидании. Манипе это не понравилось.
— Давай и мы остановимся, не будем его дразнить, — шепнул он. — Кто знает, что у него на уме.
С минуту, показавшуюся необычайно долгой, мы простояли неподвижно, играя с уставившимся на нас буйволом в «гляделки».
— Знаешь, полезай-ка ты лучше на дерево. — Проводник указал на стоящее рядом деревцо, на котором хватило бы места только для одного.
— А ты как?
— Ничего, я здесь внизу буду тебя охранять.
Не спрашивая, что он имел в виду под словом «охранять», я подчинился приказу и кое-как примостился в том месте, где ствол дерева раздваивался. Тут только вспомнил я про фотоаппарат... Но в следующее мгновение картина переменилась: на сцене появились две «дамы», которых наш галантный кавалер, по-видимому, считал своим долгом оберегать. Не обращая на нас больше внимания, он вместе с ними исчез в кустах.
— Ну же, скорее слезай с дерева и садись в «мокоро». Сейчас поедем на остров Чиф — увидишь и слонов, и львов, а может, и гиен.
Мы огибали Чиф с западной стороны по узкой протоке, разделявший этот соседний остров. Вдруг впереди послышались громкие всплески, хлюпанье, началась какая-то возня.
— Это слон, — заверил меня Манипа. — А может, и не один. Давай остановимся и поглядим...
Вернувшись из разведки, несколько смущенный Манипа сообщил, что большой слон улегся отдыхать на берегу протоки и даже малость ее перегородил. Так что трудно сказать, когда он соизволит освободить нам путь.
А после он прибавил:
— Хотя пройти там в общем-то можно. Но если мы внезапно появимся так близко от него, слон может испугаться, и тогда от «мокоро» останутся только щепки, а от нас — мокрое место.
— Ну так давай возвращаться другим путем, здесь же много разных проток...
— Вес не так просто. Справа за этим безымянным островом нам преградит путь непроходимая папирусная пробка. Огибать Чиф с восточной стороны — слишком далеко. Эдак мы не успеем в лагерь до темноты. А солнце заходит в шесть. Представляешь, каково оказаться в этом лабиринте в кромешной темноте? Потом меня за такое по головке не погладят.
— А что если спугнуть слона издали? — предложил я. — Может, он поднимется и уйдет?
— Так он не обратит на нас никакого внимания, — резонно заметил Манипа. — А подойдем близко — можем и нарваться...
— Вот так положеньице! Что же делать?
— Остается только одно — перекусить. Такой гениально простой ответ меня несколько озадачил.
— Перекусить? Так ведь мы уже завтракали...
— Значит, придется пообедать. Манипа был молод, крепок и мог не моргнув глазом смолотить зараз и завтрак, и обед, и ужин. С ловкостью заправского официанта он быстро расставил складные стульчики, стол и разложил всякую снедь. Открывая термос с чаем, я вдруг остановился и спросил:
— А что, если этот громила пожалует к нам на чашку чая без приглашения? Это тебе не буйвол. Вот, например, это деревцо он сломает, как спичку, если мы на него залезем.
— Конечно, сломает, — бесстрастно согласился Манипа. — Но с какой стати он станет его ломать?
— Да ведь слоны ломают деревья сплошь и рядом!
— Ломают, чтобы добраться до ветвей, которыми питаются. На людей же слоны просто так не нападают — только в случае явной угрозы. Правда, бывают исключения — слоны-одиночки. Среди них попадаются сущие изверги. Они-то в основном и нападают. Но такое случается редко. Так что наливай чай и не бойся — слон покушаться на него не станет.
Покончив с трапезой, мы, как чистоплотные домашние хозяйки, спустились к протоке мыть посуду. То ли наш шум потревожил великана, то ли что другое, только он вдруг поднялся. Манипа велел мне лечь в «мокоро», а сам спрятался за лодку. И мы стали ждать, что же будет дальше. К нашему облегчению, слон перешел протоку и стал подниматься на крутой берег острова Чиф. Там он остановился, повернулся к нам задом... и не заметил, как мы тихонечко прошмыгнули мимо.
Самые большие львы
Манила чувствовал себя в долгу передо мной, обещав во время наших пеших прогулок, показать мне льва и гиену, но, увы, ничего не вышло: гиены нам так и не попались, а льва я видел только наполовину. Другая его половина — голова и передняя часть туловища — была за кустами, и я мог только догадываться, что это самец.
— Точно самец, — заверил меня Манипа. — Ты только посмотри на его лапищи. У нас в Ботсване водятся самые большие львы в Африке. Они стаями нападают на буйволов и даже молодых слонов. И отступают только перед одним врагом — гиенами.
— Гиенами? — удивился я. — Но ведь львы несравнимо сильнее и больше.
— Да, один на один они никогда не сражаются — гиены трусливо убегают. Зато, когда гиены собираются в огромную стаю, — еще вопрос, кто кого. Бывает так, что львы позорно обращаются в бегство...
В конце концов нам повезло: во время очередной поездки на остров Чиф мы как на ладони видели львицу, пожиравшую антилопу гну.
— Сейчас антилоп гну у нас в Ботсване стало гораздо больше, — продолжал Манила. — А несколько лет назад, во время долгой засухи просто ужас, что творилось. Гну гибли сотнями тысяч, и все из-за изгородей.
Манипа имел в виду загородки, поставленные в разных местах Ботсваны, чтобы оградить домашний скот от диких травоядных животных, носителей заразных болезней, которые через пищу могут передаваться и людям: особенно свирепствует — и часто со смертельным исходом — ящур.
«Заборы», протянувшиеся через Калахари на сотни километров, отгородили большие пастбища, где в незасушливые времена паслись стада буйволов, гну и других антилоп, от непересыхающих водных источников — и в первую очередь дельты. Но вот ударила многолетняя засуха — это случалось и раньше, — и стада в тысячи голов стали мигрировать по знакомому им маршруту на север, к воде.
Главная трагедия происходила в глубине Калахари, южнее дельты. Самой же дельте изгороди очень помогли. С западной стороны они остановили стада скота. Не будь изгородей, скот вторгся бы на заливные луга дельты и опустошил их, оставив диких животных на вымирание.
Теперь же дельта полна жизни — на суше, в воде и даже под водой, что сильно напугало одно из семейств нашего лагеря. Отец, мать и их шестнадцатилетняя дочь как-то раз отправились на прогулку в двух «мокоро». Пирога с папой и мамой благополучно вышла из заливчика у лагеря, но с лодкой, где сидела девушка, что-то случилось. «Мокоро» вдруг подскочила на месте — проводник с пассажиркой оказались в воде, а лодка — в пасти бегемота. Откусив кусок от борта и приведя пирогу в негодность, бегемот скрылся под водой. Другая «мокоро» была уже на некотором расстоянии. Испуганные родители с ужасом ожидали, что чудовище вынырнет снова и их дочь окажется в его пасти. Проводник и девушка, словно наперегонки, поплыли к берегу, который, к счастью, был близко.
Перепуганный проводник объяснил, что раньше здесь, у самого лагеря, ничего подобного не случалось, но в других местах такие инциденты происходят и сейчас — иногда с человеческими жертвами. Дело в том, что бегемоты любят пастись ночью, а в дневное время, когда жарко, предпочитают отдыхать в воде или под водой.
В тот же день незадачливое семейство покинуло лагерь, оставив в книге для гостей такую вот запись: «Место интересное, но очень опасное».
Встреча с «лесным человеком»
Я часто приставал к Манипе с расспросами о бушменах. Меня интересовало прошлое и настоящее этого народа, отличающегося от большинства других африканских народов не только внешним, физическим, обликом, в частности, цветом кожи, — она у них много светлее, — но и рядом языковых особенностей, антропологи даже относят их к некоей особенной расе.
Бушмены (Бушмены, в переводе с английского букв. «кустарников народ». — разделяются на группы: кунг, конг (маконг), кхомани (нусан) и другие. — Прим. ред .) и готтентоты, исконные обитатели Южной Африки, поселились здесь задолго до прихода племен языковой группы банту, населяющих эти места сейчас. Еще до установления белого владычества банту вытеснили бушменов из лучших областей Калахари в бесплодные районы. Но «лесной народ» и там проявил незаурядные способности к выживанию, приспособившись находить воду и пишу во враждебной человеку среде.
Однако суровые условия жизни и постоянные преследования иноплеменников сильно уменьшили его численность. Хотя сегодня бушменам и отведены в Калахари специальные поселения, или, попросту говоря, резервации, — они там практически не живут: большинство предпочитают заниматься охотой и собирательством — то есть вести традиционный образ жизни кочевников. Остальные работают по найму — у тех же чернокожих и белых.
— А почему тебя интересуют бушмены? — спросил Манипа.
— Я много о них слышал и хотел бы поглядеть, где и как они живут.
— Как живут, говоришь? Плохо. Но, если хочешь на них посмотреть, можем съездить в деревушку, в самый конец дельты.
Цвет кожи бушмена, с которым меня познакомил Манипа, был, действительно, не черного, а абрикосового цвета, но в остальном, по внешности, наш бушмен мало чем отличался от других африканцев. Что было удивительно, так это его костюм: пиджак и брюки темно-синего цвета в белую полосочку. Такую пару скорее можно увидеть на дипломатическом приеме, а не на работнике фермы в дебрях Окаванго. Костюм был явно с чужого плеча — расстегнутый, слишком большого размера, пиджак странно болтался на его худощавом голом теле, обнажая выступающие ребра. На мой вопрос, не на парад ли он, часом, собрался, бушмен ответил, что костюм ему подарил заезжий европеец, и он его носит, потому что сейчас у него не осталось другой одежды.
Потом, оценив меня взглядом с ног до головы, он вдруг спросил:
— Не могли бы вы подарить мне рубаху? Сейчас время зимнее. И, хотя дни жаркие, ночью бывает холодно.
К сожалению, я не мог удовлетворить просьбу «лесного человека», так как взял с собой в дорогу только самое необходимое. А все остальное оставил в Маунге. Но я все же пообещал переслать ему кое-какую одежонку из лагеря — когда буду улетать назад в Маунг.
— Скажите, — в свою очередь обратился я к новому знакомому, — а у вас в Калахари, среди бушменов-кочевников есть родственники?
— Какие там родственники, — сокрушенно ответил он. — Те, кто и был, давно умерли. У нас был такой обычай — в тяжелые времена оставлять слабых и старых умирать в пустыне, чтобы сохранить еду и воду для более крепких. Старики сами просили, чтобы их бросали.
— Но ведь кто-то же остался в живых? — изумился я.
— Да, конечно. Те из моего рода, кто выжили, сейчас работают на фермах, как я и мой брат.
Тут к нему подошел его брат, и они заговорили на родном языке. Я заметил, что во время разговора они как-то причмокивали, но тогда не обратил на это особого внимания. Позже узнал, что чмоканье характерно для своеобразного семейства так называемых «цокающих языков», распространенных среди бушменов и готтентотов. Существует несколько типов цокающих звуков — все они выполняют функции согласных (Лингвисты, бессильные обозначить буквами эти звуки, употребляют для их обозначения восклицательные знаки и двоеточия посреди слова. Например, «tzwa! nа». — Прим. ред .).
Культура бушменов — их песни, танцы, наскальная живопись — пришла сейчас в упадок. В 90 километрах от нашего лагеря находились редкие в Калахари возвышенности — холмы Цодильо, испещренные наскальными рисунками. Это очень хорошо выполненные охрой изображения — главным образом диких животных, а иногда людей. Рисунков очень много, может быть, больше тысячи. Кто их создал? Живущие около Цодильо бушмены об этом понятия не имеют...
Но, в общем, от этой страны у меня осталось отрадное впечатление, потому что люди здесь строят свою жизнь цивилизовано, без расовой вражды, и старательно оберегают уникальный дар природы, дельту реки Окаванго, впадающей в песчаный океан Калахари.
Вадим Добров
Ботсвана
